Итак, первые два этапа мысленно пройдены. Остался третий, самый трудный. Уход с места или «растворение». Нужно будет на ходу избавиться от тлеющего на локте плаща (костюм и сорочка под ним будут с обрезанным левым рукавом). О нырянии в подворотню или подъезд не может идти речи. Через минут 10-15 всё будет оцеплено. Весь город будет нашпигован оперативниками НКВД и СМЕРШа. Кроме того на облавы в людные места бросят помимо частей НКВД по охране тыла и регулярные части Красной армии. На всех площадях, улицах, рынках, станциях метро проходу не будет от плечистых людей с колючими взглядами. Они не будут церемониться ни с кем. Хватать за руки, обыскивать, валить на землю ударами и подсечками, если потребуется. Забирать на Лубянку всех подозрительных и с ними там работать. А как они работают, ему приблизительно известно. Долго у них не помолчишь. А самый стойкий к побоям индивид будет просить и умолять, что б его избили до смерти. Потому что без кулаков и резинового дубья они так достанут правду психологически, что мало не покажешься. Страх останется до самой смерти и после неё.

   Здесь, на третьем этапе, «уход» возможен также по легенде. Это может быть «затеряние среди своих», то есть надо будет «влиться в среду» и, используя либо те, либо другие документы прикрытия, делать вид, что он «шерстит». Но для этого не помешает сменить внешность, переодеться, наклеить усы. Но сможет ли он долго «играть легенду» в этом возбуждённом муравейнике, каковым станет Москва после убийства Сталина? Его, этого грузина с трубкой, в мягких сапогах и полувоенном френче, любят или боятся  миллионы советских людей. Он и сам себя иногда в тайне возвращал к таковым, но тут же одёргивал. Для них само допущение его смерти это – обвал целого мира.  С одной стороны, при таком «обвале» все будут потрясены и даже напуганы, включая самих чекистов и смершевцев. Но иные могут быть озлоблены и гореть жаждой мщения. Вот этих фанатиков он опасается более всего. Не дай Бог, как говорится, не дай…

   Он мысленно, чтобы изменить пейзаж дороги с ельником по краям, с золотисто-алыми бликами лучей, что вышли из посеревшего от рассвета неба, представил облако грязно-оранжевого дыма из развороченного «паккарда» или «эмки». Люди с оружие и чекистскими книжками 1-го управления, что мчались в других авто, наверное, будут в шоке. Значит, на две-три минуты без выстрелов он может рассчитывать. Но бежать будет по всем правилам. Полусогнутое положение, зигзагом…

    Накануне Ставински, сняв свою высокую фуражку с красным кантом, показывал ему фотографии некоторых чинов из ближнего круга Сталина.  Происходило это по-домашнему, в кабинете. На столе, в подносе, стоял французский коньяк с лимоном, аккуратно порезанным на дольки, посыпанные сахаром, тонко нарезанная копчёная колбаса, сыр. Текли слюнки, но надо было запоминать на скорость быстро сменяющиеся фото, что потом показывались в обратном порядке. Необходимо было правильно называть фамилию, имя и отчество этих объектов. Среди всех прочих были Николай Николаевич Власик, начальник личной охраны Сталина и Валентина Ивановна Измайлова, его подчинённая, что была в должности лейтенанта 1-го управления НКВД. Она прислуживала Сталину на «ближней даче», как называлась правительственная дача в Кунцево (Объект №  2).  И у него тогда мелькнула догадка, что кто-то из них  работает на Абвер. С кем-то из них нужно будет выйти на контакт. Но с кем?..

   У Валентины было удивительно красивое лицо. Пышные светлые волосы густыми прядями спадали на хрупкие плечи. Глаза были правильной формы, как у артистки Любовь Орловой, но немного с поволокой. Улыбалась она с неприкрытой иронией, словно шутила или подшучивала всю жизнь. Ставински, указав на неё глазами, отметил: «Она заменила Сталину убитую Надежду Аллилуеву. Он без неё и дня прожить не может. Любовь и сердечная привязанность – слабое место вождя всех народов». Так неужто она? Но как?

   …Каждого можно купить или запугать. Не обязательно деньгами, женщинами (мужчинами)  или спиртным. Или изощрёнными пытками или мучительной смертью. Не обязательно личной, но что горше – родных и близких. Чтобы нёс потом крест через всю оставшуюся жизнь. Не жил, а мучился.  Хотя профессионалов запугивать бесполезно. Они скорее отключат все эмоции,  уйдут в преодоление духовных и физических мук, чем начнут страдать и каяться. Но, как сказал Ставински и этот русский, что был с ним на стрельбищах под Орлом, в душе у каждого есть невидимые глазу «крючочки». За них, если обнаружишь, можно зацепить любого. Надо только знать три составляющие: время, место и цель. Когда все три сойдутся, тогда с человеком, о котором получил информацию по всем трём, можно делать всё, что заблагорассудится. Он будет ощущать, что его читают как книгу, что он не живёт своей жизнью. Иными словами, он почувствует, что из его жизни создают легенду. Если же он уже живёт по легенде, то обе легенды придут в противоречие. Отсюда либо добровольная сдача в плен, вербовка или перевербовка, либо самоубийство, что напрягает всю агентурную сеть. А это и есть «момент истины». Ниточка, что оборвалась, распутывает целый клубочек. Так тоже его учили.

-   Подъезжаем уже, - «Маша», она же Катя Стрельцова (по документам, сработанным в канцелярии Абвер III и подкорректированных в штабе «Цеппелин» Мария Игнатьевна Брусникина, его жена), выразительно пробежала глазами по его напряжённому лицу. – Что, сокол, заматерел? Сбавь-ка обороты, не то опрокинемся. Несёшься ты как угорелый. Подозрительно это – со стороны…

***

…Танк с крестом на борту быстро разгорался. На броне с кронштейнами для экранов пробегали языки синевато-рыжего пламени. Боковые люки на башне вскоре распахнулись – полезли наружу люди в пятнистых комбинезонах и чёрных пилотках. Кое у кого тлела спина и горели плечи. Они соскакивали ниц, топая коваными ботинками по дымящейся броне, на изрытую воронками  и распаханную гусеницами курскую землю. СУ-85, по команде Виктора, сделало задний ход. Укрыв свой зелёный прямоугольный корпус за тушами двух подбитых танков (исклёванного снарядами «Тигра» и «тридцатьчетвёрки» без башни, сорванной взрывом БК). Они пылали. Чёрно-огненные клубы покрывали всё вокруг. Ветром их стелило в разные стороны, с наклоном к земле. Это отлично маскировало самоходку.

   В низине, над которой возвышались холмы, всё ещё продолжалось танковое сражение, когда Виктор отдал распоряжение:

-     Борзилов, хватай «папашу». Две осколочных и одну противотанковую.

-     Я!..

-     Да знаю, что ты. Живо наружу!

   Они вылезли и плюхнулись в воронку от «пятисотки» с родными запахами. Час назад на вторую волну панцерваффе пикировали Пе-2, они же «пешки». Двухмоторные бомберы подожгли с десяток панцеров, а затем отбыли, чтобы пополнить боезапас. Положив на гребень воронки ППШ, Виктор осмотрелся в бинокль. Пороховой чад и удушливый дым горевших машин ел глаза. Ко всему примешивался запах сладковатого, жаренного человеческого мяса, от которого кишки выворачивались. Рядом с «тридцатьчетвёркой» и её сорванной башней, что лежала перевёрнутая, как диковенный гриб, дымился чёрной обугленной куклой чей-то труп. По уцелевшим подмёткам «кирзачей», Виктор понял, что кто-то из наших. От него сильней всего шибало сладковато-страшными ароматами. Кто-то выл и причитал по-германски возле «Тигра». Клацало что-то металлическое. По обрывкам германской речи, Виктор понял кто именно. Он унял свой праведный гнев. На минуту он представил, что у этого фрица-танкиста есть мать. Некая благообразная фрау что, наверное, ждёт его-не дождётся. Наверняка усердно молится за него в кирхе с готическими окнами и цветными стёклами. Он на мгновение испытал чувство жалости и с трудом его подавил. Вот тебе раз! Ещё минута – и полез бы к «тигру», под пули и осколки. Ещё бы другая, он бы разодрал зубами индивидуальный пакет. Истратил бы на этого обгоревшего ганца или франца йод да бинты. Но не ради него, поганца – ради матери его, которую хочешь-не хочешь, но жаль.