Рассказчик передохнул.

— Н-ну, с этой ночи в аккурат две недели каждый божий день… и все великолепно. Это надобно описать, и то не опишешь всего нашего блаженства. Я свои деньги на водку для матери и дворника давал, не допускал ее до расхода. Все хорошо — и вдруг, братцы мои, скандал! Прямо, ни свет ни заря, накрыли! Отец, мачеха, мать — все!.. Что тут было, не приведи бог, но моя Танька и тут меня обворожила. Как начали на нее наступать, так она первым делом в одну руку — стул; ногой дала мачехе прямо в грудь, а рукой здоровую оплеуху залепила отцовой матери… "Я, говорит, его люблю, и я в таком положении, и никто не смей!" — "Нет тебе благословения!" — "И пускай, и так обойдемся; а ежели; говорит; моего жениха тронете, так я всех вас, как клопов, выжму…" Разбросала всю родню, как прах, во все стороны. Ну, этого дела мне не пришлось досмотреть, пришлось убираться подобру-поздорову. Поселился я на другой станции. Пошел орудовать телеграммой; она тоже по телеграфу: "Не тужи, все облажу!" И точно. Не дают ей ни денег, ни приданого. Позовет татарина, наберет на триста целковых: "Приходи, говорит, за расчетом к отцу в воскресенье!" Отца все знали — первый трактир. "Хорошо, приду". А она товар в узел да на станцию, с передачею мне. "Прими букет!" Получаю телеграмму и бегу на станцию. Я уж знаю, какой букет. Получишь, спрячешь, даешь ответ: "Убил зайца" или что-нибудь в этом роде. Так все и оборудовала. Два салопа на лисьем меху заказала, получила и скрыла…

— Ну, а как же отец-то? — в недоумении спросил кто-то из слушателей. — Ведь, чай, догадался, узнал?

— А как же не узнать? Татарин-то ведь скажет, чай.

— Так как же ей-то?

— Ей? Вот ты, следовательно, и не понимаешь, кто она такая. Ей вот что: взяла безмен — и жарь. Подошла мачеха, стала ругаться — она в нее утюгом. Пришел отец, она говорит: "Подожгу весь дом!" Стала реветь и ругаться бабка — она ее скалкой. Она вот какая, братец ты мой! Копье стальное, неустрашимое! Вот у нее какая ко мне любовь! Она теперь вот, пока что, в кафешантане в Нижнем действует, сопраной числится. Погляди-кось, как там за ней стали увиваться, а я уж верно знаю, что она меня не променяет. Она только так, между прочим, струю свою ищет, а забота только обо мне… Вот я и не робею. Знаю, что за моею спиной — стена каменная… Теперь я вот в каком состоянии, и то мне покойно, и я не спешу… Сегодня худо, завтра будет хорошо. А выжду время, замечу где-нибудь хороший кусок, свистнул, ан моя Сашка и тут!

— Да теперь-то ты отчего так ослаб?

— Ну, стоит разговаривать! Сегодня ослаб, а завтра опять шапокляк подмышкой! Чего там? Стоит рассказывать!

И точно, рассказанного, кажется, достаточно для того, чтобы читатель сам мог догадаться о неминуемости успеха в жизни этой любопытной пары, раз только судьба даст ей возможность "попасть в струю". А в недостатках такого рода "струй" русская жизнь, кажется, обвинена быть не может.

-

Из этого легкого намека на элемент происхождения "вольных добрых молодцев" можно все-таки видеть, что появление на Невском проспекте фотографий, изображающих каких-то вольных атаманов, имеет несомненное основание в современных условиях русской жизни. Хотя в то же время нельзя не видеть, что кроме газетных выдумщиков ни один настоящий казак, ни один настоящий атаман не пожелает признать подлинности их казачества.

Циркуляр министра народного просвещения И. Д. Делянова от 18 июня 1887 года, составленный в интересах дворян и буржуазии, был направлен к ограничению доступа в классические гимназии и прогимназии детям лиц неимущих сословий. При отборе учащихся предписывалось руководствоваться материальным положением родителей, поэтому вместе с прошением о приеме ребенка в гимназию требовались сведения о сословии, образовании, роде занятий, размере жалования, размере квартиры, количестве прислуги и т. д. от родителей поступающего. В случае отказа в приеме ребенка в гимназию требовалось (по циркуляру) объяснить его родителям, что "поприще высшего государственного и общественного служения, к коему гимназия составляет первую стадию пути, не может быть уделом всех и каждой" (ср. в очерке Успенского речи дворянина и "человечка по хлебной части").

Несмотря на неоднократные просьбы Успенского, запрещенный очерк не был возвращен автору из редакции "Русских ведомостей" и считался утерянным вплоть до 1934 года, когда он вместе с другими рукописями Успенского из собрания В. М. Соболевского был присоединен к архиву писателя. Намереваясь все же напечатать этот очерк, Успенский по памяти восстановил его, но, учитывая запретность темы, значительно переделал его, а затем в этой новой редакции напечатал в журнале "Северный вестник", 1887, XI, под заглавием "Из путевых заметок". Переделки в угоду цензуре исказили очерк; особенно пострадала центральная часть его, в которой все рассуждения публики по поводу "известного распоряжения о школах и детях" были заменены мимическими сценами и бессмысленными словами вроде "Вот то-то и оно-то!" Вместо рассказа станового пристава Успенский поместил речи священника с цитатами из книг, по которым только современник мог догадаться о намеках на деляновский циркуляр. Из начала очерка Успенский выбросил размышления о Болгарии и о теория "третьего Рима", связывавшие этот очерк с циклом "Мы" на словах, в мечтаниях и на деле", а также изъял страницы о "разговорах в дороге", которые своей политической остротой могли вызвать цензурные затруднения. Первоначальное заглавие очерка "Пока что" также было заменено по требованию цензуры, о чем свидетельствует письмо цензора С. И. Коссовича от 21 октября 1887 года к редактору "Северного вестника" А. М. Евреиновой: "Не найдете ли возможным дать другое заглавие рассказу Гл. Успенского? Хотя бы, например: "Вот то-то и оно-то" или какое-нибудь другое. Настоящее же заглавие — "Пока что" — придает некоторую тенденциозную окраску рассказу".

В Сочинениях Успенский восстановил только заглавие, в остальном очерк был перепечатан без изменений.

Стр. 550. Теория "Москва — третий Рим" возникла в XV веке, когда в связи с разгромом турками Византии пал Константинополь, считавшийся "вторым Римом", в то время как русское государство во внутренней и внешнеполитической жизни быстро мужало. В 80-е годы XIX века эта теория возродилась в реакционно-правительственных кругах России.

Стр. 551 …трех акрах земли... — см, примечания к очеркам "Письма с дороги" (стр. 642 настоящего тома).

Стр. 552. Чудовские певчие — московский хор Чудова монастыря.

В основу очерка "Вольные казаки", так же как и очерка "Пока что", легли впечатления Успенского от поездки его по Волге и Дону во второй половине августа 1887 года, которые дали ему возможность показать целую галерею "вольных казаков" — хищников и "живорезов" разных сословий, предприимчивых дельцов капиталистического строя. Общее название для них — "вольные казаки" Успенский заимствовал от авантюриста Н. И. Ашинова, который так называл свой отряд, организованный им для поездки в Абиссинию — см. о нем в комментариях к очерку "Урожай" (стр. 617 настоящего тома).