Иван Иванович оторопел.

«Экий оказался!..» — подумал он с глубоким огорчением о своем бывшем невропатологе, как будто тот знал, насколько необходима здесь его помощь.

— А догнать? — спросил Иван Иванович, опомнясь от нового потрясения.

— Догнать можно, — сказала Марфа, тоже ободряясь, готовая любой ценой исправить допущенную ею оплошность. — Олени у них устали, за один день далеко не убегут. Сейчас же соберем лучшие упряжки.

— Вернуть надо, — говорил Иван Иванович, уже собираясь в дорогу. — Да-да-да. Я сам поеду и уговорю его вернуться.

— Вернется, — обнадежила Марфа.

Леокадия, а попросту Кадка, жена Захара, Степанова брата, моложавая, на редкость красивая женщина, сидела у очага, подогнув калачиком ноги. Засучив рукава платья, она мяла, очищала выделанные ею беличьи шкурки. Захар пристроился тут же, перебирал готовые шкурки, сшивал их в пучки, встряхивал, любуясь шелковистым отливом своей добычи. Кадка отлично справилась бы с делом одна, но Захару приятно было поболтать с нею.

— От тебя жарче греет, чем от очага, — сказал он, положив руку на крепкое бедро жены. — Горячая ты, а не дождусь я от тебя ни сына, ни дочки!

Кадка рассмеялась:

— Моя мать родила меня, когда ей минуло сорок лет. И я, наверно, соберусь с силами к старости… когда мне будет под пятьдесят.

Смех и голос женщины прозвенели, как беззаботный призыв к счастью. Вот по этому голосу, звучавшему в лесном жилье, Иван Иванович и Никита тотчас признали чум Степана. С ними пришел и невропатолог Валерьян Валентинович, которого они догнали на второй ночевке, километров за пятьдесят от Учахана. Вначале тот даже растерялся, но, узнав, что речь идет о тяжелом больном, вернулся без рассуждений, только предупредил, что на операции присутствовать не сможет.

Иван Иванович пообещал отпустить его сразу после определения диагноза, об Ольге даже не заикался, и невропатолог, сам нуждавшийся в лечении, заметно повеселел.

— Здравствуй! Здравствуй! — озабоченно здоровался Иван Иванович со всеми домочадцами Степана. — Здравствуй, Кадка!

— Не идет ей такое имя, — сказал невропатолог. — Причудник был поп, который крестил ее. Почему так назвали?

— Потому, что мне было уже двенадцать лет, когда поп в первый раз добрался до нашего наслега. Я уже не вошла в его крестильную миску, и он выкупал меня в кадке, — ответила таежная красавица на вопрос Никиты.

Женщина искренне верила, что это правда. Имя Леокадия ей ничего не говорило. Пусть лучше будет Кадка. Разве есть имя, более приятное для ушей Захара? Гордая улыбка играла на ее резко очерченных пунцовых губах. Даже переводчик — аскетически целомудренный Никита — все время смотрел на нее.

Но Иван Иванович и невропатолог уже занялись Степаном, и Никита поспешил к ним.

Состояние больного за эти дни совсем ухудшилось. Когда пришли врачи, он опять впал в забытье. Жена его ударилась в плач, заревели ребятишки. Даже Кадка потускнела, а потом тоже заплакала; она очень боялась покойников и жалела Захарова брата.

Доктор Иван стоял на коленях у постели Степана, держал его вялую руку и негромко переговаривался с новым приезжим человеком. Они подняли на якуте рубашку, приложили к его голой груди какую-то штучку на двух шнурах. Концы шнуров Иван заткнул себе в уши. Тихо стало в чуме на минуту. Потом Никита, повеселев, вынул из сумки стеклянные пузырьки, добыл из железной коробки круглую блестящую баночку с длинной иглой на крышке, поколдовал над ней и передал ее доктору. Иван еще посмотрел, примерился и запустил иглу в смуглую Степанову руку.

Захар только языком прищелкнул и сочувственно покачал головой. Прошло еще несколько минут. Доктор со своими помощниками все тормошил больного, похожего на мертвеца, давал ему что-то нюхать. Наконец Степан открыл замутненные глаза и слабо чихнул.

— Ну, чего ты? — грубовато-ласково спросил Иван Иванович.

— Сам знаешь! — покорно ответил Степан.

— Не вызвать ли нам самолет из Якутска, пока нет настоящей оттепели, могут расчистить посадочную площадку, — предложил невропатолог. — Если наши подозрения оправдаются, то это дело серьезное и операцию откладывать дальше нельзя. Состояние больного очень неважное.

— А куда отправим? Я на Каменушку вылететь сейчас не могу… Много еще работы здесь.

— В Иркутск? Новосибирск?

— Не знаю, кто там занимается нейрохирургией… Тогда уж придется направлять прямо в Московский институт…

— Слушай, Степан, если мы отправим тебя на самолете в Москву… лечиться. Как ты думаешь? — спросил Никита.

На лице больного появилось напряженное внимание.

— Сох![4] — сказал он. — Степан самолет сох! Не могу летать. Больной я.

— Степан самолет сох! — вскричала испуганная его жена. — Не пущу! Старый он, голова худая. Сердце у него с тоски лопнет.

— Вот чудаки вы! Поднимется высоко, всю землю увидит. Больно интересно получится, — сказал Захар с важностью, обращаясь к брату и снохе.

— Летай сам! — огрызнулся Степан. — Мне не надо. Баба правду молвила: сердце с тоски лопнет. Пусть молодые летают, здоровые.

— Что же нам делать с ним? — задумался Иван Иванович, выслушав через Никиту ответ.

Степан неожиданно заплакал.

— Всех ты лечил, доктор… Пошто не хочешь лечить Степана? Ждал я, ждал со своей хворью, сулили — поможем, а теперь не знаете, куда сбыть! Нет уж, давай хлопочи сам. В другое место не поеду.

— Правда, Никита, попроси доктора, — сказал, разжалобись, Захар, — зачем мучить моего брата. Пускай, бедняга, лечится здесь.

— Придется положить его для исследования в нашу больничку, а там видно будет, — сказал Иван Иванович, выслушав категорическое мнение семейного совета. Минимум необходимых условий для такой операции у нас есть. Спроси еще раз, Никита, с какой стороны был у него ушиб.

— Давно. Лет восемь назад, в гости мы ездили в большой улус, — стала вспоминать жена Степана, усиленно морща низенький лоб… — Там ярмарка была, конские бега. Водку много пили. Веселились. После подрались, и парень из соседнего наслега ударил Степана камнем по голове. Шишка всплыла с кулак. Вот здесь. Память маленько потерял, тоже как мертвый лежал.

— Правда, с кулак, — слабым голосом откликнулся Степан. — Вот здесь.

И все: Степанова жена, сам Степан, потом Иван Иванович и невропатолог — потрогали место бывшего ушиба.

— Упал, говорит, искры из глаз посыпались.

— Правда, искры, — подтвердил Степан.

— Вот это и есть первопричина, — задумчиво сказал невропатолог. — Как не потерять память, если шишка с кулак всплыла?!

Невропатолог помог Ивану Ивановичу определить болезнь Степана, положенного в больницу. После длительных и неоднократных осмотров ими совместно был поставлен диагноз: опухоль — менингиома — в мозгу, в правой лобно-теменной области.

Прежде чем хлопотать о самолете, Марфа пустила в ход все свое красноречие, уговаривая упрямого охотника лететь в Москву. Время было дорого: начинались весенние метели с густыми снегопадами, а там близко распутица, да и состояние больного ухудшалось с каждым днем. Но он уперся, подозревая в отправке какую-то скрытую каверзу.

— Всех Иван лечил, почему меня не хочет?

Семья была на его стороне:

— Нельзя силком отправлять, — сказал Захар. — Раз дело серьезное, надо по-хорошему. Зачем издеваться? Лечил Иван такую хворь на Каменушке и здесь вылечит.

— Ну, хорошо. Давайте сделаем операцию здесь, — решил Иван Иванович.

Что касается локализации, то вы можете действовать наверняка, — сказал Валерьян Валентинович перед отъездом.

Иван Иванович ласково взглянул на уезжавшего: теперь ему нравились и его нескладная фигура, и густые золотые веснушки, и даже привычка по-заячьи подергивать острым носом: если бы не эти особые приметы, проскочил бы невропатолог незаметно. Ищи потом ветра в поле!

— Спасибо, спасибо, голубчик! — говорил хирург, потрясая легонько его руки.