Мы долго беседовали с Львом Павловичем, и он, всячески отводя разговор от своей личности, охотно рассказывал о талантливых экспериментах экскаваторщиков Слепухи и Худякова, о смелом новаторстве скреперистов Мохова и Игнатенко, о всех вкладах, какие сделал творческий мозг рядовых тружеников в осуществлении гигантского проекта.

И когда мы прощались с этим командиром землеройных гигантов, инженер пошутил, улыбаясь юношеской улыбкой, которая удивительно молодила его курносое лицо:

— На войне везло: пули облетали меня. И тут везло: все время встречался с такими чудесными ребятами, что каждое такое знакомство стоило иной раз прочитанной книги. Сейчас вот стараемся, чтобы ничего из накопленного при переездах не растерять, не растрясти. Массированное наступление строительной техники продолжается. Оно развертывается, как наступление Советской Армии в Великой Отечественной войне. Много еще нам будет работы, да какой! И представить себе трудно.

Бойкие мальчишеские лукавинки сверкали в серых глазах инженера. Командир землеройных гигантов был действительно «везучий человек».

Письмо пришло в самый неподходящий момент, как раз тогда, когда искания, опыты, радости, огорчения, связанные с созданием новой машины, остались уже позади и стальное детище Сергея Борисовича Пухова получило признание.

Инженер Пухов — главный конструктор большого завода. Последняя его работа, о которой идет речь, была лишь одной из сложных и мудрых машин, созданных конструкторским бюро, которое он возглавляет уже много лет. Но в этой работе как бы подытожился целый этап его творческой жизни. Он вложил в нее много своего, личного, что вызревало в нем десятилетиями. И этот его зрелый опыт запечатлелся в сложном замысле нового создания, в благородной простоте и оригинальности технических решений.

Человек от природы скромный, даже застенчивый, Сергей Борисович был далек от того, чтобы приписывать успех машины только себе. В лекциях, в статьях, в беседах с корреспондентами он честно делил этот успех с сотрудниками конструкторского бюро, помогавшими ему совершенствовать первоначальный творческий замысел, с рабочими, которые по чертежам изготовляли детали, со сборщиками, не спавшими порой вместе с ним ночей, когда из готовых узлов вырастала невиданная машина.

Все это было так. И все же где-то в глубине души Сергей Борисович считал машину своей и относился к ней любовно, ревниво, как мать к своему любимцу.

Завод выпустил несколько таких машин. Они были разосланы в разные концы страны. Для Сергея Борисовича начались дни торжества. Посещая то одно, то другое предприятие, конструктор ревнивым глазом следил за теми, кто работал на его машинах, подолгу толковал с рабочими, с инженерами, с начальниками цехов, которых он про себя снисходительно называл «эксплуатационниками».

Да, машина была хороша! Добрые отзывы, слышавшиеся со всех сторон, бодрили Сергея Борисовича, и никогда, даже в дни уже далекой молодости, ему не работалось так хорошо и легко, никогда его мозг не был таким свежим, а мысль такой ясной и быстрой, как в эти дни успеха.

И вдруг письмо! Его вручили Сергею Борисовичу в момент, когда он излагал группе ближайших сотрудников свои последние разработки «малютки», как он шутливо называл новый, еще более грандиозный вариант машины, над которым сейчас трудилось конструкторское бюро. Докладывая, он успел рассмотреть краем глаза на конверте штемпель города, возле которого велась одна из крупнейших строек современности, где также работали его машины. Конструктор решил, что в конверте содержится очередная благодарность, каких он немало получил от эксплуатационников за последнее время.

Закончив сообщение, он передал слово своему заместителю, молодому инженеру Нечитайло — лучшему своему ученику и соавтору по новой конструкции.

— Вы, Константин Георгиевич, доложите товарищам свои соображения, а я пока пробегу, что нам пишут с Волги…

Сергей Борисович встряхнул конверт и начал неторопливо его вскрывать. Письмо было написано старательно, но не очень четко. Прислушиваясь к тому, что говорил помощник, конструктор пробежал первые строки. Вдруг он выпрямился и сердито отодвинул бумагу. Нечитайло вопросительно поглядел на него.

— Пустяки, пустяки, продолжайте, — как можно равнодушнее сказал Сергей Борисович.

Он сделал усилие отвлечься от письма, сосредоточиться на том, о чем говорил его помощник, но не смог. Глаза его то и дело перебегали на письмо, лежавшее поодаль. В этом письме точно заключался некий магнит, помимо воли притягивавший взор ведущего конструктора.

Теперь и остальные участники совещания заметили, что начальник их ведет себя как-то странно. Нечитайло прервал свое сообщение:

— Может быть, сделаем перерыв?

— Да-да. Пожалуй. Перерыв минут на десять, прошу вас, — с не свойственной ему суетливостью согласился Сергей Борисович.

Оставшись один, он несколько мгновений стоял у окна, наблюдая сквозь задымленное с внешней стороны стекло знакомый пейзаж привольно раскинувшегося завода. Потом взял со стола письмо и начал читать со слов, на которых запнулся:

Дальше сухо, за буквами «а», «б», «в», «г», перечислялись эти якобы существенные недостатки. Упреки были высказаны с такой уверенной решительностью, с такой грубой прямотой, что Сергей Борисович, не дочитав, заглянул в конец письма, на подписи.

Нет, письмо было не от коллеги-конструктора, не от начальника механизации. Оно было подписано: «Рабочие Зыков, Карпухин, Семенов»… Чувство недоумения начало перерастать в обиду… Как же так! Машина так тепло — больше того: восторженно встречена. О ней пишут, ее изучают, ее даже какой-то поэт в стихи вплел. Отовсюду самые лестные отзывы! Он сам, чорт побери, видел, как отлично она работает, и вдруг… Зыков, Карпухин, Семенов… Гм!..

Сергей Борисович поднял телефонную трубку, назвал номер механика, который несколько месяцев назад с заводской бригадой шеф-монтажа выезжал на строительство, откуда пришло это письмо.

— Виктор Иванович? Приветствую… Пухов. Вот вы, голубчик, последний раз выезжали на монтаж. Не помните ли вы, кто там такие товарищи Зыков, Карпухин и Семенов?

Таких фамилий руководитель монтажников не помнил.

— Так-с!.. А претензий на нашу машину от эксплуатационников много тогда к вам поступило? Ну, там, замечаний, рекламаций? Вспомните, вспомните, Виктор Иванович! Это очень важно. Может быть, кто-нибудь ругал конструкцию, отдельные детали, узлы?

Виктор Иванович заверил, что никаких недовольств не было. Строители благодарили завод, просили передать привет создателям новой машины.

— Я же рассказывал об этом на общем собрании. Вы же, Сергей Борисович, в президиуме сидели и слушали! — В голосе, звучавшем из трубки, слышалось искреннее недоумение.

— Да-да, конечно… Спасибо, голубчик… Простите, что оторвал от дела по пустякам. Всего! — Конструктор положил трубку.

Зыков, Карпухин, Семенов! Кто же они такие? «О хороших качествах вашей машины много говорят, да вы их и сами знаете. Мы остановимся на недостатках». Почему они так разговаривают? О каких недостатках после стольких экспериментов, после такого широкого опробования и единодушного признания может идти речь? Если бы эти авторы письма были какими-нибудь известными новаторами, тогда механик наверняка знал бы их имена. Да полно, рабочие ли они? Может быть, это кто-нибудь из недругов? Какой-нибудь мелкий, беспринципный завистник, побоявшийся вслух ославить его труд, науськал Зыкова, Карпухина и Семенова написать все это? Да зачем же! Сам, наверно, написал и подмахнул чужими именами, чтобы омрачить торжество и бросить тень на отличную машину!