Она ещё что-то пробормотала, что-то бессмысленное, вроде «карамель – это свет», и вновь намотала шарф.

– Но не каждый захочет купить такое блюдо. И повар умрёт голодным в окружении котлет, – задумчиво сказала женщина и глянула на косые афганы Леты, выбившиеся из могучих ботинок с грунтозацепами.

– Вы извините, но я, наверное, двину домой, – сказала Лета. – Не пойду на мастер-класс, нет смысла залипать тут до вечера.

– Подождите, – встрепенулась женщина. – Как это не пойдете? Двадцать девять тысяч уплатили – и не пойдете?! – Она развернула файл со списком участников, который всё это время держала в руке скрученным в кремовую трубочку. – Я так давно вас искала! Вы у нас кто?

– Лета Новикова, Ле-та.

Женщина пробежалась по списку, обнаружила Новикову Л.А. и просияла.

– Слушай, Лета, – она перешла на «ты», словно между ними всё было решено: – Нам с тобой страшно повезло, на карамель записалась только ты, все остальные – на марципан, мастику, королевскую глазурь и желатиновые цветы.

– Здорово! – почему-то обрадовалась Лета.

– Пошли переодеваться.

Они прошагали в раздевалку.

– Вешай в любой шкафчик куртку, надевай фартук, пилотку.

Лета засунула рюкзак на полку, развернула сморщенные голубые бахилы и натянула на ботинки.

– Какое у тебя замечательное имя, девочка! Ты, наверное, летом родилась?

– Мыслите стереотипами, – сделала замечание Лета. – Родилась я осенью. А Лета – это фамилия врача-гинеколога. Меня в честь фамилии обозвали.

– Как я тебя понимаю! Потому что меня вообще назвали в честь собаки, – собеседница издала клоунский смешок. – Я наполовину русская, наполовину корячка, заметно да? Север, тундра, тупые чукчи…

Лета поглядела на чуть плоское лицо с невидимым макияжем и отливающие тьмой волосы, постриженные лесенкой. Лете всегда нравились блестящие черные волосы.

– Вы очень красивая, – дрогнувшим голосом сказала Лета.

– О, спасибо! Так вот. У моего прапрадеда была собака, которая много чего могла – оживать после смерти, быстрее всех догнать оленя и дотащить упряжку до полярной звезды. Вот этой собакой, которая два раза вмерзала в лёд, меня и назвали. Просто удивительно, что мы встретились!

– Да, – выдохнула Лета, сердце её вспыхнуло, рассыпая жгучие болезненные искры.

– Ты, наверное, студентка, в художественном вузе учишься?

– Нет, не студентка. Работаю помощником шеф-повара в ресторане клуба «Пилав».

– О-о, отлично! Значит, не случайный в нашем деле человек. А я – шеф-кондитер. Я так поняла – ты в искусстве разбираешься?

– Я – папаучка.

– Что это значит?

– Папа силой приобщал, плюс самоучка. Мой папа – известный архитектор, – вдруг с гордостью, удивившей её саму, сообщила Лета. – У него архитектурно-дизайнерское бюро. И он хочет в ад.

– Это нам подходит, – со смешком кивнула шеф-кондитер.

Они вошли в просторную кухню, сверкнувшую, как взлетевшие ножи. От духового шкафа отпрянул теплый ветер и окутал Лету. Струи ванили и корицы заплелись летящими косами. Столы из нержавейки переливались голограммами, и жар дрожал над плитой. Лета так восторженно вглядывалась в перья мучной взвеси, в ряды покачивающихся, звенящих от медного блеска ковшей, в отражения люминесцентных ламп, что ей казалось, она дышит раскрытыми глазами.

– Ын… Ыр, – Лета попыталась вспомнить имя наставницы.

– Не парься, зови меня просто Собака. Я даже бейджик не вешаю, потому что всё равно никто выговорить не может. Имеешь какое-то представление о карамели?

– На уровне петушков, сваренных в ложке, – самокритично призналась Лета. – Я их с пяти лет варю.

Они разговаривали негромко, словно это была их тайна.

– Замечательно. В твоём ресторане для определения температуры изделия во время приготовления используют термощуп?

Лета вспомнила шефа, решительно взрезавшего сырое и готовое мясо на двух краях одной разделочной доски, и мешавшего во всех кастрюлях одной деревянной ложкой, и помотала головой.

– У нас там всё по наитию: «Горит, мать-перемать! Для тупых и особо тупых! Отымею!», – громким шёпотом спародировала Лета.

– Такой зверь?

Слова коснулись щеки Леты.

– Нет, он хороший. Иногда матерится, но не на меня, а на жизнь.

– Понятно. А ингредиенты взвешиваете?

– На товарных весах при приемке продуктов. Чтоб кладовщик и водитель не воровали. А то потом всю недостачу на кухню вешают.

– Всё ясно. С карамелью так не выйдет. Карамель требует точности, иначе не застынет, а кристаллизуется или расколется потом. Тогда начинаем от сотворения мира. Держи вот этот ковш. Посуда в идеале должна быть медной. Не волнуйся, если с первого раза что-то не запомнишь. Я уверена, ты всё усвоишь влёт, и вообще, вводный курс пройдёшь экстерном. – Собака присела и открыла тумбу под кондитерским столом. – Берём порционные весы. Для скульптур используем вот эти, с пределом взвешивания пять килограммов. Но сегодня будем заливать мелкую пластику, поэтому достаточно на полтора килограмма. Ставь на стол. Карамель состоит из трех основных ингредиентов: кусковой сахар, сироп глюкозы и вода. Давай, отмеряй все сама.

Давным-давно, лет в десять, Лета открыла, что карамель готова, когда её поверхность становится зеркальной, что если в смесь бросить лимонной кислоты, то комок станет тягучим и мягковатым, а кипящий сироп нельзя грубо перемешивать, иначе смальта, застывая, пойдет слоистыми паутинами. Пытаясь понять соль карамели, Лета сыпала, вливала и смешивала всё, что находила в кухонных шкафах, пренебрегая граммами, миллилитрами и опасностями. «Дождешься, она тебе порох изобретет», – пугала бабушка папу, обнаружив вечером на кухне рассыпанную соду, разлитый уксус, крошки табака и намертво прилипшие к плите спекшиеся комки неизвестного происхождения. И вот теперь оказалось, что есть женщина с лакричными волосами и странным именем Собака, которая знает, как варить карамель, в кипении и запахе которой проявляется та, другая.

– Ставь ковш на плиту. Смотри, вот это – термощуп. Опускаем наконечник в смесь. С наконечником соединён индикатор температуры. Его прикрепляем неподалеку, к краю плиты, для этого есть магнит. Держится? Начинаем нагревать смесь до 120 градусов. Словно на легком огне.

Лета склонилась над зельем, кипящим в медном чане на очаге. Имбирь, масло, корица, горсть дыма от погасшей свечи, сброшенная змеиная кожа, сбритые брови и три капли собственной крови. И когда густой зародыш сладкого зелья набухнет твёрдой пуговицей и, распустившись, уплывет, она вновь окажется в маленькой кондитерской, как самоцветами, наполненной конфетами из сургуча семи печатей, крошечными пирожными в бумажных юбочках, леденцами на палочках и светящимся мармеладом.

Папа утверждал, что Лета не могла помнить гадину, потому что была слишком маленькой. Но Лета точно знала, что помнит, только не могла объяснить – что именно? Папа и бабушке не верит, говорит – байки из склепа. А Лета с пяти лет догадывалась про тёмные делишки карамели.

– Ни в коем случае не размешивай, пока сахар полностью не растворится. Обмакивай кисточку в горячую воду и смахивай кристаллы со стенок посуды. Если сахар кусковой, кристаллов, как правило, не бывает.

Вопреки страхам и стенаниям папы и бабушки, Лета совершенно, как ей казалось, не страдала из-за отсутствия матери, как не переживает человек, не имеющий брата или сестры или не знавший, что такое родные тётя и дед. Ребенком она иногда думала: «Интересно, как это – когда есть мама?», но придумать ничего не могла, как от рожденья незрячий или глухой не могут представить, что такое свет или зов, и зачем они вообще нужны? Чтобы тащить дочь за руку, обзывать коровой на льду, толкать в спину и метать в лицо неубранной одеждой, как это делала мама Летиной подружки, Лете вполне хватало бабушки и папы. Так что мать ей совсем не нужна. Змея, гадина, мерзавка, блудница – вот что дурманило Лету сладким веселящим облаком, с тихим шипеньем струившимся из вентиляционной решетки, вытяжки, крана, слива, духовки и горелок в тот момент, когда на плите закипала карамель. Тёмное движение за спиной и нежное прикосновение к волосам, вкрадчивый взгляд в затылок и сгусток истомы в теле – это была тайна карамели, её загадка, и Лета должна была её разгадать.