Есть основания полагать, что действительным преемником пятого патриарха следует считать Шэнь-сю (600—706), главу северной школы [273, 353—356]. Во всяком случае, сторонники этой школы приобрели вначале большое влияние в стране. Согласно учению северной школы, просветление — это закономерный результат длительных усилий, напряженных раздумий в условиях сосредоточения, медитации, под руководством опытного мастера. В этом доктрина Шэнь-сю сравнительно мало отличалась от канонических форм дхианы, а некоторые другие стороны его учения были близки к идеям даосизма (стремление жить простой, естественной жизнью, любовь к звучным метафорам и парадоксам, скептическое отношение к книжной мудрости и т. п.), что уже было отмечено специалистами [769, 58]. Иными словами, школа Шэнь-сю, по-видимому, еще сравнительно мало отличалась от других направлений китаизированного буддизма.
Совершенно иной характер был у южной школы, основателем которой по праву считается знаменитый Хуэй-нэн, автор «Сутры шестого патриарха», которая и стала классическим произведением чань-буддизма, излагающим основы этого учения. Согласно Хуэй-нэну, главное в постижении истины — эта внезапное озарение (яп. сатори). Разумеется, это озарение снисходит не на каждого. Человек должен стремиться к нему, быть посвященным и подготовленным. Однако к подготовленному человеку просветление приходит внезапно, как озарение, как интуитивный толчок. Еще вчера, еще минуту назад ты мучительно размышлял, терзался, стремился постичь непостижимое— и вдруг на тебя нашло нечто, и ты сразу же все постиг. Отсюда следовал вывод кардинальной важности, коренным образом перестроивший всю практику медитации по методу дхианы: коль скоро просветление приходит в виде внезапного озарения — нет необходимости в длительной неподвижной медитации. Сидеть без движения — это вовсе не гарантия просветления, оно может прийти к человеку в любое время, при любом его состоянии. Вот в этом-то отрицании основ индийской школы дхианы и заключалась сущность не только южной школы Хуэй-нэна, но и всего последующего чань-буддизма [495,493].
По смерти Хуэй-нэна его ученик Шэнь-хуэй (670—762) опубликовал записанную им «Сутру шестого патриарха» и во всеуслышание заявил, что подлинным шестым патриархом следует считать не Шэнь-сю, а именно Хуэй-нэна. Это выступление нашло отклик, и вскоре северная школа чань-буддизма фактически прекратила свое существование. Правда, южная школа Хуэй-нэна тоже распалась на ряд направлений, однако почти все они теперь исповедовали доктрину внезапного интуитивного прозрения, разработанную Хуэй-нэном, который и стал в последующей буддийской традиции считаться шестым и последним общепризнанным патриархом чань-буддизма.
Дальнейшая судьба секты складывалась сравнительно благоприятно: уже с начала II тысячелетия «Чань», наравне с амидизмом, была ведущей сектой китайского буддизма [303, 202]. Развивая учение Хуэй-нэна, чаньские мастера вносили в него новые моменты [222; 419; 511; 590]. В частности, добившееся лидерства в чань-буддизме направление И-сюаня (ум. в 867) с его крайностями («Убивайте Будду!») ввело в практику попытки искусственного стимулирования внезапного прозрения путем резких толчков, окриков, даже ударов, которые внезапно обрушивались на ничего не ожидавшего или даже погруженного в транс человека и вынуждали его мгновенно отреагировать с помощью интуиции, подсознания. Получили в чань-буддизме широкое распространение и весьма специфичные загадки-ребусы (коаны). Постичь смысл коана посредством только логического анализа было просто невозможно (классический пример: «Удар двумя ладонями — это хлопок, а что такое хлопок одной ладонью?»). Между тем, за кажущейся абсурдностью коанов всегда таился глубокий смысл, и только постижение этого смысла (на что у начинающего монаха подчас уходили годы раздумий) могло привести к просветлению, к счастливому озарению п.
Поскольку счастливые озарения в общем приходили не так уж часто, на передний план в чань-буддизме вышла практика постоянной медитации [591], хотя и не обязательно в сидячем положении. Ей предавались и монахи, и миряне, особенно люди творчества, искавшие в ней внезапного озарения, интуитивного толчка. Долгами часами и днями просиживали или прогуливались они в глубоком сосредоточении, не отвлекаясь ни для чего, абстрагируясь от всего внешнего. Для монахов медитация обычно была связана с бдением в специальных залах и в отдельные времена года длилась чуть ли не неделями. В течение всего этого длительного и крайне утомительного процесса монахи обычно для бодрости, чтобы не уснуть, пили крепкий чай. К слову сказать, сам обычай чаепития, возникший, как известно, именно в Китае, обязан своим происхождением именно буддийским монахам и практике медитации. Легенды связывают возникновение чаепития с самим Бодхидхармой. Рассказывают, что этот великий патриарх как-то во время медитации уснул. Проснувшись, он в гневе отрезал свои ресницы. Упав на землю, ресницы проросли, и именно эти растения и оказались чайным кустом, листья которого стали затем использовать для изготовления бодрящего напитка [769, 109—110]. Со временем вокруг буддийских монастырей возникли обширные плантации чайного куста.
Буддийские монастыри в Китае
Многие китайские буддийские монахи обычно постоянно жили при монастырях, причем именно монастыри, и прежде всего наиболее известные и крупные из них, становились центрами деятельности той или иной секты, школы, направления буддизма. Таких монастырей, больших, средних и мелких, было в Китае очень много. Только в северном Китае в V—VI вв. (Северная Вэй) насчитывалось 47 крупных монастырей государственного значения, имевших официально утвержденный статут, иногда даже дотацию со стороны властей, и 846 монастырей среднего размера, основанных и существовавших в значительной мере благодаря благодеяниям аристократов из «сильных домов», имевших немалую власть и влияние в стране в ту эпоху [901, 76]. И, наконец, наряду с этими монастырями в подлинном значении этого слова (в каждом из них насчитывалось по нескольку десятков, а то и сотен монахов и послушников, служек, рабов) существовало около 30 тыс. мелких монастырей-храмов и монастырей-пагод, которые располагались буквально по всему Китаю, существовали в основном за счет обслуживания текущих потребностей населения и даже чуть ли не официально считались «народными»78.
В VII—VIII вв., с начала Тан, число монастырей в Китае возросло, видимо, еще более. Из дневников японского будди-ста-пилигрима Эньнина, совершившего в середине IX в. путешествие в Китай и прожившего некоторое время в китайских буддийских монастырях, явствует, что буквально вся страна была в то время покрыта густой сетью буддийских монастырей, храмов и пагод. В небольших городах и поселках их было по два-три, в более крупных городах они исчислялись десятками [669, 165 и сл.].
Наиболее богатые и влиятельные монастыри располагались обычно вне городов и поселений. В живописной местности, нередко в горах, недалеко от перекрестков дорог время от времени вырастали монастырские строения. Подчас это бывали целые городки, включавшие в себя храмы с громадными статуями-идолами будд и божеств, дворцы-павильоны с изображениями на буддийские темы, с громадными залами, помещениями для библиотеки, для медитации, с комнатами для гостей, а также более скромные дома-кельи для монахов [459, 84—85; 663]. Такой монастырь, обнесенный крепкой каменной стеной, был одновременно и храмом, и культурным центром, и гостиницей для путников, и университетом для жаждущих знаний, и укрепленным центром, где в смутную пору можно было отсидеться за крепостными стенами от натиска вражеской армии. В больших монастырях обитало обычно 150—200 монахов и послушников, не считая служек, рабов и т. п. В летнее время число монахов нередко возрастало до 200—300 за счет странствующей братии [669, 166].
Городские и поселковые монастыри были значительно меньше размерами и скромнее. Большинство их имели лишь монашеские кельи и несколько подсобных помещений, где обитали монахи, обслуживавшие буддийские храмы. Иногда, правда, в больших городах располагались очень крупные и знаменитые храмы. Они, как правило, находились за городскими стенами и представляли собой самостоятельные храмовые комплексы в пригороде, посреди красивых рощ и садов.
