В ответ я ему так же доброжелательно заметил, что это очень интересная идея, но, тем не менее, чем больше людей владеет информацией, и чем большей информацией они владеют, тем больше они глупеют. Даже американские школьники, решая задачу «сколько будет пять плюс пять» лезут за калькулятором и, как Бивис и Батхед, начинают тыкать пальцем в кнопки. Тот факт, что большинство американцев вообще не знает географии, общеизвестен. И им этого не надо. Они более продвинуты, чем мы и многие другие народы, в процессе гносеосимуляции. Информация заменяет им интерпретацию, понимание. В принципе, они просто интегрируются в информационный процесс и больше ни о чем не заботятся.

В продолжение темы я сказал Фридриху Старру, что по мере расширения объема знаний происходит всё большее сокрытие кода, который дешифрует эти знания. В ответ он включился, подпрыгнул и ответил: «А вот это правильно, потому что код остается в руках очень небольшой интеллектуальной элиты, к которой принадлежу я, вы, и еще очень немногие. А быдло вокруг, и ваше, и наше, оно никогда ничего не понимало, и сейчас не поймёт, что ему ни давай — хоть все знания мира». «Мы же являемся необрахманами, — заключил Фридрих Стар, сторонник демократии и прав человека, — и мы храним тайну дешифровки в обществе дебильных толп, которые жрут информацию, не понимая, что жрут они совершенно не то. А код — у нас».

Он был очень доволен, и после этого мы заговорили с ним более открыто.

Конечно, Фридрих Старр не настоящий постмодернист. Он видит, как сегодня исчезает код, по крайней мере, из открытого доступа по мере расширения информационных потоков гносеосимуляции. Но он не знает того, чем известно более фундаментальным постмодернистам, что на самом деле этого кода в постмодерне нет. Принципиально нет. Его нет ни у меня, ни у Старра, ни у кого-то ещё. Его нет вообще. Этого мистер Старр еще не осознал. Это слишком страшное знание.

Информационное общество

Остановимся подробнее на понятиях «информация» и «информационное общество».

Информация предполагает прямое воздействие внешних данных на воспринимающего. Информация форм-ирует того, кто её получает. Когда наличествует код, определяющий структуры субъекта и объекта, информация формирует не субъекта напрямую, но аффектирует его гносеологическую парадигму, сталкиваясь с кодом. Иными словами, информация проходит фильтр кода как первичной инстанции, с которой она сталкивается. Например, мы знаем, что сегодня в Москве май. Такая простая и само собой разумеющаяся вещь, как «сегодня» и «май в Москве» отсылают нас ко времени и к пространству, инерциально трактуемым в программе модерна, а при этом мы ещё и подразумеваем, что «мы» — обобщенный субъект, также понятый в парадигме модерна — находимся в Москве. И вот диктор по телевидению произносит фразу: «Завтра ожидается похолодание». Остального мы можем даже не слышать, если, например, переключили программу на что-то более интересное, отвернулись выключить чайник или за стеной заорал младенец...

«Завтра ожидается похолодание» — информация, пришедшая к нам извне. Но в нас она проходит через фильтр гносеологического кода. Мы вставляем эту информацию в структуру времени («май», «сегодня», «завтра»), пространства («в Москве»), субъекта («мы»). И мы угадываем, что похолодание всё равно будет относительным (маловероятно, что температура спустится ниже нуля в мае), что речь идёт о Москве (а не о Северном полюсе), и что это касается нас (а не ягуаров из сельвы).

Это и есть «код», который дешифрует информацию, достраивает её, исключает помехи, корректирует и в то же время защищает субъекта от прямоты внешнего потока. Как правило, для наших современников это гносеологический код модерна. Такая информация формирует наше познание и нас самих очень относительно, так как нас гораздо в большей степени формирует код, который и есть подлинная и главная информация и одновременно дешифровальная решётка, позволяющая стремительно распределять по ячейкам то, что потоками льётся из внешнего мира, не нарушая цельности, связности и логической непротиворечивости структуры.

Код делает информацию знанием, и если он сталкивается с чем-то извне, что давит на него слишком сильно и угрожает ему, то код отбрасывает это, цензурирует, предохраняя субъекта познания от того, чтобы он формировался чем-то иным, кроме самого кода. В этом состоит параноидальный аспект кода. Разум сам информирует себя о себе самом и о мире, а всё остальное служит приложением к этой фундаментальной кодовой информации.

В постмодерне код вначале начинает расплываться, потом окончательно исчезает. Это и есть торжество информации в чистом виде, «информационное общество». Отсутствие кода позволяет информации влиять на субъекта непосредственно, минуя защитные механизмы, и человек начинает воспринимать высказывания под тонким углом. Лучи информации доходят прямо до его последней глубины, так как внешнее и внутреннее отныне лежит на одной плоскости, и сама глубина упраздняется, становится поверхностью.

«Завтра ожидается похолодание» в постмодерне не предполагает «мая», «Москвы» и «нас». Мы видели у Де-лёза, что хронос телесности пребывает в вечном настоящем, завтра для него нет. А структура «вчера-завтра» произвольно формируется эоном. В нашем случае «завтра» может означать именно то «завтра» (вместе с предполагаемым «вчера»), которое инсталлирует диктор как краткий погодный нарратив. Диктор через информацию о погоде творит «завтра» (и «вчера») сиюминутно. Об этом «завтра» самому экрану-зрителю известно только одно: оно никогда не наступит. А нарратив диктора воспринимается сам по себе как самодостаточное мифическое сказочное повествование о мире, в котором есть линейное время.

«В Москве» тоже пропадает, так как «Москва» — это калька (свойство кода); на «открытой карте» Москва всякий раз находится на новом месте. Ризоматический клубень (аналог субъекта) никогда не находится точно в Москве (возможно, он движется к Москве, он уже бесконечно близок к ней, но никогда не в ней самой, потому что такого фиксированного места нет). И самое главное, у чистой информации (информации без кода) нет получателя.

Смотрящий на диктора, объявляющего погоду на завтра, зритель постмодерна недуален по отношению к нему, он, как и диктор, есть экранная тень, пугливо и дерзко распластанная по поверхности. Он и есть диктор, и он сам себе объявляет погоду в Москве. В сети Интернет это становится не шизофренической аберрацией, но привычной практикой — каждый сам себе объявляет погоду, «Москву» и «май». Каждый сам себе диктор.

Информация в чисто информационном обществе перестает быть знанием и становится бытием, у неё нет ни субъекта, ни объекта, ни накопления; она пребывает сама по себе в самой себе, совпадая со случайными возмущениями ризомы. В каждый конкретный момент информация формирует сиюминутный виртуальный квант, полностью беззащитный, доверчивый и податливый к ней, не стоящий в отношении неё ни на какой дистанции, но только для того, чтобы в следующий (или предыдущий — последовательность не важна, всё обратимо, так как бессодержательно) момент быть полностью заменен на следующий.

Диктор гносеосимуляционного процесса всякий раз заново учреждает зрителя, и сам учреждается зрителем в плоском моменте открытой карты без длительности — в экстатическом и самодостаточном процессе трансляции. Приблизительно это самое имел в виду Маклюэн в своей знаменитой фразе «media is a message». Информация полностью тождественна с фактом её передачи. У неё нет ни «до», ни «после», ни отправителя, ни получателя. Её свободная циркуляция и есть её единственное содержание. Она передается — значит... Это ничего не значит, но это и есть бытие в постмодерне.

Код исчезает, вместе с ним исчезает знание. Остаётся чистая ткань информации.

Метапарадигматическое знание, Сверхчеловек, недочеловек и нихило-человек