Но, как говорится, не было бы счастья, так несчастье помогло. У него появилось время не только для того, чтобы заниматься обменом, но и подняться на новую ступень в творческой работе. На другой уровень публицистики. От фактов перейти к обобщениям.

Появилась возможность осмыслить происходящее. И делать такие материалы, к которым он в суете и погоне за строчками раньше не мог и подступиться. Это были не эскизы и зарисовки, а полотнища, исследования, вспахивающие целые пласты жизни позднесоветского общества. Одни названия чего стоят: «Бедность», «Коррупция», «Жестокость», «Революция на экспорт». Он брал тему и неторопливо, шаг за шагом анализировал ее в историческом, этническом, политическом направлениях.

Это уже была журналистика не безымянная, а именная. Когда он принес свой очередной опус «Что будет, если не договоримся» в секретариат, ответственный секретарь Володя Купер взял последнюю страницу и молча к его подписи «А. Дубравин» поставил полное имя Александр.

Так разрешалось подписываться только мэтрам.

Сила молодежки была и в том, что газета постоянно обновлялась. На этаже сосуществовали люди с самыми разными интересами и взглядами на жизнь. Что-то происходило в обществе, возникала новая потребность и на страницах молодежки появлялись новые имена, рубрики, подходы.

В перестройку всю страну всколыхнули «прямые линии», придуманные молодым редактором газеты.

Вот и сегодня произошел новый поворот. Надо реагировать. Ведущий номера Дарья Нуферова, очкастая интеллигентная дама, возвращается на «топтушку» от главного и сообщает:

– Всё! В связи с ГКЧП номер делаем заново!

Гул разочарования проходит по всей дежурной бригаде:

– У-у-у!

Но Дарья не дает расслабиться. Сразу решительно берет быка за рога:

– Что могут предложить отделы?

Народ пару минут «чешет репу». Первой подает голос маленькая, тихая Света Куклина из отдела науки:

– Мы через Чазова попытаемся выяснить, как здоровье Михал Сергеича!

– Отдел политики, – вступает в диалог Рафик Хусейнов, – соберет все возможные данные на руководителей ГКЧП. Их биографии. Где работали. Политические взгляды…

– Наши репортеры уже выехали во все самые важные точки Москвы, надо посмотреть, что происходит в городе. Где стоит военная техника. Куда идут войска, – рапортует Вадим Хролов.

И остановившийся было редакционный механизм быстро разворачивается в новом направлении и начинает набирать обороты.

Народ с «топтушки» бросается врассыпную. Этаж зашевелился, забегал, зазвонил.

Пошла писать губерния!

Так проходит полчасика. Откуда-то со стороны улицы начинает нарастать гул. Сначала занятой народ не обращает на него никакого внимания. Но гул приближается и переходит в рев. Все устремляются к окнам. Да так и застывают у них.

По улице, где стоит серое здание издательства, медленно, покачивая стволами вверх-вниз, катится колонна боевой техники. Зеленые бронированные коробки, беспощадно чадя выхлопными газами, скребут по асфальту, оставляя на нем вдавленные металлом гусениц белые полоски.

В этом есть нечто сюрреалистическое, невероятное, выходящее за рамки трезвого понимания.

– А вот и картина маслом, – пытается пошутить Равиль Мухутдинов. Но осекается, останавливается на этой фразе, увидев враз посеревшие, испуганные лица, на которых читается одна и та же мысль: «Что сейчас будет? Может, через минуту на этаж взлетят автоматчики. Начнут хватать всех, сгонять в Голубой зал. А там…»

По этажу мимо дверей кабинетов мчится быстроногий репортер Лёха Косулин со словами:

– Телевизор! Телевизор! Включайте!

Все бросаются в кабинеты к телевизорам. Бежит по экранам рябь. Потом появляется заставка.

Дубравин со своими сотрудниками затихает у себя в отделе корсети. Ждет. Вот, наконец, молодой симпатяга ведущий объявляет о пресс-конференции. Еще несколько минут ожидания. И в президиум выходит, выползает этот самый таинственный коллективный орган – ГКЧП.

Люди как люди! Только страшные своей неизвестностью и затеянным делом. Государственным переворотом.

Лучше бы они не выходили. Лица серые. Сами испуганные от содеянного. Руки трясутся.

И что это за пресс-конференция?! Что за голоса?! Что за рожи!

Монотонно бубнят свои заявления. И растворяются в небытии. По ту сторону экрана.

А они остаются тут, у телевизора. И в недоумении пялятся на неожиданно начавшийся балет. «Лебединое озеро».

Призадумались голубчики. Все подавлены увиденным.

– Ты видел, как у них глаза бегают? – наконец спрашивает Дубравина бывший бакинский собкор Лёха Дунелин.

– А руки, руки Янаева? – отвечает Дубравин вопросом на вопрос. – Какие-то они жалкие, эти гкчеписты, напуганные. Ненастоящие. Может, это все ненадолго? Лебединая оперетта какая-то, прости господи!..

Но их робкая надежда угасает, когда на этаж поднимается из цеха ответственный секретарь. И всех огорошивает негромким таким заявлением:

– Ребята! Верстальщики сидят, курят. Нашу газету не набирают.

Со всех сторон слышны возмущенные голоса:

– Как не набирают?

– Почему?

– Не имеют права. Охренели, что ли?

– А они говорят, что наша молодежка вообще не выйдет, – подкидывает в топку возмущения дровишки ответсек. – Есть распоряжение комитета по чрезвычайному положению – приостановить выпуск.

– Да, ну, брось ты! – вспылил Витька Пеплов. – Газета наша всегда выходила регулярно. Не останавливалась. Тут какая-то ошибка!

Голубой зал забит до отказа. Народ занял все стулья. Сидит на ковриках, в проходах. Кто не смог попасть внутрь, стоит у входа, томится дальше по коридору. У всех журналистов, технических работников, референтов, секретарей и разного прочего трудового народа в глазах один и тот же вопрос: «Что будет дальше? Что будет с нами?»

За столом сидит редколлегия в полном составе. Главный редактор, заместители в количестве четырех и редактора отделов. О состоянии дел докладывает раскрасневшаяся от волнения во всю щеку Дарья Нуферова:

– Я ходила на прием к директору издательства товарищу Леонтьеву! – начала она свое выступление.

Народ притух.

А надо сказать, что в то время, когда газеты ничего своего не имели, кроме славного имени и авторитета у читателей, издатели казались журналистам некими небожителями. А поэтому директор главной в стране, да еще принадлежащей партии конторы, можно сказать, числился ими в ранге архангела, полубога. И вот к нему-то журналистская голытьба отправила ходоком женщину – первого заместителя главного редактора.

– И Леонтьев показал мне письменное распоряжение от ГКЧП – не печатать целый ряд газет. В том числе и нашу. И сказал, что он нарушить приказ не может.

При нашем разговоре в кабинете у директора сидел человек в штатском. Внимательно прислушивался. Тогда я Алексею Петровичу предложила: давайте сделаем так. Мы свою работу. А вы – свою. Мы сверстаем газету. Ну а раз вам запрещают – не печатайте. Пока. Мы пойдем наверх добиваться разрешения…

В зале раздались голоса:

– Как они могут!

– Наша газета всю войну выходила! Даже когда немцы были у Москвы! – замечает стенографистка баба Катя.

– Сволочи!

– Спокойнее, ребята! Спокойнее! Что-нибудь придумаем, – старается снять напряжение главный редактор, юный функционер Владик Хромцов.

Сквозь ряды пробивается в центр зала редактор отдела новостей Дмитрий Ушатов. Такой здоровенный, по-своему эффектно растрепанный парниша:

– Ельцин сейчас выступал! – сообщает он подавленному народу. – Прямо с танка номер сто десять Таманской дивизии. Вот текст выступления. Он не признает законность ГКЧП. Призывает сопротивляться узурпации власти…

Все молчат, не зная, как реагировать.

Наконец, кто-то из редколлегии робко-испуганно предлагает:

– А может, давайте напишем лояльное письмо в ГКЧП? Мы вас уважаем. Считаем, что вы в трудный момент нашей истории приняли на себя сложное решение…