Сверхчеловек появляется тогда, когда кончается человек. Он выстраивает свою оппозицию в третьей парадигме не по отношению к человеку, для которого он был периферией — пусть даже «дендистской», революционной или консервативно-революционной. По-настоящему он становится сверхчеловеком, Радикальным Субъектом, обнажается как таковой, когда человек превращается в недочеловека и полностью утрачивает свое достоинство.

Свое традиционное достоинство он утрачивает при переходе от парадигмы премодерна к модерну, а затем утрачивает даже свое «модернистическое» достоинство (если это можно назвать «достоинством»). И здесь сверхчеловек, Радикальный Субъект проявляет свое метапарадигмалъное качество.

Это чрезвычайно важно для того, чтобы понять судьбу знаний в эпоху постмодерна. Наличие инстанции сверхчеловека в системе постмодерна — и только в системе постмодерна — абсолютно фундаментально аффектирует не только саму эту парадигму, но также и наше знание и представление о других парадигмах, о парадигмах как таковых.

Гносеологическая иерархия постмодерна

Теперь несколько слов о гносеологической иерархии постмодерна и постчеловечества. Эта иерархия представляет собой совершенно новое явление, поскольку по окончании эпохи модерна карты сдаются заново, по-новому распределяются позиции, имена, связи и пропорции. Так как неравенство есть синоним порядка и структурированной системы, то во всех парадигмах и во всех типах обществ есть свои модели построения иерархических структур. Есть такие структуры и в постмодерне, хотя они парадоксальны и необычны. Самым тонким уровнем иерархизации парадигмы постмодерна является её гносеологическое измерение. Что представляет собой эта иерархия? В ней накладываются друг на друга три гносеологические реальности.

Шизоидные телемассы

Начнем с середины. Здесь находитсядисперсное ядро постмодерна — обычные «недолюди» («непосвященные демоны»), шизомассы, без остатка интегрированные в гносеосимуляционный процесс. Это подавляющее большинство «унтерменшей» постмодерна, которые воспринимают гносеосимуляционный процесс (с отсутствующим кодом) как данность, как естественную среду, послушно интегрируются в нее и становятся фракталом мирового экрана. Они общаются между собой, сидят в Интернете, слушают музыку, пьют кофе, что-то рассказывают, смотрят телевизор, читают, путешествуют, учатся, слушают лекции. Но, постепенно ассимилируя алгоритмы культуры постмодерна, они — так же постепенно — прощаются с собственной субъектностъю. К этому их и призывает экран, система постмодернистических симулякров знаний, и в ответ они становятся глобальным телевизионным компотом и от экрана больше не отличаются. И чем больше они сливаются с экраном, тем больший шанс у них попасть на этот экран.

Это в эпоху тоталитарного телевидения была диктатура дикторов, которые диктуют, а все остальные, как дураки, слушают и повинуются. В эпоху постмодерна каждый становится диктором. Сейчас широко распространены системы видео-чатов, в которых маленькая дешевая камера-«глазик» смотрит на тебя, а ты в нее несешь свою ахинею и появляешься на экране. Пока это условный экран, где только горстка посетителей тебя смотрят и слушают, но скоро этот частный экран сольётся с экраном «Первого канала», и ты попадешь на экран вместе с Ариной Шараповой, которая несёт также что-то невразумительное и от тебя не сильно отличающееся. И постепенно, по мере расширения знаний и возможностей коммуникаций и при всё более полном удалении кода, эти дискурсы — никому не известного студента и раскрученной звезды утренних новостей — уравниваются. Практически каждый может случайно оказаться в этом экране.

На ТВ несколько лет назад была программа, когда приезжие и жители Москвы заходили в будочку и что-то орали в камеру: «Приветик, Люся! Это я, Ваня из Тушино!». Мне один из телевизионных боссов говорил, что сейчас есть идея сделать целые каналы, где любой желающий может в любой момент нести свою ахинею, но коротко. Это очень правильный шаг в сторону тотальной гносеосимуляции. Ведь у этого канала найдутся и зрители и участники, и зрители перемешаются с участниками, и возникнет процесс фундаментального обмена знаниями с нулевым эвристическим потенциалом.

Все те, кто довольны структурой современного познания, кто просто не задумываются над этим, либо задумываются (немного и недолго), но следуют путём поиска экстатических топосов, постгносеологических квантов, перебегая от одного ощущения к другому (почитал Ницше, пошел пивка выпил, в глаз кому-то дал, с кем-то поцеловался) — другими словами, кто довольствуется всем этим, те войдут во всемирный, бесконечный круг шизоидных телемасс, который состоит из дивидуальных, разделенных фрагментов, довольно свободно перемещающихся в свободно прокладываемом бытии с совершенно бессмысленным маршрутом. Причем каждый маршрут, в конечном итоге, будет не торной дорогой, которой шли другие, а собственной тропинкой, не ведущей никуда, поскольку дорога от бездорожья отличается тем, что она куда-то ведет, а в другом случае ее просто нет. А вот создание глобальной дороги свободных множеств, которая так же, как бездорожье, никуда никого не ведет — это задача гносеологического, гносеосимуляционного процесса, в который с удивлением и интересом всё больше и больше погружаются наши современники.

Нихило — гуманизмхии

Вторая шкала гносеологической иерар— это «нихило-гуманисты» или «революционеры эпохи постмодерна». Гносеология для современного революционного течения или современного гиперкритицизма неслучайно является главной сферой приложения всех усилий.

К этой категории принадлежат люди, ясно осознающие, как устроен постмодерн, к чему он направлен, что он отрицает, откуда он взялся, какое у него будущее, каковы его онтологические и метафизические предпосылки. Я имеют в виду постструктуралистов — таких, как Делёз, Гваттари, Лиотар, Барт, Фуко, Кристева и всех активных оптимистичных постмодернистов.

Нихило-гуманисты, вслед за Ги Дебором и Жоржем Батайем, утверждают, что существует «общество спектакля», вскрывают подмены гносеосимуляционного процесса; обнаруживают их с помощью достаточно убедительных и внушительных гносеологических и философских технологий; показывают, что речь идет о симулякре знаний и «конце науки», и в отличие от обывателей догадываются об отсутствии кода. Но они принимают и позитивно оценивают это отсутствие, которое является для них лишь логическим завершением гносеосимуляционного процесса (который, по их мнению, появился не сейчас, а был всегда, так как всякая гносеология всегда была симулякром, только ранее завуалированным, а сегодня — разоблаченным и очевидным).

При этом «конец кода» они рассматривают как наступившую «здесь и сейчас» реальность. В свое время коммунисты, наследниками которых считают себя большинство постмодернистов, говорили: нам не надо ждать долгого развития капитализма, мы должны перейти к следующей социальной стадии здесь и сейчас. Точно так же постмодернисты (нихило-гуманисты) говорят: «Зачем мы будем ждать, пока эта долгая история с исчезновением кода по мере расширения информационного общества завершится? Давайте здесь и сейчас утвердим отсутствие этого кода».

И тогда они устами Делёза бросают очень серьезный вызов: раньше у вас была ничтожная воля, коллеги, а теперь у нас должна быть воля к ничто. Эта воля к ничто и есть некий фундаментальный тезис нихилогуманистов.

Они говорят: «Бог умер, человек умер, умер автор, а вслед за ними и субъект как таковой. На их месте осталась экстатическая каша. Осталось чистое и прозрачное ничто...»