Револьвер удобно лежал в левом рукаве армяка, всегда готовый к действию. Но пока он был не нужен и, судя по всему, сегодня вообще мог не понадобиться. Чтобы не скучать, Берг прокручивал в голове сладкие воспоминания о неминуемом возмездии, которое настигло Генриха и Амалию на перроне вокзала. А счастье для бедных дурачков было так близко!

На первом же допросе (Берг слушал из соседнего кабинета) Амалия сразу сдала Генриха со всеми потрохами, уверяя, что стала жертвой оговора и страха. Дескать, Генрих обещал убить всех — и маман, и папа, и ее самое. Она поехала только, чтобы спасти семью! Боже, какой он был дурачок! (Это Берг уже думал про себя самого.)

После приятных воспоминаний о позоре Амалии нищий черемис с отличным знанием немецкого перешел к еще более приятным мечтам о сегодняшнем вечернем визите на Шпалерную улицу. Учитывая резкое уменьшение толщины кошелька, о двух дамах мечтать было вредно, и Берг для научно обоснованного выбора стал сладостно вспоминать достоинства возлюбленных: Манон была многоопытнее и толще, Зизи пленяла высокой грудью и слепой верой в любое вранье. В эту минуту Берг являл собой живую иллюстрацию к известной логической задаче о Буридановом осле.

Мимо прошелестел метлой Медянников и сердито заорал:

— Ноги убери! Ишь, расселся! Дожил до клюки, что ни хлеба, ни муки!

А потихоньку прошипел:

— Что за офицер идет?

Берг, глядя искоса, не в глаза, боковым зрением осмотрел пехотного поручика с головы до ног. Поручик прошел мимо четким шагом, выправка отличная, шинель хороша, ничего не скажешь, рублей на пятьдесят потянет. Картинка! Сабля новая, уставная. Револьвера не видно, потому что кобура с другой стороны. Сделал условный знак, что все в порядке, и заныл свое, нищее, протяжное.

Украдкой вынул часы — Сипягин скоро выйдет и можно будет пойти обменять вырученную мелочь на бумажку-две. Пойдет на сахар в их рабочей комнате. Посмотрел на поручика-картинку, что возвращался по другой стороне — видать, свидание с гувернанткой или барышней из хорошего дома назначено. Ну что ж, место удобное, центральное.

Поручик подошел совсем близко, и Берг профессиональным взглядом артиллериста уставился на его уставное оружие — офицерский наган. Но вместо хорошо знакомой темно-желтой штатной кобуры, из которой торчит толстая рифленая ручка нагана, на портупее находилось нечто невиданное прежде.

Темно-коричневая кожа, желтая латунная шишечка для кожаного хлястика, никакой ручки… Что это? Неужели браунинг? Здорово!

Берг видел пару раз на кафедре совершенно новое оружие будущего. Стрелять не разрешили — патронов маловато, но подержать довелось. Вещь гениальная в своем совершенстве! Плоский, легкий, автоматика за счет отдачи свободного затвора при неподвижном стволе! Курок скрыт, патроны в рукоятке, спуск мягкий, живучесть феноменальная! Вот бы подойти и попросить посмотреть еще раз…

Самому стало смешно: нищий вскакивает и просит дать посмотреть! Умора. И тут же забегали в голове мысли:

«Откуда у поручика иностранное оружие? Неужели закупили и вооружили? Ай какие молодцы! Но почему я об этом не знаю? Не закупали! А может, он сам себе купил? Начальство разрешило? Чушь собачья! У браунинга калибр не тот. Что ему, патроны отдельно присылать? Тогда зачем он носит нештатное оружие? Думай! Думай!! Почему-почему, дубина стоеросовая! Потому что это не офицер!»

Медянников, уловив застывший взгляд Берга, прошел мимо, скребя лопатой невидимые миру льдинки:

— Ну что, чистый?

— У него оружие нештатное! Это не офицер! — прошипел Берг с окончательной уверенностью.

— Тогда берем! — Медянников оглядел улицу. — Он один. Если и есть подмога, то за углом. Справимся. Как только повернет сюда, зайду сзади. А ты страхуй отсюда.

И пошел шкрябать в сторону удаляющегося поручика. В это время со стороны Екатерининского канала, лихо цокая копытами, в переулок на полных рысях ворвался полуэскадрон конных городовых из министерской охраны. Завидев людей у кареты министра, они ловко окружили Берга и Медянникова, двое спешились и прижали дворника и нищего к стене.

В воздухе повис густой русский мат пополам с угрозами. Наконец истина с трудом пробила себе дорогу, и то лишь благодаря отчаянным действиям Медянникова, сорвавшего с себя фальшивую бороду и парик. Его знали и любили во всех подразделениях.

— Извини, Евграфий Петрович! Не признали! — Старшой в знак уважения к Медянникову спешился, — А ты чего тут маешься?

Медянников раздвинул городовых — поручика и след простыл.

— Тьфу ты! Спугнули!

В это время на крыльце появился улыбающийся Сипягин. Но при виде конвоя его улыбку с лица точно сдуло. Движением пальца он подозвал к себе командира полуэскадрона:

— По чьему приказу?

— Ваше высокоблагородие! По приказу директора Департамента полиции!

И экипаж Сипягина, в окружении конных, чинно двинулся к Мариинскому дворцу.

Внутри экипажа сидел черный от злости министр внутренних дел, прекрасно понимая, что уже вечером станет притчей во языцех всего столичного высшего чиновничества: «Слыхали новость? Сипягина сегодня под конвоем от любовницы на заседание Государственного Совета доставили! — А почему с конвоем? — Упирался!

Не хотел! С француженкой не в пример приятнее, нежели с министрами!» И хохот по всему Петербургу, включая Зимний… Это придумка Плеве. На его позор.

Медянников бросил на мостовую метлу, сдернул с себя фартук:

— От идиоты! Спугнули зверя! Мы бы его сейчас чистенько, без единого выстрела! А теперь ищи-свищи!

— Что будем делать? — спросил огорченный Берг.

— Дуем в «Пале-Рояль» на Пушкинскую! Да быстрее ты, убогий!

Карета стояла далеко за углом, поэтому бежать Балмашеву пришлось изрядно. Задыхаясь, он ввалился внутрь:

— Конные городовые!

— Пошел! — крикнул Гершуни кучеру. — На Гороховую!

— Гороховая длинная, барин, — ласково отозвался кучер. — Куды воротить?

— Направо!

И поехали к Адмиралтейству, держа тихий совет.

— Надо отложить акт! — Крафт нервно крутил барабан нагана. — Наверняка сейчас везде, где Сипягин, жандармы!

Балмашев сидел мертвенно-бледный.

— Нет, — сказал он твердо. — Или сейчас, или никогда!

— Конечно! — Гершуни совершенно не выглядел удрученным, даже наоборот, повеселел. — Подумаешь, городовые! Они тупо исполняют приказ. Вот довезут его до Мариинского дворца и останутся снаружи. Они же конные! — И набросился на Крафта: — Да спрячь ты свою железяку!

Несколько минут проехали молча, обдумывая ситуацию. Балмашева начало трясти, видно, только сейчас подступил страх.

— Так! — по-хозяйски начал Гершуни и крикнул кучеру: — Давай к «Норду»! Выпьем кофе, Степа отогреется, возьмет себя в руки.

— Я спокоен, — еле выдавил из себя дрожащими губами Балмашев.

— Вот и отлично! Сейчас в Мариинском увидят, что все в порядке, зря затеяли шум, начнут подтрунивать над паникерами. Тут ты и войдешь!

— И что скажу? Мне надо подойти к Сипягину! Я должен стрелять наверняка!

— Тихо-тихо-тихо… Скажешь, пакет от великого князя Сергея Александровича. Лично в руки. Местных адъютантов все знают в лицо. А ты — московский. Только что с поезда. Красавчик. Такие у великого князя в чести! Вот и все! Ну как?

— Отлично, — кивнул головой Крафт.

— Люблю кофе! — заулыбался Гершуни. — С пирожными.

Никто не хотел останавливаться возле странной парочки — простоволосого дворника и нищего (откуда у этих загулявших деньги?), пока озверевший Медянников не раскинул ручищи крестом перед извозчиком и не сунул ему в зубы полицейский жетон. Затем велел драть полуживую кобылу кнутом, отчего она свою скорость хоть и увеличила, но отнюдь не пропорционально насилию над собой.

— Вот если бы у нас было авто, — размечтался по дороге Берг, — мы бы уже были на месте.

— А вот скажи мне, Ваня, отчего эта дьявольщина «авто» катит? Она что, на пару, как паровоз?