И он начал спрашивать, соображаясь с показаиием Ганны, которого смысл был означен. в отписке из Малороссийского Приказа, припомнил, как в Чернигове они, Васька с Макаркою, ухватили Ганну в тайнике и притащили к своему государю на воеводский двор.

— Так ли было? Говори сущую правду? — спросил

он.

— Так было, — отвечал Васька.

— Еще хвалю за то, что говоришь правду, — сказал дьяк. — Ты человек подневольный, и в том, что ты чинил по приказу господина, вины никакой нет. И св. писание говорит: несть раб болей господина своего. Пиши, Ермолай, его речи. Слыхал, что он учинил по господскому приказу? Пиши! '

— Слыхал, — отвечал Ермолай и принялся писать.

Давши время Ермолаю записать, Калитин продолжал:

— Государь твой велел тебе вместе с Макаркою и со стрельцами двумя везти Анну в свою подмосковную вотчину на Пахре и там священник, творя волю господина вашего, тебя с Анною повенчал сильно, хоть Анна и ,кричала, что не хочет и что она уже с другим повенчана. А священник на то не смотрел. И ты, по указу своего государя, Анне в те поры грозил жестоким боем и муками, чтоб не кричала. Так было?

— Так было, — отвечал Васька.

Калитин продолжал:

— Когда же государя вашего взяли с воеводства из Чернигова, и он, государь ваш, приехавши на Москву, приказал тебе, Ваське, с Макаркою ту Анну привезти к' нему

во двор на Арбате, и вы то учинили по господскому приказанию. Так ли было? •' .

— Так, — произнес Васька.

— Пиши, Ермолай, — сказал Калитин и потом продолжал свой допрос. — И как вы приехали на Москву, ваш. господин приказал тебе, Ваське, глядеть за своею женою Анною и приводить к нему, господину твоему, на постель для блудного дела в те поры, как он тебе то прикажет. И ты ее один раз к нему приводил. Так было, говори!

Васька остановился, замялся, — понял он, что настает решительная минута, приходится сказать на господина такое, чем ему, конечно, согрубит. Калитин сказал:

— Я знаю, зачем ты стал. Вот этого-то именно паче всего не велел тебе господин объявлять, но рам видишь: я уже без тебя все это знаю, стало быть, ни запирательством, ни лганьем ты- своему государю никакой корысти не учинишь, а только себе самому причинив скорбь немялую. Кнут — сам знаешь не ангел: д^на не выймет, а правду вытянет из тебя. Лучше скажи всю правду, не подставляю-чи спины своей под кнут.

— А моему государю что за то будет? — спросил Васька.

Дьяк засмеялся.

— Хочешь много знать, умен чересчур станешь, — сказал он. — Что будет?! Нешто мы твоего государя здесь судим. Государь твой уж был судим там, где ведом был, в Малороссийском Приказе, и оправлен. В наш Патриарший Приказ -отдана жонка Анна для духовного суда, и мы тебя допрашиваем затем, чтоб знать: чья она жена: твоя ли, или другого, и кому ее следует отдать: тебе ли, али тому козаку. Молявке, и виновата ли она в том, что от живого мужа ее с другим повенчали? Вот о чем тут дело у святейшего патриарха, а до твоего государя дела нам нет никоторого.

— Так было, как изволишь говорить, — произнес Васька.

— То есть, — продолжал Калитин, — господин твой. затем тебя женил, чтобы ты ему свою жену приводил на постелю? Так ли?

— Так, — сказал Васька. . .

— Запиши, Ермолай! — сказал Калитин, и обратившись снова к допрашиваемым, говорил:

— Далее вас спрашивать нечего. На другой день, когда ты, Васька, приводил' Анну к своему господину, она _убегла со двора и вы уже ее более не видали. С тебя, Васька, роспрос кончен. Хорошо, что ни в чем не запирался, не отлыгался. С тебя, Макарка, pocnpoc недолгий будет. Ты вместе с Ваською схватил насильно Анну в тайнике, вместе с Ваською возил ее из Чернигова в Пахринскую вотчину, н при ^- венчаньи был, и потом, по государскому приказу, вместе с Ваською привез ее в Москву.

— Так было, — сказал Макарка.

- — И государь при тебе велел Ваське приводить ее к

нему на постелю для блудного дела? — спрашивал дьяк.

— Я того не знаю, — сказал Макарка. — Мне такого приказа не бывало.

— Не тебе, а Ваське был такой приказ, только при тебе дан. Ты вместе с Ваською то слышал. И в том тебе вины никакой нет. Не запирайся, а то, что тебе не за себя, а за другого муку ' терпеть, коли он, этот другой, уже сам повинился во всем.

— Помилуйте! — произнес испуганный Макарка. Васька правду сказал про себя, и я говорю то же, что Васька.

— Запиши, Ермолай, — сказал дьяк, и снова, обратившись к Ваське, произнес:

— В концы всего ты объяви: желаешь ли ты оставлять Анну у себя женою, или согласен, чтоб ее отправили к ее первому мужу.

. — Не желаю, — произнес решительно Васька: — на

сильно меня государь мой женил, а не по своему хотенью я на ней женился. Не надобна она мне! Пусть себе идет; куда хочет.

— Пиши, Ермолай! — сказал дьяк. — Вот это и все, что нам нужно было!

Васька упал к ногам дьяка. За ним то же сделал Макарка.

— Батюшки, кормильцы! — говорил с плачем Васька: — озрите милосердным оком на нас бедных рабов, людей подневольных. Наговорили мы на государя своего, хоть и правду сущую говорили, только мы останемся в его воле, и он нас задерет теперь. Укройте, защитите нас, голубчики, отцы родные! .

— Что ты боишься своего государя, то чинишь ты хорошо, — сказал дьяк. — Раб должен бояться своего господина и слушать его во всем. Только над твоим государем есть еще повыше государь. Знаешь ты это?

— Вестимо так! — сказал Васька. — Я знаю, что над всеми господами нашими государями есть один-выше всех господин, батюшка-царь великий государь, и властен он над нашими государями так же, как властны они, государи наши, над нами, бедными сиротами. Только сам изволишь ведать, твоя милость, люди говорят: до Бога высоко, а до царя далеко, а государь наш к нам ближе всего. К царюба-тюшке нашему холопьему рылу приступить не можно, о том и думать нам непристойно, а свой государь, как захочет, так с нас шкуру снимет. Нельзя ли, батюшки-кормильцы, уговорить нашего государя, чтоб нас не мучил, а до того часа, как изволите ему о том сказать, не отпускайте нас к нему, а подержите где-нибудь инде.

— А вот что! — сказал дьяк. — Добре! Можно! Вы останетесь для розыска при: нашем Приказе, пока мы переговорим с вашим государем. , Тем временем поживите у нас на дворах, поработайте, а мы вам за то корм давать будем. Левонтей Савич! — сказал он, обратясь к Скворцову. — Ты возьми к себе в двор Ваську, а я возьму Макарку. У меня теперь во дворе Анна, так видеться ей с Васькой не пригоже.

Так порешили дьяки и разобрали себе холопей. Архимандрит, слушая весь допрос, при окончании его произнес только:

— Изрядно, хорошо! Боже благослови!

Прошло после того недели две. Калитин умышленно тянул время, находя необходимым порядочно протомить Чоглокова страхом неизвестности. И он не ошибся в расчете, Чоглоков, не увидевши возвратившихся из Приказа своих холопей, стал беспокоиться и беспокойство его возрастало с каждым проходившим днем. Сердце его чуяло, что задержка его холопей — недаром, что над ним самим собирается какая-то новая туча; как все, подобные ему люди, он был трусливого десятка человек, а ожидание чего-то дурного, но неизвестного, тревожило его больше самого удара. Наконец, явился к нему недельщик и потребовал в Патриарший Приказ.

Были в Приказе все в сборе, и духовные сановники, и дьяки, и подьячие — все на своих местах. Ермолай с чернильницей и бумагами сидел у окна- при своем столике.

Ввели Чоглокова.

Не успел Чоглоков отвесить обычные поклоны, как Ка-литии встает с своего места, подходит под благословение к архимандриту, потом подступает к Чоглокову и, двигая пальцами правой руки, говорит ему:

— Тимофей Васильев Чоглоков! Как тебе не стыдно, как тебе не совестно такие дела творить! Бога ты, видно, не боишься, людей добрых не стыдишься! Вас, царских служилых господ дворян, посылает великий государь за правдой наблюдать, чтоб нигде сильные слабым, а богатые бедным обид не -чинили, вам,. царским именем, надлежит сирот оборонять, а ты, греховодник, пустился на такие беззакония, что и говорить срам! Да еще где! У чужих людей, в Малороссийских городех! Как после этого черкасские люди могут быть царскому величеству верны и Московской державе крепки, когда к ним будут посылаться начальными людьми такие озорники, безчинники, блудники, насильники, как твоя милость! Скажут черкасские люди: мы, ради обороны единой восточной кафолической веры, отдались сами доброю своею волею под’ державу великого государя, а к нам присылают из Москвы таких, что с нами горее ляха и бусурмана поступают. Ты, видно, о Боге не помышляешь и суда его страшного не страшишься и царского гнева над собой не чаешь, на свои, знать, достатки уповаешь, что нажил неправедным способом. Знай же: сыщется на тебя управа; отольются волку овечьи слезки!