Эта мысль последовательно и аргументированно изложена Фридрихом фон Хайеком и особенно Карлом Поппером в его книге «Открытое общество и его враги». Под «открытым обществом» Поппер понимает либеральное общество, а к врагам такого общества относит как архаические (консервативные, религиозные, традиционалистские) режимы, так и фашизм вместе с коммунизмом, сближение которых между собой стало важнейшим выводом нового либерального сознания.
Почти сразу после совместной победы над нацизмом, когда, казалось, буржуазные демократии и Советский Союз были близки как никогда, идея о близости коммунизма к фашизму и о его неснимаемом противоречии с либеральной демократией легла в основание «холодной войны». Как несовременная и крипто-традиционалистская была осмыслена неолибералами марксистская классовая антропология.
Конец «холодной войны» поставил точку и в этом споре: в начале 90-х годов XX века рухнула коммунистическая система, как за сорок лет до этого был стерт с лица земли европейский фашизм. Спор за соответствие парадигме модерна выиграл именно либерализм, идейно и материально победив две другие идеологии, которые претендовали — в той или иной степени — на наследие Просвещения и ставили перед собой задачи модернизации человечества.
Этот фундаментальный итог вновь и вновь доказывает упомянутый ранее тезис: именно либерализм выражает на языке (внятном для масс и полном упрощений и натяжек) основное философское содержание современной антропологии. Человек модерна — это типовой человек именно либеральной идеологии, а классовый индивидуум марксизма, фашистский сверхчеловек и тем более, коллективный субъект этноса или расы в нацизме, оказались отклонениями от магистральной антропологической модели, пережитками «парадигмы Традиции», терминологически и стилистически завуалированными под дискурс модерна.
Взгляд трех идеологий модерна на «конец истории»: битва за постмодерн
Результат битвы трех идеологий в XX веке имеет колоссальное значение для перехода к парадигме постмодерна и к его специфической антропологии, т.е. собственно к постантропологии. Дело в том, что, имея пусть только теоретические претензии на наследие модерна, каждая из этих идеологий содержала в своем составе раздел, описывающий то, каким будет мир после того, как данная идеология победит. Сила, которая победила бы остальные, и обладала историческим правом выстроить архитектуру «конца истории».
Можно сказать, что у всех трех идеологий взгляд в будущее рисовал особые версии постмодерна, т. е. описание тех условий, которые должны были наступить после их окончательного триумфа над идеологиями-конкурентами. Поэтому в битве за «право на модерн» решался вопрос, какой именно постмодерн ожидает человечество.
В марксизме постмодерну строго соответствовала идея о построении «коммунистического общества». Проецируя в свой идеологический контекст идею Гегеля о «конце истории», марксисты считали, что вслед за мировой революцией постепенно будет создано бесклассовое общество, в котором специфика пролетариата как мессианского класса, как коллективного субъекта распространится на все человечество. В этой утопической картине не было ясно, что произойдет со статусом человеческой личности. С одной стороны, давалось понять, что каждый индивидуум сможет развить полноту своих личных возможностей, что отсылает нас к модели субъекта, характерной для Нового времени. С другой стороны, коммунистическая сознательность должно была бы превратить человечество в цельный организм, а это относится более к традиционной антропологии, рассматривающей отдельного человека как проявление высшей сущности. В любом случае, коммунистической утопии не суждено было сбыться, и сейчас невозможно представить, чего в коммунистической версии постмодерна было бы больше — раскрепощенного индивидуализма или коллективной субъектности. Такого постмодерна не наступило и уже не наступит, так как битву за модерн марксизм проиграл, лишившись права голоса и в построении парадигмы постмодерна.
Фашистский постмодерн выглядел еще более причудливо. Это была либо смутная идея «белокурой бестии», «сверхчеловека», свободного и жестокого раскрепощенного духа, парящего над теми людьми, которые отказались от самопреодоления и встали на путь деградации и превращения в рабов, либо магическая утопия о выходе на землю подземной расы гигантов, возвращении древних гиперборейцев и создании «планетарного Райха», в котором была бы реализована модель Нового Средневековья. Этому тем более не суждено было сбыться, и характер такой утопии подчеркивает, что, в конце концов, фашизм был современным только по форме, а его воля неудержимо стремилась к прошлому, к архаике и Традиции.
И, наконец, победившая либеральная идеология, ставшая той матрицей, в которой проявила себя парадигма постмодерна в реальной истории. Показательно, что сами либералы никогда специально не задумывались над «концом истории» и теми условиями, которые сложатся после того, как они победят конкурентов. Можно даже сказать, что «конец истории» наступил совершенно неожиданно для либералов, они его особенно не желали, просто отстаивая ту модель, в которую верили и которую считали предпочтительной. Отсюда и двусмысленность отношения либерализма к постмодерну. Именно либеральная идеология предопределила стартовые условия для выстраивания парадигмы постмодерна. Именно она дала для этого философский фундамент и антропологическую базу: ведь тот человек, с которым оперирует постмодерн, это прямой наследник именно автономного индивидуума, субъекта эпохи модерна, а не классовый, расовый или сверхчеловеческий субъект альтернативных идеологий.
В любом случае для нас принципиальным является тот факт, что история эпохи модерна завершилась идеологической победой либерализма и именно либерализм является в постмодерне той единственной версией модерна, с которой ведется диалог и которая берется в качестве основной и главной для понимания всей парадигмы современности. Это в огромной мере предопределило структуру всех аспектов постмодерна и, в частности, его антропологию. Когда постмодерн обращается к антропологии модерна, он имеет в виду только и исключительно человека либерального.
Единственный реальный постмодерн это пост модерн, вытекающий из либеральной идеологии
Либерализм победил фашизм и победил коммунизм: эти идеологии в рамках парадигмы модерна были распознаны как девиации, отклонения. Вначале их победили, потом отложили в сторону, чтобы постепенно забыть.
Кстати, где сегодня пролетарии? Куда они делись? Их в принципе нет. Мы их не видим, они растворились. Можно посчитать, что они там же где, были, только сегодня скрыты. Но «скрыты» — это инерциально марксистский подход, который настаивает на том, что парадигма постмодерна — есть искусственное вуалирование реальности, «эмуляция». На самом деле, пролетариев нет реально, их нет в парадигме постмодерна. Сегодня есть реалити-шоу, есть компьютеры, есть магнитные карточки, есть мобильные телефоны, а пролетариев нет. Они были раньше, причем, в какой-то момент они практически стали «всем», но потом снова опять стали ничем. Еще точнее, они вначале были «ничем», потом стали «всем» и опять стали «ничем». И классовое сознание вместе с пролетариями исчезло. Его нет. Нет классов, нет классового сознания. Их парадигмалъно нет, а все остальное неважно.
И точно так же можно спросить: где «планетарный Райх»? Его нет и в помине. Он вместе с «арийцами» исчез. В теории исчез и на практике. Его парадигмально смяли.
Остался только либерализм и его либеральная антропология.
Здесь давайте вспомним, чем был процесс модерна? Он был отрицанием антропологии Традиции. Сама идея «человеко-человека» не столько утверждала некое самостоятельное содержание, сколько отрицала представления о человеке как о творении Божьем, и в конечном счете, как о человеко-Боге. Индивидуум, в конечном итоге, есть отрицание персоны, отрицание «маски», отрицание возможности онтологического расширения человека. В этом отношение, антропология либерализма, основанная на абсолютности индивидуума и на тождестве индивидуума индивидууму, с одной стороны, есть триумф индивидуума, а с другой — триумф «ничто», поскольку в основе индивидуума лежит именно отрицание всего того, что составляет бытийную нагрузку персоны-маски. Отрицая все, мы приходим к ничто.
