-Опять не про то ты говоришь! Тебе про Ивана, ты снова про болвана! Вернее про то, как мерками всё человечьими меряешь и беды к себе привлекаешь.
-Ну, слишком правильным тоже не стоит быть, - пожал плечами Васька. – какой из нас толк, если про жизнь забудем и о небе будем только думать? Интересно, что там на небе – не спорю. Но и про землю забывать не стоит. Иначе мы эту войну проиграем, батюшка. Как пить дать – побьют нас тогда.
-Да Гитлер твой и фашисты эти, немцы, такие же грешные и заблудшие, - не унимался отец Дмитрий– И что б бить супостата – вера не помеха, а… стальной щит! Монахи Ослабя и Пересвет на Куликовом поле –доказательство тому!? А история государства Российского - верный пример, как с врой и сильного врага одолеть можно!!!
-Всё так, батюшка. Интересно только, зачем ты со своей верой и вдруг – «Капитал» читаешь? – улыбнулся Василий.
Он осторожно взял недоеденную ватрушку, обмакнул её в сметану и стал медленно пережёвывать. Будто ожидал неведомый ему ответ.
Отец Дмитрий поступил иначе. Он взял ближайшую к нему ватрушку и проделал с ней следующее. Сперва окунул её в кринку со сметаной, затем полил из ложки малиновым вареньем. У Васьки даже слюнки потекли. «Нет, я так не могу – куда мне до него…» - пронеслось у него в голове.
-Не искушай, - вдруг грозно произнёс батюшка; глаза его на мгновение осунулись и поблёкли, затем стали серьёзными как при встрече. – Не искушай…
Они с минуту сидели молча, снова слушая биение мухи о стекло. С улицы залаяла собака…
-Я о немцах тебя как-то не спросил, - Васька осуждающе шлёпнул себе лоб. – А теперь уже поздно – уже спрашиваю…
-Да, есть. Всего один, при нём двое наших, изменников. Обозная команда, - немного изменившись в лице отвечал отец Дмитрий. – Вчера через нас проходил германский обоз с сеном. У этих телега сломалась – колесо с оси полетело, не знаю, чего ему лететь… Такое крепкое колесо, с резиной, на рессорах. Точно на помещичьей или исправничьей дрожке. Или – на господском экипаже… Помнишь поди?
-Да нет, батюшка, я то время не застал, что тут помнить. Помещиков и управляющих не бачив, - Васька тихо рассмеялся, чтобы ослабить напряжение и разогнать кровь в висках. – Сынишка, говоришь, до вечера обернётся? Ладно, будем ждать весточку и того человека. Ну, хорошо… Такой момент: хочу один вопрос задать… не по теме. Вы, батюшка, в Гражданскую, за белых или за красных были?..
***
В деревне был действительно только один германец – старший стрелок (обершутцер) обозной команды Густав Константин Хлопски-Гельб. В его подчинении находилось два «добровольных помощника» называемых в вермахте «хиви», одним из которых был Лазарев, а другим – Онищенко.
Хлопски-Гельб был из Судет, что граничили с рейхом до присоединения к последнему и были населены этническими германцами. Родственники по линии матери у него были из Силезии, а по отцу – так вовсе, из России, из Клязьмы. Сам Густав имел широкое лицо, удлинённой, но правильной формы, светлые волосы и светлые глаза. Впрочем, арийскую форму черепа доказали парни из расового бюро Альфреда Розенберга, которые помимо всего измерили ему своими циркулями мочки ушей. После чего он получил справку о своём арийском подданстве и должен был почувствовать себя Зигфридом-завоевателем.
В вермахте он оказался с 1939-го, за бои в Польше тут же получил бронзовый знак «За отвагу в ближнем бою». В дальнейшем Густаву пришлось поучаствовать в оккупации Франции и Бельгии в составе 6-й полевой армии, не так давно сгинувшей под Сталинградом. После этих походов его грудь украсили бронзовые значки: ружьё в веночке «Отличный стрелок»), танк в веночке («За храбрость в борьбе с танками»). Это было так славно и приятно, чёрт возьми! Но Густав желал большего – с недавних пор он замахнулся ни много-ни мало, на Железный крест 2-й степени! Тут как нельзя кстати – грянула компания на востоке…
Нет, по началу он вроде бы почувствовал прекрасный шанс получить именно эту награду, которая открывала широкую дверь в офицерский корпус вермахта. А каких славных парней она обходила стороной, эта высокая честь! Но вскоре он понял – не тут-то было… Победные реляции вместе с грудами брошенной русской техники были лишь в начале 1941-го.
Но даже в этом триумфальном году Густаву и его товарищам по 45-й пехотной дивизии с нарукавным шевроном «кленовый лист» пришлось ой и ох как несладко! Особенно когда по ним двинули танками Т-34 и КВ обоих классов. С лёгкими «красными кристи» и «красными виккерсами» прилично боролись даже 37-мм «дверные колотушки», но эти стальные монстры были им явно не по зубам. Их не брали даже 50-см Рак.40! Да и атаки русской пехоты были страшноватыми. Как она кидалась на них в штыки! Обычно в таких случаях, германская инфантерия, зажав винтовки под мышками, бежала под защиту своих скорострельных «МГ». Но один раз ближнего боя всё же избежать не удалось. Вооруженный пистолет-пулемётом МР38/40 Густав не успел вовремя среагировать – получил проникающий удар штыком в правое бедро… С ноября 1941-го по февраль 1942-го он провалялся в смоленском полевом госпитале.
Потом были ужасные кровавые бои под Изюмским выступом и последний успех вермахта на Волге, после чего наступили совсем уж мрачные времена. Густав со всей 6-й армией угодил в развалины «Сталинградской крепости». Он даже отличился в боях за Сталинградский элеватор. И оказался в числе тех немногих, выживших, удостоенных особой медали с рельефом этого величественного сооружения. Славная награда была отчеканена по заказу командующего армией генерал-полковника Фридриха Паулюса – это добавило чести к горечи... Но потом – это страшнее всего вспоминать… Его снова ранило – уже в декабре 1942-го. Русский осколок чудом не задел левое легкое – плотно засел в мягких тканях.
Густав попал в списки эвакуируемых из «котла». Он был направлен в Гумрак, полевой аэродром, по «дороге смерти», где по обочинам и прямо на торосе лежали замёрзшие, раздетые догола трупы и объеденные до скелета лошади, а машины часто сбивали плетущихся на ветру дезертиров. Иные из них, замотанные во что попало, сбивались в кучки и «голосовали». Тогда машины волочили на скатах сразу несколько смятых тел… Если глох двигатель, в кузове грузовика «опель-блиц» или санитарного» магируса» через час мерзли все. Но Густаву везло – автобус с красным крестом на забелённом корпусе вовремя достиг взлетно-посадочной полосы. Через сутки тонный «хеншель» уже доставил его и других счастливчиков в Харьков. («Везёт же вам, бравые парни! – с горькой иронией подтрунивали лётчики. – Только вшей нам в салон занесли – теперь будем дустом все сидения крыть как лаком!» «Это забота рейхсмаршала – пусть и покрывает…» - злобно буркнул один обер-ефрейтор. У него было чёрное лицо, обросшее «железной щетиной, в которой суетились серые твари, а глаза были прикрыты окровавленной повязкой.) При этом в памяти парня остались страшные картины – толпы солдат, потерявших человеческий облик, в заиндевевшей рваной амуниции, штурмующих транспортники. Они цеплялись за шасси, лезли на крылья, пытались закрепиться на ребристые плоскости… По ним в декабре уже никто не стрелял – даже поверх голов. А полевые жандармы в Харькове, с круглыми сытыми лицами, деловито проверяли эвакуационные предписания, на груди, в специальных зажимах, что крепились к пластиковым чехлам. Тех, у кого их не было или они были поддельные, не слишком везло – их расстреливали под трапом…
