Взгляд легиона глаз вернулся к Григорию.

— Известно ли тебе, кто мы такие, о мое драгоценное тело?

Что-то было в их взгляде такое, от чего у Григория мурашки по коже побежали. Он шагнул в сторону, заслонив собой Терезу, и встретился взглядом с Франтишеком.

— Я знаю, кто я такой. Я — Григорий Николау. Я — это я и никто иной.

Хор одноголосо рассмеялся. Даже Фроствинг позволил себе негромко хихикнуть, но стоило стоявшим клином людям зыркнуть в его сторону, и он тут же заткнулся.

— Ты — это не ты, а скорее я, Григорий Николау. Каким образом я пережил свою смерть и стал тобой, вызывает у меня определенный интерес, тем более что время твоего появления столь дивно совпало со временем моего пробуждения. Мне также любопытно узнать, как ты прожил все эти годы. О да, милый мой я, нам о многом надо будет потолковать.

Франтишек потер подбородок, но, что удивительно, остальные этого не сделали.

— Многое надо будет обдумать.

Григорий подозревал, что его скорее всего изгонят с этого сборища, но пока это не произошло, он хотел кое о чем узнать.

— А ты кто такой?

— Кто я такой? Неужели ты забыл собственное имя? — Послышалось хихиканье, напоминавшее смешок Фроствинга. — Я… мы с тобой… ты и я, мы — Михась. Наверняка ты не мог забыть столь великое и славное имя!

Стоявшие клином люди с серо-голубыми глазами недоверчиво взирали на Григория.

— Ни имя, ни все вы для меня ровным счетом ничего не значите!

— Как забавно… — Головы, все как одна, повернулись к грифону: — Фроствинг, приблизься!

Грифон поспешил к Франтишеку. Его мечта сбылась. Он наконец повелевал грифоном, но… он больше не был Петером Франтишеком.

— Я ваш покорный слуга, о великий Михась! — и грифон снова простерся ниц перед людским клином.

— Еще бы! — усмехнулся Франтишек, и все последовали его примеру. Он протянул руку и потрепал макушку грифона. — Ты больше ничем и быть не можешь. У тебя нет иного выбора, кроме как верой и правдой служить своему повелителю. И ты верно служил мне все эти столетия.

— Служить вам — величайшая из радостей для меня, о Михась великолепный! Я живу на свете только ради исполнения ваших желаний.

Франтишек убрал руку. Возглавляемый им коллектив улыбнулся раболепствующему грифону.

— Ты образцовый слуга, Фроствинг. Вот почему я хочу поручить тебе очень особенное задание.

— Желание повелителя — закон для его верного раба. Только прикажите — и все будет исполнено, — ответствовал Фроствинг. Но почему же Григорию слышались нотки горечи и обиды в голосе каменного чудища?

— Уведи мою дочь, отдаленную от меня многими поколениями, туда, где она будет в безопасности. А потом оставайся с ней, пока я не позову тебя. — Клин дружно улыбнулся Григорию. — А мне бы хотелось некоторое время побыть наедине с самим собой…

Эта шутка не произвела должного впечатления на мага, который был слишком занят тем, чтобы оградить Терезу от грифона. Фроствинга, похоже, забавляли старания Григория. Он протянул вперед когтистую лапу. Впервые в жизни его глаза перестали быть бездонными черными провалами. В провалах сверкали желтые глазные яблоки с огромными зрачками.

Порыв ветра вихрем взметнулся около Григория Николау.

Тереза, вновь целиком оказавшаяся во власти захватчиков, стояла возле Фроствинга и держала его за переднюю лапу.

— Пойдем, голубушка моя, — проворковал грифон.

Они исчезли прежде, чем Григорий успел что-либо предпринять.

— А теперь пора нам со мной поговорить.

Смуглокожий маг знал: прежде он должен разобраться с тем, что выпало на его долю, и только потом у него могла появиться надежда спасти Терезу. А это означало беседу с коллективным разумом по имени Михась, который, похоже, затруднялся определить, отдельное ли существо Григорий или его важная составная часть.

— Что ты помнишь, отвечай? — вопросил хор, сменив первое лицо на второе. Похоже, лица употреблялись по выбору. Григорий предпочел, чтобы его второе «я» решило, каким местоимением будет пользоваться впредь, поскольку в противном случае разговор становился еще более абсурдным, чем уже был.

— Я ничего не помню. Ты утверждаешь, что твоя история истинна, но для меня она не более чем вымысел.

Это было чистой правдой — и все благодаря Фроствингу. Михась, очевидно, не знал о том, что несколько веков подряд грифон занимался тем, что истязал Григория и крал его воспоминания. Это было само по себе интересно. Если Фроствингу на роду написано было верой и правдой служить своему повелителю, то как же он мог хранить что-то в тайне от того же самого существа?

Чего хотел грифон от своего создателя, Григорий не понимал, но сейчас ему почему-то казалось, что крылатый демон — его союзник. Как ни парадоксально, на свете существовало нечто пострашнее извечного мучителя Николау. И это нечто был Михась.

— Так ты не помнишь последних мгновений? Ты не помнишь, как твоя жизнь была вырвана из тебя и рассеяна меж твоих врагов?

Лица «хористов» исказила гримаса боли. Григорий порадовался своей частичной амнезии — оказывается, она давала ему кое-какие преимущества. Похоже, коллективному разуму Михася эти воспоминания приносили невыносимые страдания.

— Я знал, что это будет ужасно, — продолжал хор-Михась, и каждое из лиц ухмыльнулось. — Но даже я, Михась-всемогущий, не осознавал всей глубины страданий! Как я смог бы забыть то мгновение, когда они впервые прикоснулись к моему безумно сопротивлявшемуся телу? Каждое их прикосновение отнимало у меня частицу жизни. Каждое заклинание, предназначенное для того, чтобы обездвижить или лишить меня дара речи, отнимало еще больше. Никто из них не догадывался о том, что уносит с собой мое наследство, мою жизненную силу, что их потомки унаследуют эти тайные частицы и передадут их дальше, через века. Я даже не пекся о том, чтобы все эти частицы остались живы на протяжении столетий — мне нужно было только, чтобы ко времени, когда нужно будет собрать все частицы воедино, у меня достало для этого сил. Я знал, что я перехитрил своих врагов, а потому игра стоила свеч. — Франтишек шагнул ближе к Григорию. — Я… ты… должен вспомнить заклинание. В миг… моего… нашего… воцарения… наша месть свершится.

Григорий ничего подобного не помнил. Некие обрывки воспоминаний принадлежали Абернати. Но то, что он услышал, потрясло его до глубины души. Он вспомнил о гибели древнего колдуна, о руках его врагов, тянувшихся к нему. Каждый из тех, кто коснулся его тела, был наделен крошечной частицей жизненной силы этого безумца — частицей того, что некоторые назвали бы душой.

План был поистине грандиозный и вместе с тем чудовищный. Связь древнего злого колдуна с жизнью призваны были поддержать те самые, кто его уничтожил. Словно паразиты, частицы Михася жили внутри них, питаясь и набираясь сил от тех, в ком поселились. Михась сказал, что не все они были нужны, но вполне достаточное их число было передано через века… означало ли это, что частицы при передаче из поколения в поколение продолжали делиться? Григорию это представлялось вполне вероятным. Этим могло объясняться не только то, что в итоге частиц должно было с лихвой хватить для воссоздания Михася, но и то, почему Григорий чувствовал, что в башне присутствует множество людей, помимо тех, кто стоял сейчас перед ним.

Скольким же выпала такая участь?

Неужели то, что он видел перед собой, и есть конечный результат? Не может быть! Никто, в том числе и Михась, не пожелал бы такой жизни. В его грандиозном замысле явно было что-то еще. Михасю нужно было обрести физическое тело. Вероятно, эта роль была отведена Терезе. Вероятно, Григорий своим появлением сорвал этот ритуал.

Он молчал, и тем вызвал разочарование своих собеседников.

— Я, признаться, ожидал большего от моей драгоценной плоти. Ты — мое тело, но ты — не я. Теперь это ясно. — Все как один потерли подбородки. — Ты помешал мне использовать могущество полной луны… Надо подумать, как это скажется на осуществлении моего замысла.