Сумирэ ушла из моей жизни, и я обнаружил, что многое во мне самом тоже исчезло навсегда. Как после отлива волна непременно уносит что-нибудь с берега за собой. Мне остался лишь пустой, бессмысленный мир, в котором все искажено, и вещи потеряли свое истинное значение. Холодный, сумрачный мир. То, что было у нас с Сумирэ, в этом новом мире уже невозможно. Я это знал.

У каждого человека так: ты можешь получить что-то особое от судьбы только в какое-то определенное время своей жизни. Это — будто крошечный язычок огня. Люди осторожные, внимательные и удачливые способны его сберечь, раздуть из него большое пламя и потом жить, подняв высоко над головой уже факел с этим огнем. Но если хоть раз его потеряешь — больше он к тебе никогда уже не вернется. Я потерял не только Сумирэ. Вместе с нею я лишился и этого драгоценного пламени.

Я думал про мир, что существует на “той стороне”. Вероятно, Сумирэ там — как и утраченная часть Мюу. С неуемным сексуальным аппетитом, черноволосая часть Мюу. Наверное, они там встретились, обнаружили, как хорошо дополняют друг друга, занимаются любовью. “Мы выделываем такие штуки, что словами выразить просто невозможно”, — сказала бы Сумирэ (и в конце концов сама же и “выразила бы все словами”, мне обо всем рассказывая).

Может, на самом деле мое подлинное место — там? Мог бы и я оказаться там вместе с ними? Пока они яростно предаются любви, я сидел бы тихонько в уголке, в какой-нибудь комнате, и убивал время, скажем, за чтением полного собрания сочинений Бальзака. А потом мы с Сумирэ, уже принявшей душ, отправлялись бы долго-долго гулять и разговаривать обо всем на свете (правда, большую часть этого диалога, как обычно, вела бы она одна). Можно ли сохранить этот наш “кружок” навсегда? Естественно ли это? “Ну конечно, да, — скажет Сумирэ. — Нечего и спрашивать. Ведь ты — мой единственный настоящий друг”.

Но как попасть в “тот мир”, я не знал. Я проводил рукой по гладкой твердой поверхности камня Акрополя и размышлял о многовековой истории, которой здесь все пропиталось, которую хранил в себе этот камень. Человека по имени “Я” взяли и засунули без спроса в продолжение чего-то такого, что уже давно исчерпало свой “Временной характер”. И выбраться оттуда уже невозможно. Нет, вру, не так. Если разобраться, я сам не желал оттуда выбираться.

Наступит завтра, я сяду в самолет и вернусь в Токио. Очень скоро закончатся летние каникулы, и я снова войду в бесконечную рутину повседневности. Там мое место. Там меня ждут моя квартира, мой стол, мой класс, мои ученики. Там — череда спокойных дней, книги, которые надо прочесть, иногда — какие-нибудь девушки.

Но несмотря на это, я никогда уже не смогу вернуться к себе прежнему. Наступит завтра, и я перестану быть таким, как раньше. В Японию вернется совсем другой человек, хотя, уверен, никто из окружающих этого не заметит: внешне-то ничего не изменится. Пусть так, но внутри у меня что-то сгорело дотла и исчезло. Где-то льется кровь. Кто-то, а может, что-то выходит из меня навсегда. Склонив голову, без слов. Дверь открывается, дверь закрывается. Гаснет свет. Сегодня — для “этого” меня — последний день. Последний закат. С рассветом меня нынешнего здесь больше не будет. В это тело войдет другой человек.

Я задумался. Почему все должны быть такими одинокими? Почему это необходимо — быть такими одинокими? Столько людей живет в этом мире, каждый из нас что-то жадно ищет в другом человеке, и все равно мы остаемся такими же бесконечно далекими, оторванными друг от друга. Почему так должно быть? Ради чего? Может, наша планета вращается, подпитываясь людским одиночеством?

Я перевернулся на своем плоском камне на спину и, глядя в небо, принялся размышлять о множестве спутников, которые в ту минуту, должно быть, вращались по орбитам вокруг Земли. Горизонт все еще обрамляла слабая полоска света, а на небе, окрашенном в глубокие винные тона, уже появились первые звезды. Я поискал среди них огоньки спутников. Но было еще слишком светло, чтобы видеть их невооруженным глазом. А те звезды, что я различал, словно прибитые гвоздями, застыли без движения на одном месте. Я закрыл глаза, вслушался в тишину и стал думать о потомках того первого “Спутника”, которые продолжали двигаться по небу, связанные с Землей единственными узами — силой притяжения. Одинокие металлические души, они свободно рассекают мрак космоса, случайно встречаются друг с другом, проплывают мимо и расстаются навеки. Никаких приветствий, никаких обещаний на будущее.

В воскресенье, после полудня раздался телефонный звонок. Это было второе воскресенье нового семестра, начавшегося в сентябре. Как раз в эту минуту я стоял у плиты — готовил свой поздний обед. Погасив все конфорки, я сразу же взял трубку: вдруг это Мюу с новостями об исчезнувшей Сумирэ. В самом звонке чувствовалось, что дело неотложное. Так, во всяком случае, мне показалось. Но звонила не Мюу, а моя “гёрлфренд”.

— Это очень важно, — сказала она безо всяких приветствий, что было на нее непохоже. — Ты прямо сейчас можешь сюда приехать?

По голосу чувствовалось: стряслось что-то очень неприятное. Может, муж узнал о наших отношениях? Я сделан медленный вдох. Если в школе узнают, что я сплю с матерью одного из моих учеников — да… вид у меня будет довольно бледный. В худшем случае, могу и работу потерять. Впрочем, я тут же подумал, что с этим, наверное, ничего не поделаешь, придется смириться. Ведь я все прекрасно понимал с самого начала.

— Куда мне нужно приехать? — спросил я.

— В супермаркет, — сказала она.

Я сел в электричку, доехал до Татикава и в половине третьего добрался до супермаркета, находившегося недалеко от станции. День был жаркий. Казалось, лето вернулось снова. Однако одет я был в светло-серый костюм с белой рубашкой и галстуком — именно так она мне велела.

— В таком виде ты больше похож на преподавателя и должен произвести хорошее впечатление. А то иногда тебя можно принять за студента, — добавила она.

При входе в супермаркет я уточнил у молодого парня, который сгонял на место тележки для покупок, где находится офис службы охраны.

— Это не здесь, а через дорогу, на третьем этаже вон того здания. — объяснил он. Сооружение представляло собой невзрачное трехэтажное строение, в котором даже лифта не было. Трещины, разбегавшиеся по бетонным стенам, казалось, безмолвно обращались к прохожим: “Вы за нас особо не тревожьтесь. Все равно здание обречено, снесут его, и очень скоро”. Я поднялся по обветшалой узкой лестнице и слегка постучат в дверь, на которой висела табличка “Служба охраны”. Мне ответил зычный мужской голос, я открыл дверь и увидел свою подругу с сыном. Они сидели за столом напротив средних лет мужчины в униформе сотрудника охраны. Больше никого в комнате не было.

Комнату нельзя было назвать слишком просторной, хотя и тесной тоже. Вдоль окна стояли в ряд три стола, с противоположной стороны располагались запирающиеся металлические шкафчики. На стене между ними висел график дежурств, а на полке, тоже металлической, лежали три фуражки охранников. За дальней дверью с матовым стеклом, по всей видимости, находилась комната отдыха, где охранники могли прилечь и вздремнуть. Никаких декоративных предметов в офисе не было. Ни цветов, ни картин, ни хотя бы календаря. Только круглые часы на стене, смотревшиеся в этом одиночестве неприятно огромными. Вся комната выглядела необычно пустой, напоминая уголок старого мира, который неизвестно почему выпал из общего потока времени. Запах туг стоял странный — смесь табачного дыма, лежалых бумаг и пота, впитавшаяся в стены за долгие годы.

За столом начальника сидел крупный мужчина на вид пятидесяти пяти — шестидесяти <Особенность авторского восприятия возраста: в стране, где средняя продолжительность жизни составляет 78 лет у мужчин и 85 лет у женщин, 55 — 60 лет — вполне “средний возраст”. > . С толстыми ручищами и большой головой, на которой росли густые жесткие волосы с проседью. Волосы были побеждены и насильно уложены с помощью какого-то средства с запахом дешевой парикмахерской. Пепельница перед ним была доверху набита окурками “Сэвен стар”. Когда я вошел в комнату, мужчина снял очки в черной оправе, протер их и снова надел. Похоже, он всегда так делал при первом знакомстве с новыми людьми. Без очков его глаза показались мне ледяными, как камни, подобранные на поверхности Луны. Когда же он снова надел очки, этот холод отполз на задний план, уступив место некоему топкому болоту со всей своей нечистью. Что так, что иначе — взгляд явно не предназначался для того, чтобы нести людям дружелюбие и спокойствие.