Чоглоков поклонился до земли и вышел в ужасном смущении.

Калитин велел Ганне идти во двор.

. Когда все разошлись из Приказа, Калитин остался со Скворцовым, и Скворцов сказал:

— Я узнал наверное: Ларион Иванов-таки оттянул у этого живодера половину его вотчины на Пахре по купчей данной.

— Ия об этом уже знаю, — отвечал Калитин. — Осталась другая половина, да еще двор в Москве! Мы поделимся с тобою, как поп делится с причтом. Мне две трети, тебе треть. А живодер останется нищ и убог. Поделом своим заслугу приимет!

Несчастный Тимофей Васильевич чувствовал себя в крайнем, безвыходном положении. Прежде хоть он потерял половину Пахровскай вотчины, так все-таки у него оставалась другая половина. Теперь он был уверен, что если, Боже сохрани,- патриарх станет печаловать перед царем о черниговской жонке, то произведут по царскому особому повелению такой розыск над ним, что десять Пахровских вотчин его не вывезут из погибели. — И зачем я, дурак, отдал половину своей вотчины Лариону Иванову? — стал думать он. Но вслед затем рассудил так: нет, все равно, — не отдал бы, так в Малороссийском Приказе меня бы все равно утопили! Однако, он, Ларион Иванов, взял с меня половину вотчины за то, чтобы от беды меня охранить. А беда все-таки настигает меня. Пойду к нему за советом. Уж коли обобрал меня, так пусть совет даст, как последней беды избыть. — Он пошел в Малороссийский Приказ к Лариону Иванову.

В первый раз не приняли его. Подьячий объявил ему, что думный дьяк занят важными делами и не может тратить время на разговоры с такими, которых он не звал к себе по делам. Чаглаков пришел на другой день. Ему сообщили то же, что и вчера, но после того, как он дал подьячему некий поминок, был допущен к думному дьяку и притом очутился с ним наедине.

— Что нужно? — спрашивал сухо думный дьяк и пристально всматривался в посетителя, как будто не видал его. никогда.

— Батюшка, отец родной! — возопил Чоглоков. — За советом благим к тебе я пришел. Спаси, как знаешь. Я тебе

ведь половину своей родовой вотчины отдал за то, чтоб из беды спастись. А вот на меня опять беда наваливается.

— Ты, кажется, Чоглоков, — говорил прежним сухим тоном думный дьяк: — я у тебя вотчину купил на Пахре и заплатил тебе чистыми деньгами, и ты мне купчую данную выдал. Что ж? Разве что по вотчине этой?

— Ты, батюшка-кормилец, хорошо знаешь, как и чем заплатил ты мне за ту вотчину, — отвечал Чоглоков. — Спасти меня взялся от беды по доносу, что был на меня. За то и вотчину от меня взял.

— Не помню, не слыхивал, ничего не знаю! — говорил Ларион Иванов. — За такие дела никогда ни с кого не бирывал. В купчей данной значится, что я тебе чистыми деньгами заплатил.

. — Да, точно, — сказал Чоглоков, смекнувши, в чем

дело, и по опыту знавший, что не следует называть взяток их настоящим именем, а надобно притвориться, что то была покупка, а не взятка. Сам, будучи воеводою,-так же делывал.

— Да, да, — продолжал он, — продана твоей милости за чистые денежки, только ты, отец-кормилец, в те поры утешал меня тем, что по делу об этой черниговской жрнке Анне мне уже ничего не будет, остается-де одно духовное дело о ее браке, так одно дело то пойдет в Патриарший Приказ, а мое здесь уже покончилось. Я так и думал: ан вон же не то выходит!

И он рассказал ему обо всем, что было с ним в Патриаршем Приказе.

— Того ждать можно было, — сказал думный дьяк. — Им тоже есть хочется, как и нам с тобою. От меня же чего ты хочешь?

— Совета, отеческого совета, благодетель мой, — говорил Чоглоков. — Как тут мне поступить, куда повернуться? Надеючись на слово твоей милости, я думал, что уже все покончилось и меня больше тягать не будут!

— Оно, точно, здесь и кончилось, — сказал дьяк. — За скудостью доводов в доносах на тебя, не велено нять веры тем доносам, а чтоб жонку ту не отсылать к духовному суду, тою не говорилось и тебе не обещалось. Жонка разом за двумя мужьями: не нам было то разыскивать, а святейшему патриарху. А мы святейшему- патриарху не указ. Того, как тебе говорили, что патриарх обещает о той жонке входить наверх к государю, я не знал и заранее думать о том не мог. Его, святейшего, воля. А правда: патриарх властен во всякое время досту-пить к царю и печаловать перед ним о всех угнетенных и обидимых.

— Что же, какой совет мне подашь, отец-милостивец? — сказал Чоглоков.

— Сойтись как-нибудь с дьяком Калитиным, хотя бы пришлось тебе ударить челом другою половиною твоей вотчины, — сказал, .засмеявшись, Ларион Иванов.

— А мне-то после того по миру ходить? — болезненно спросил Чоглоков.

— В Москве скорее подадут милостыню, чем где-нибудь в Сибири, — сказал дьяк. — Если святейший патриарх станет против тебя перед самим царем, то гляди, чтоб тебе спины не накропили, да потом в Сибирь в заточение не послали. Да еще, почитай, так, что ни в стрельцы, ни в козаки, ни в пахотные не поверстают, а в тюрьму -вкинуть велят! Как подумаешь о том, что может статься с тобою, так и выйдет: не весело по Москве ходить, милостыни выпрашивать, а еще скучнее в Сибири где-нибудь в тюрьме заживо гнить. На Москве, может быть, Бог пошлет тебе какого-нибудь доброго боярина и тот возьмет тебя к себе, а там — потихоньку-помаленьку и опять в люди выйдешь. Не будут знать, что довело тебя до нищеты, а ведь говорим же — бедность не порок. Я думаю, один способ тебе сойтись с Калитиным, хоть бы, говорю, и половиною вотчины ему поступиться. .

Чоглоков разразился воплями.

— О, какая ж ты баба! — насмешливо сказал думный дьяк. .

— Отрц родной, кормилец! — говорил Чоглоков, устыдившись своего малодушия и стараясь крепиться: — Поставь себя на моем месте, — ну как бы у тебя все разом отнимали! .

— Не зарекаюсь — сказал думный дьяк: — может быть, со мною когда-нибудь что и хуже станется. Мало ли случаев бывало: вот человек в почести и в богатстве, а тут распалится на него царь — и все прахом пошло. А и так бывает: вон при блаженной памяти, царе Алексее Михайловиче Божиим попущением поднялась в Москве междоусобная брань против боярина Морозова и Траханиотова; какие были богачи и силачи в земле нашей, а все пошло по в етру! Мудрее нас были отцы и деды наши, и вымыслили такую пословицу: от сумы да от тюрьмы никто на Руси не зарекайся. И теперь то же умные головы твердят. Ия не зарекаюсь, не знаю, что со мною вперед станется и где Господь и как велит голову положить! И ты тоже. Вспомни, как ты

в Чернигове воеводствовал, мог ли тогда думать, что это воеводство тебе так солоно отзовется! Теперь терпи! Человек ты, кажись, книжен, — про Лазаря и богача читывал. Хорошо было богачу на этом свете, да на том-то горячо пришлось, а бедному Лазарю куда как здесь худо было, да там стало прохладительно.

— Мое последнее добро! — печально восклицал Чогло-' ков.

— Тело дороже одежды, а душа Дороже тела, — сказал Ларион Иванов: — Крепись, молись и во грехах своих кайся Богу. Вотчины твоей жаль, да делать нечего, и с ней придется распрощаться! Вот мой совет.

Чоглоков ушел от думного дьяка в самом отчаянном расположении духа. И так и этак передумывал Чоглоков. И то и другое приходило ему в голову. Уж не оставить ли все на волю Божию? — задал он себе вопрос, но тотчас сам себе и отвечал на него: невозможно! пойдет патриарх печа-ловаться о бедной Анне, а царь — черкасский народ любит. Для примера, на страх другим, люто казнить велит, чтоб угодить черкасскому народу, и стану я притчею во языцех из рода в род. Меня в тартарары зашлют, а вотчину все-таки отберут на великого государя. Куда ни повернись — везде жжет огнем!

Он отправился в Патриарший Приказ и спрашивал, где живет дьяк Скворцов: с ним хотел он прежде поговорить, а к самому Калитину обратиться боялся: такого он задал ему перцу своим приемом! В Приказе ему сказали, что Скворцов прибыл в Приказ, а Калитина еще нет. Он вошел к Скворцову, поклонился до земли, стал спрашивать, что ему делать и как расположить к себе Калитина, который так загрозил ему. Нельзя ли как-нибудь умилостивить его, чтоб он не доносил о нем святейшему и не направлял патриарха печаловать перед царем за Анну. К удивлению Чоглокова, Скворцов сразу намекнул ему на то, что говорил думный дьяк Ларион Иванов, именно на уступку Калитину остальной половины вотчины Пахровской и тут же показал, что ему и Калитину известно уже, что другая половина отдана в Малороссийском Приказе.