И тут Григорий расправил плечи. Кое-что из того, о чем болтал Фроствинг, начало обретать смысл. Грифон намекал: для того чтобы спасти себя, ему нужно возненавидеть себя. Последняя часть совета Фроствинга до сих пор была Григорию непонятна, но до сих пор он и о Михасе не ведал. Да, он мог бы возненавидеть жившую внутри него частицу Михася. Чем больше он слушал тщеславные разглагольствования коллективного разума, чем больше осознавал, как мало значат для этого себялюбца другие жизни, тем сильнее становилось его отвращение.

Возненавидеть Михася? Это будет несложно, но чем это поможет Григорию?

— Вскоре я решу, как быть, — нараспев проговорили стоявшие клином перед Николау люди. — Ты вернешься, когда понадобишься мне.

Григорий укрепил защитное поле, построением которого занимался все это время, однако все его усилия были тщетны. Носители частиц души Михася согласно указали на него руками.

Комнату затянуло непроницаемым серым туманом.

Его изгнали. Созданное им защитное поле ни в малейшей мере не сумело защитить его от власти страшного существа, которое некогда было им. Как небрежно, как походя оно изгнало Григория!

Поиски не дали ровным счетом ничего. Григорий подозревал, что может искать целую вечность, но так ничего и не найти. Он попытался телепортироваться, но обнаружил, что не может даже управлять собственной магической силой. С губ его сорвалось ругательство. Он проклял крылатого пожирателя воспоминаний, который бросил его на заклание, как пресловутого агнца.

— Лесть тебе вряд ли поможет, — послышался знакомый хрипловатый голос.

За спиной у Григория восседал Фроствинг. Восседал… ни на чем. Грифон разместился в пустоте футах в четырех над головой Григория. Теперь он снова стал таким, каким его помнил Николау, — громадным наглым созданием, которому не было дела ни до кого, кроме самого себя.

— Честное слово, я просто поражен: как это ты сам, по доброй воле, потащился в логово льва, дружище.

— У ворот никого не было. Так почему же мне было не войти?

— Ошибаешься. Я охранял ворота, как обычно. Ворота и я — это одно и то же.

— Значит, возможно, ты меня не заметил.

Грифон так хихикнул, что этим все было сказано. Конечно, он знал о приходе Григория. Просто каким-то образом ухитрился стать невидимым, вследствие чего Николау и угодил в западню. Теперь Григорию казалось, что большей глупости просто нельзя было совершить. Постаравшись скрыть стыд и смущение, он задал грифону вопрос:

— Что это за место?

— Добро пожаловать в обитель раздумий моего повелителя, — возгласил Фроствинг и простер лапу, словно бы указывая на некие невидимые чудеса. — Это место так называется, дорогуша Григорий, потому что существует исключительно в мыслях Михася.

— Хочешь сказать, что это продукт его воображения?

На этот вопрос наглый грифон предпочел не отвечать.

Вместо ответа он поскреб подбородок на манер тех, кто был носителями разума Михася. Извечная ухмылка Фроствинга стала шире.

— Хочу рассказать тебе историю…

— Будь ты проклят, Фроствинг! — Григорий предпринял новую попытку применить магическую силу, но вновь обнаружил, что это бесполезно. Применять было положительно нечего. Он был напрочь лишен какой бы то ни было магической силы.

— Да-а-а-а… историю… — Ухмыляющийся грифон задумчиво вгляделся в туман. Время от времени фигуру Фроствинга окутывали клубы серой дымки, и тогда казалось, что он растворяется в ней, тает. — Давай попробуем представить себе такое место… очень похожее на родной дом…

Григорий попытался вызвать в сознании те слова, которыми прежде заклинал грифона, но слова не появлялись, как он ни старался. Вместо них с его губ сорвались какие-то бессмысленные слоги, и Фроствинг от души похихикал над ним.

— Не срабатывают тут словечки твои, верно? Ну ладно, о чем бишь я…

Григорий сдался. Сражаться ему было положительно нечем. Его судьба пребывала в когтистых лапах Фроствинга, и грифона это, безусловно, несказанно радовало. Правда, внешне Григорий сохранял независимость.

— Ты здесь по приказу своего господина, Фроствинг? А я думал, он тебя отправил стеречь Терезу.

Грифон пожал плечами.

— С таким же успехом можно стеречь кусок камня. Она не может двигаться по своей воле. Но я наблюдаю за ней — так, на всякий пожарный. Я же повинуюсь своему повелителю, как-никак.

— Но не всегда буквально, верно?

— О великий и славный Михась! О сколь искусно он избирает свои новые имена! Он знает, что я с тобой, но это знание ему безразлично. Он знает, каково твое будущее, знает, что никакого будущего у тебя, если на то пошло, нет, и потому занят своими делами. — Фроствинг раскинул крылья. — Михась — это его новое имя. Теперь уж я и не упомню, каково было его прежнее, не столь величественное имя. На том языке, что зовется современным румынским, Михась означает что-то вроде Бога. Что касается его великого дара, он всегда был честен. Думаю, это имя он позаимствовал у Петера Франтишека, который в остальном весьма забывчив.

В последнем заявлении грифона было нечто такое, на что следовало обратить внимание. Зная, как Фроствинг обожает терзать и мучить неизвестностью, Николау решил не ловиться на эту приманку, а задал другой вопрос, ответ на который ему в общем-то уже был известен.

— А я — на самом деле он?

Грифон слетел с невидимого насеста, завис над Григорием, затем перелетел на какую-то другую невидимую опору.

— Позволь, я расскажу тебе историю…

Не ответит. Фроствинг решил снова терзать Григория иносказаниями. На этот раз Николау не стал возражать. Быть может, в этой истории и будет что-то такое, что поможет ему во всем разобраться. По крайней мере было ясно, что Тереза пока в безопасности. Быть может, даже в большей безопасности, чем он сам.

Фроствинг понял, что в конце концов завладел вниманием «публики». Создание из серого и белого мрамора почистило перья, встряхнулось и приступило к повествованию:

— Было дело, кому-то вроде тебя я поведал поучительную историю про одного доброго и могущественного чародея, которого не поняли другие чародеи, чей магический дар уступал его дару. Помнишь, он попробовал обмануть их самой своей кончиной? А-а-а, вот-вот, вижу, ты припоминаешь эту историю! А вот слышал ли ты историю про то, как этот маг сам думал, что умер, а на самом деле — нет? Похоже, не слышал.

Григорий огляделся по сторонам, ожидая, что в любой миг из тумана явится Михась в размноженном виде. Эта новая история Фроствинга содержала намек на нечто, что не было известно создателю грифона. Тем не менее Михась не появлялся и ни грифона, ни Николау к себе не призывал. Фроствинг продолжал рассказ как ни в чем не бывало, нимало не переживая за собственную, столь очевидную измену. Но как это ему удается излучать иллюзию повиновения?

— Жил да был великий и славный маг, во многом похожий на того мага, про которого я тебе уже рассказывал. На его долю выпало пережить полный крах. Те, что пришли к нему и наложили на него руки, поверили, что он умер. Опечалившись, они взяли его тело и швырнули вниз с вершины горы. Быть может, они верили, что так духу его легче будет воспарить к загробной жизни, но его бренному праху такой ловкости недостало.

При мысли о том, как враги Михася швыряют его труп с высоченной башни, Григорий содрогнулся. Он не сумел сдержаться — невольно оглядел себя с ног до головы. Если он изначально являл собой тело повелителя Фроствинга, так что же помешало ему разбиться при падении с такой чудовищной высоты, почему он не распался на кусочки?

Ответ на этот вопрос содержался в продолжении рассказа Фроствинга.

— Жизнь — величайшее из сокровищ, не правда ли, дорогуша Григорий? Некоторые утверждают, что дороже жизни ничего на свете нет. Жизнь нельзя обмануть, ее нельзя навязать силой тем, кто этого не желает. — Тут в голосе грифона появились нотки горечи. — Даже у того, кто отдает свою жизнь на заклание ради какого-то великого дела, всегда в душе отыщется хоть крошечный очажок протеста, какая-то искорка, которая не пожелает гаснуть, и быть может, этой искорки хватит для того, чтобы тот, кто возжелал умереть, остался в живых? И не хватит ли ее для того, чтобы возродить к жизни умершее тело?