- Силами одного взвода? – усмехнулся в свою очередь Вильсберг. – Сомневаюсь…
Скрипя сердцем, он был вынужден согласиться на фильтрационные мероприятия. Но до этого уговорил артиллериста не отсылать радиодепешу по своим штабам. Ещё найдётся идиот – вышлет по радио эскадрилью «штукас», которым лишь бы попикировать прицельно. С пятидесяти метров эти пресловутые «чёрные гусары», как называли одномоторные штурмовики, прицельно швыряли свои пять бомб, подвешенные к крыльям и днищу. Нередко на свои же колонны. Хотя, как можно не разглядеть своих с пятидесяти метров? Странно…
Часть солдат Вильсберг отправил выгнать из домов местных жителей. Те с грохотом и рёвом понеслись на мотоциклах по грязным сельским улицам. По команде унтерштурмфюрера другие сняли с убитого большевистского фанатика оставшийся сапог и ватную куртку. Вспороли тесаками швы и подмётку. Там ничего не оказалось. Но во внутреннем кармане ватника обнаружилась красная книжица. С фотокарточкой юноши, какими-то печатями и росписями, выполненные лиловыми чернилами. По-видимому, это удостоверение партии большевиков, решил Вильсберг. Мальчишка ещё сосунок. Не старше того еврея, в поле. Вероятно, эта красная книжка свидетельство о его принадлежности… ум, гм… к русскому «гитлерюгенд». Когда был заключён пакт о ненападении в 1939-м, он много узнал о России. Многое он знал до этого. Его брат, Отто, долгое время состоял молодёжном союзе «Спартак» при германской коммунистической партии. Между ними вспыхнуло пару драк на почве политических разногласий. Но после прихода фюрера к власти и поджога рейхстага в 1934-м, Отто круто изменил свои позиции. Дабы не портить карьеру брату, что некоторое время пробыл в СА, а затем, по совету друзей и своим соображениям, перешёл в охранные отряды СС, он дал письменное обязательство порвать с коммунистами. Вышел из «Спартака». Сейчас работает на заводах «Рейнметалл-борзинг», собирая для армии мины и снаряды.
К площади сходились со всех сторон русские жители. В большинстве своём сами. Некоторых, правда, подталкивали прикладами солдаты СС в зеленовато-коричневых куртках и стальных шлемах с чёрными косыми молниями на белых щитках. По всему селу заливались лаем собаки. Но их никто не пристреливал, как это делали в иных местах даже солдаты и офицеры вермахта. Разведка есть разведка.
Вильсберг поморщился. В душе он ненавидел насилие над животными, памятуя о своей любимой овчарке, что осталась с семьёй во Франкфурте. Унтерменши, это другое. От них следует очищать мир. Они причина застоя. «Содрогнутся кости старого мира, заслышав барабанов наших дробь…»
Эта мысль вселила в него дополнительную уверенность. Он стоял рядом с распростёртым бездыханным телом, расставив ноги в лакированных, в меру замызганных сапогах, с узким голенищем. Чтобы не унижаться перед русскими, даже не смахнул с них грязь. Будет он ещё… Для пущей важности снял с головы стальной шлем. Одел фуражку с выпуклой тульёй серебряным германским орлом, символизирующим старую кайзеровскую власть, и металлическим черепом со скрещёнными костями на околыше чёрного бархата, что означал презрение к смерти. Это был символ СС. (Хотя до этого ещё в XVIII веке такой же черепок носили в виде кокард на меховых шапках «чёрные гусары» генерала Рапа, что командовал кавалерией в армии Фридриха Великого.) На собравшихся русских, среди которых преобладали старика, старухи да женщины с детьми смотрело узкое загорелое лицо с чёрными бровями и голубыми, почти синими глазами, которые излучали беспокойный холод.
- Кто есть знать… шпрехен зи дойтч? – объяснился Вильсберг с толпой «унтерменшей». Он повторил свой вопрос не лучше, чем сказал прежде. Сдвинул брови: - Не хотите говорить с германским офицером? Зер гуд!- он вынул из кармана маскировочной куртки маленькую книжицу в сером переплёте, предназначенную для общения с населением. Нашёл раздел «Сельская местность. Допрос местных жителей». – В селе есть коммунисты? В селе есть советские активисты? В селе есть солдаты и офицеры Красной армии? – посыпались из него вопросы, которые уводили события ни туда.
- Где его дом? Кто есть родитель этот мальтшик? – начал роттенфюрер, живший и работавший в России. – Он ваш поселянин? Он есть агент огэпэу? Так есть? Ви будет награжён германски армия…
Вильсберг, не желая испытывать молчание русских, кивнул роттенфюреру на старика с окладистой бородой, что опирался на длинную сучковатую палку. Щуря подслеповатые глазки на морщинестом, ак печёное яблоко лице, он внушал к себе доверие. Как показалось Вильсбергу, старика приход германских войск не напугал.
То, что этот немец здесь начальник, в порыжевших от глины сапогах, к которому его подталкивали стволом карабина, старик понял давно. Несмотря на то, что рядом высился другой, в такой же куртке до колен, с зеленовато-коричневыми разводами, узкими серебристыми погонами и узенькой пилоткой с красным кантом на стриженной большой голове. На её тулье тоже хищно оскалилась мёртвая голова с перекрещенной костью. Но взгляд у того, другого, не был как у хозяина.
Когда до синеглазого оставалось шага три, он услышал резкий оклик: «Хальт!» Старик остановился, опершись на сучковатую палку. В его памяти осталась империалистическая война и германский плен, куда он, обозник-артиллерист, угодил на мазурских озёрах в 1914-м. Время за колючей проволокой не прошло даром. Гоняли, время от времени работать на бауэров, где можно было подкормиться, когда паёк в лагере урезали донельзя. Многие германские слова и даже выражения остались навечно в памяти. Научился старик изъясняться сам на чужом, похожим на лай или заунывную молитву языке. Но больше понимал он сердцем, самым сильным инструментом понимания.
- Ти есть умный старик, - усмехнулся Вильсберг, ощущая неясную боль в черепе. Хотелось снять фуражку и пригладить виски, но сейчас это было невозможно. – Ти хотеть помотщь великий рейх? Ти понимайт о чём есть говорить? Верштейн?
- Моя твоя есть понимать, - усмехнулся загадочный дед, выбросив в глаза эсэсманнанеясный пучок света из своих маленьких подслепых щёлок. – Как же, как же… Шпрехать мы давно научены. Гуд-гуд… Ты не сумнювайся. Понимаю. Гришку вы подстрелили, Щеглова. Парнишку… Осьмнадатый год ему только. Зря… Война есть война, яволь? А я старый, но всё понимаю. Вот здесь оно всё осталось, - усмехнулся дед, показав коричневым морщинестым пальцем в голову. В плену у вас значится был. В ту войну. При кайзере-то вашем. Жив еще, поди? Нашенского-то Николашку расстреляли. А ваш-то как?
- Унтерштурмфюрер, - обратился к нему роттенфюрер СС. – Этот старик заявляет, что был в плену при кайзере.
Вильсберг с интересом осмотрел это древнее «ископаемое». Для этого он приблизился к нему. Взглянул в маленькие глазки под редкими белыми бровками среди складок кожи. Да кайзер жив. Его сын, Максимилиан Гогенцоллерн, офицер СС. Хвала фюреру и Великой Германии. Фюрер благосклонен к кайзеру и тем фронтовика, что проливали кровь за германскую империю. Особенно кавалерам Железного креста. Даже евреям, носившим эту награду, нюренбергские законы 1935-го обещали равные права с представителями высшей расы, что соблюдалось далеко ни всегда и не везде. Он вспомнил диалог с офицером люфтваффе, что, указав на свой Железный крест 1-го класса за два сбитых французских истребителя «моран», полушутя заметил: «Оригинально! Мы заключили пакт с Россией. Даже этот крест – свидетельство тому, как мудро поступили мы. В 1813 году Пруссия примкнула к царю, чтобы бить Наполеона. Железный крест был учреждён в честь этого союза. Несмотря на то, что русские потеряли большую часть страны и сдали Москву, они разгромили этого корсиканца. Его воинство было рассеяно и погибало в снегах России. Сейчас мы поступаем также мудро, чтобы не сплоховать, как те наши соотечественники, что отправились в поход. С Бонапартом в 1812 году. Большая часть из них остались гнить на полях и дорогах этой огромной страны». Тогда он лишь пожал плечами. Но увидев идущие на них в атаку армады танков, средь которых попадались бронированные гиганты со 175-мм гаубицами, неуязвимые для противотанковых пушек, он понял истину.
