Крикуненко болезненно относилась к своим правам. Ей все время казалось, что их норовят попрать. Защищаясь, она имела обыкновение вещать словно самый заскорузлый чинуша.

– Да кто требует-то? – Олег выпалил это с искренним недоумением. – «Вот дура! – подумал он. – Ей еще ни одной претензии не высказано, а она уже ушла в глухую оборону».

– В связи с этим считаю наш разговор законченным, – гнула свое Анжелика. И демонстративно отвернувшись от Кудряшова, принялась преувеличенно деловито перебирать бумаги.

Олег отправился на верстку. Там никто не работал – техническая служба тихо обсуждала ЧП, прикидывая, каким боком им все это может выйти. Пахло кофе и корвалолом.

– Вы, конечно, будете надо мной смеяться, Олег Викторович, но мне кажется, что над редакцией довлеет какая-то необъяснимая, иррациональная злая сила, – взяла слово Анна Петровна. – Я просто отказываюсь понимать, что происходит! Конечно, человеку свойственно ошибаться, и у любого, даже самого опытного корректора случаются ошибки… и даже легендарная Ася Львовна… Но в нашем случае это уже не опечатки и не ошибки. И особенно горько и больно от того, что Яна Яковлевна во всем подозревает меня. Знаю, знаю…

– Не накручивайте, никто вас ни в чем не обвиняет, – Кудряшов не стал разводить антимоний. Если сейчас начать всем верить и всех утешать, то и не заметишь, как эта неизвестная хитрая лиса вотрется в доверие и усыпит бдительность. Нет, пока он наверняка не узнает, кто это – никаких эмоций, никакой ни к кому жалости и доверия.

– Олег Викторович, вы же сами подписали полосы в печать в 18.25, – заговорила верстальщица Марина – та самая, которая вчера дежурила на выпуске.

– И ты их тут же отправила в типографию?

– Нет, не тут же. Мы в графике стоим на 19.00. До этого они принимают «Помело», и втиснуться невозможно. Поэтому я ждала семи.

– Ты сидела здесь?

– Не все время, выходила.

– Куда?

– Мне позвонила знакомая из буфета и сказала, что они только что напекли пирожков с мясом и с яблоками. Я, конечно, удивилась, какой смысл печь пирожки на ночь глядя. Но значения этому не придала. Зойка мне всегда звонит, когда у них что-то вкусненькое появляется. А вчера вечером мне так хотелось есть, что я тут же побежала в буфет.

– Во сколько это было?

– Ну, она позвонила где-то без пятнадцати семь.

– Когда ты уходила, кто был в редакции?

– Сама удивилась, но никого. Вот уж не думала, что я одна в офисе. Мне даже как-то страшновато стало.

– И когда ты вернулась?

– А вот вернулась… Ну, это целая история. Поднялась я в буфет. Захожу, смотрю на витрину, и вижу там только три плюшки с маком, которые у них от обеда остались. Девчонки из брачного агентства – ну, арендаторы с третьего этажа – шампанское пьют. Два мужика из «Ноктюрна» – это с пятого – жуют что-то. «А где пирожки?» – говорю. «Какие пирожки? Пирожки мы к обеду печем. Приходите завтра».

– И что тебе сказала подружка? «Извините, это была программа «Розыгрыш»? – проблеял Серега.

– Дело-то вот в чем, – нехотя сказала Марина. – Звонила не Зойка, а ее сменщица. Она сказала, что Зойка попросила ее позвонить мне, как только пирожки будут готовы. Я еще подумала: какая трогательная забота с Зойкиной стороны. А оказалось…

– А дальше? Подняться в буфет, увидеть, что пирожков нет и спуститься обратно – дело пяти минут. То есть, без десяти семь ты должна была вернуться в редакцию. Так? – продолжил расспрашивать Кудряшов.

– А вот дальше было совсем смешно. Взяла я плюшку, взяла сырок в шоколаде и хотела поехать вниз. Жму, жму на кнопку, а лифт не едет. Потом до меня дошло – не работает! Вышла на лестницу, а там темнота. Не знаю, лампочки все разом перегорели что ли… Но электричество в здании было, я видела, что окна в том крыле светятся. Ну, думаю, приехали, что делать? По темной лестнице мне одной спускаться страшно. Да и неизвестно – может, дверь на наш этаж на замке. Прикинь, спущусь в кромешной тьме с четырнадцатого на шестой и наткнусь на запертую дверь! Это ж можно от разрыва сердца скончаться! Я ведь никогда лестницей не пользовалась, только на лифте. Думаю, по ней вообще никто не ходит, кроме уборщицы. Что делать? Побежала опять в буфет, подошла к мужикам из «Ноктюрна», говорю: выручайте, номер горит, проводите меня до редакции. А они мне: погоди минут пять, нам сейчас кофе принесут, попьем и пойдем. Ну, делать нечего. Взяла себе тоже кофе. Вышли мы: три минуты восьмого уже было. Смотрим – а лифт-то заработал!

– А потом? Когда вернулась, что было?

– Да все как обычно. Заслала полосы в типографию, от них пришел окей, и где-то полвосьмого я ушла домой.

– Полосы, конечно, не просматривала?

– Перед отправкой-то? Нет. А смысл? Все вычитано, подписано в печать…

Олег покинул верстку абсолютно неудовлетворенный.

Вечером этого же многотрудного дня Кудряшов и Яна пересеклись в кафешке недалеко от дома Яблонской. В мгновение ока уничтоживший селедку под шубой, оголодавший Олег с нетерпением ждал второго – свиной отбивной с картошкой фри. Перед Яной стоял чайничек черного чаю и чашка с чаем уже остывшим. Яблонская машинально отщипывала от хлеба кусочки и отправляла себе в рот.

– У меня, честно говоря, никаких идей, – вяло сказала она, выслушав Кудряшова.

– Давай рассуждать логически.

– Давай. Только начни ты. Я отупела.

– Предлагаю начать с того, кто бы мог это сделать. Итак, чтобы иметь возможность внести правку в полосы, человек должен: а) – находиться в редакции в момент сдачи номера, а главное – после ревизионной корректуры, когда Анна Петровна окончательно вычитает полосы. И б) – владеть компьютером.

– Всего-то?

– Похоже, что этих двух условий достаточно. Поэтому те, кто ушел из редакции раньше того, как номер был подписан в печать, к этому делу причастны быть никак не могут. Теперь смотрим, кто был в конторе, когда Марина сдавала номер. Корикова ушла, Ростунов ушел, Анна Петровна с Серегой ушли, Крикуненко тоже нигде не видно, Череп болеет. Остаемся мы с Мариной.

– Значит, это она! Вот ни за что бы не подумала…

– Да не спеши ты с дурацкими выводами, – прервал ее Кудряшов. – Итак, я подписываю полосы в печать и ухожу из редакции. Остается одна Марина.

– Ну, не ожидала! Ей-то я чем помешала?

– Не горячись. Вспомни, что Марины как минимум 15 минут – а я думаю, все 25 – не было в редакции. Загадочная Зоина сменщица вызвала ее в буфет за пирожками. Не увидев пирожков, Марина могла бы уже через пять минут вернуться в редакцию. Но ей помешали обстоятельства – отключенный лифт и темная лестница.

– Там, наверно, так страшно… Никогда не ходила по лестнице.

– И я не ходил. Поэтому сразу же после разговора с верстаками сходил к начальнику АХО. Он очень удивился моему вопросу и заверил, что свет на лестницах всегда горит. Так положено по правилам пожарной безопасности. Однако отключить его может, в принципе, любой заинтересованный человек – выключатель находится на первом этаже. Поэтому нашему герою ничего не стоило вырубить на лестнице свет.

– А смысл? Все равно по лестнице никто не ходит, все едут на лифте.

– А чтобы отрезать Марине все пути возвращения в редакцию! Этот человек правильно рассчитал, что мало кому – и особенно девчонке – захочется шарахаться по темной лестнице.

– А лифт тоже он отключил?

– Конечно, кто же еще? Не надо иметь мозги Перельмана, чтобы вставить меж дверок лифта какую-нибудь чурку и тем самым его заблокировать. Никаких высоких технологий. А потом – сделал дело, вытащил чурку, спустился вниз. Все, лифт работает, и Марина возвращается в редакцию.

– Если она вообще оттуда уходила…

– Итак, что мы имеем? Во время отсутствия Марины в контору мог придти любой и быстро исправить мэра на мэрина и круги на овалы. Теоретически это мог быть кто угодно – уборщица, охранник, люди из соседних фирм. Но я не вижу смысла. Да и знать надо, как это сделать. Нет, тут кто-то свой.