За спиной сидел одинокий пожилой чиновник, судя по потрепанному мундиру — в отставке, и целеустремленно поглощал маринованную невскую корюшку. Начался весенний нерест этой любимой городской рыбешки, и все окраины пропахли ее свежим огуречным запахом. Иногда от наслаждения чиновник урчал, и по спине Балмашева пробегала рябь отвращения к низменным звукам.

Заметив его ищущий взгляд, две девицы-желтобилетницы в левом углу на всякий случай призывно, но беззубо улыбнулись красивому студентику, однако случай равнодушно скользнул мимо. Ради этих людей идти на верную смерть? Ему, еще не познавшему настоящую любовь?!

Гершуни почувствовал охватившее Балмашева смятение и повторил всеохватывающий жест, сопроводив его возгласом:

— Эти? Это не люди!

Трактирные завсегдатаи повернули к нему свои головы и одобрительно заулыбались: видно по всему, что молодые люди начали гулять по-настоящему, с обличением гнилой российской действительности, битьем в грудь и чтением стихов. Один из подмастерьев даже выбрался из-за стола и подошел на заплетающихся ножках поближе, чтобы не пропустить ни слова из так хорошо заявленной речи. Глаза его светились ожиданием, а из уголка рта тянулась струйка слюны.

— Нет, это не люди! — вскричал Гершуни. — Это жалкое подобье тех светлых людей, которых мы с вами вырастим после победы социализма! И которые вкусят плоды с деревьев, посаженных сегодня! А эти — это упыри!

Тут он ткнул перстом в ждущего откровений подмастерья. Тот, дождавшись светлого слова в свой огород, улыбнулся еще шире и подпустил слюны.

— Дети подземелий, кровавый навоз будущей революции, дегенераты и олигофрены! Они должны вымереть в очистительном огне будущей революции! А взамен придут другие — чистые, молодые, не отравленные буржуазным ядом мещанства! Не жалеющие себя и своих жизней за народное счастье! Чистые зеленые ростки свободы… Этих мне жалко, но их удел определен. Никуда им не выбраться из этой братской могилы, тюрьмы народов, имя которой — Россия!

Жалостливые слова как запал подорвали истерзанную вековым гнетом душу слушателя. По лицу потекли счастливые слезы, он махнул рукой и резво подскочил к Гершуни. От подмастерья можно было ожидать всего, поскольку он сам не знал, чего хочет.

Но Гершуни был не лыком шит: на митингах он до тонкостей изучил причудливую русскую душу. Он широко распахнул объятия, и нападавший просто утонул в них. Изумленный таким любвеобильным христианским приемом, одной рукой нападавший обнял оратора и стал его лобызать, второй рукой посылая проклятия неведомому угнетателю.

Отставной чиновник от избытка чувств ударил кулаком по столу, отчего тонкокостные корюшкины скелетики разом подпрыгнули в воздух, по-своему приветствуя будущее: ужо всласть полакомится корюшка утопшими плодами революционной борьбы! Пьяная компания одобрительно зашумела. Оторвавшись от Гершуни, подмастерье обозрел трактир, увидел родные лица и целенаправленно устремился к друзьям.

— Быстро уходим! — заторопился опытный «Гранин». — Сейчас будет драка!

Революционно настроенного триумфатора встретили рюмками с хлебным вином. Но он жаждал продолжения и посему метким ударом вколотил в чью-то глотку и вино, и рюмку. По лицу потекла первая кровь. Она возбудила еще пару молодых ухарей. Звуки тяжелых плюх и вскрики подбитых нарушили очарование единения с народом. «Желтобилетницы» рысью побежали в поварскую прятаться от полиции.

Гершуни и Балмашев вышли на крыльцо и вдохнули свежий воздух.

— В условленное время на Финляндском вокзале! — приказал Гершуни. — Готовиться будем в Финляндии.

На том и разошлись в разные стороны. И хорошо успели, потому что тихо тлевшая кровяная российская драка уже выплеснулась из глубины трактира в Усачев переулок.

— Откуда у вас такие сведения? Само по себе «Обращение» ни о чем таком не говорит! — Ратаев возбужденно заходил по кабинету. — Да знаю я этого Венцеля! Фразер и болтун!

И в подтверждение своих слов глава Особого отдела бросил на стол тощенькую папочку — личное дело неудачливого подрывника.

ДОСЬЕ. РАТАЕВ ЛЕОНИД АЛЕКСАНДРОВИЧ

1857 года рождения. Из дворян. Род Ратаевых происходил от татарина Солохмира. В 1878 году закончил Николаевское кавалерийское училище. Корнет Уланского полка, штабист 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. С 1882 года чиновник особых поручений Департамента полиции, с 1894 года глава Особого отдела.

Профессиональный драматург, несколько его пьес поставлены московскими и петербургскими театрами.

— Фразер фразером, но динамит сотворил. И кто-то второй был там с ним. — Путиловский спокойно сидел в кресле, не раскрывая всех своих козырей.

— Этого нам только не хватало! Сипягин и Победоносцев! Министр внутренних дел и обер-прокурор Синода! Нет, я положительно подам в отставку. А может быть… — Ратаев вгляделся в текст «Обращения». — Посмотрите! Посмотрите, их фамилии написаны с маленькой буквы!

— Ну и что?

— Так это иносказательно! Дескать, смерть Победоносцевым и сипягиным! Великий русский язык!

— Я тоже об этом мечтал, — вздохнул Путиловский. — Пока сегодня утром не получил весьма подробное подтверждение тому, что это все не иносказательное явление.

— От кого? — насторожился Ратаев, переставая бегать по ковру.

— Информатору я доверяю полностью. Но имя назвать не могу.

— А кличка? Кто он? Мужчина? Женщина? — возбудился Ратаев и, близоруко всматриваясь в лицо Путиловского, начал вести допрос.

— Леонид Александрович, полно вам. — Путиловский встал из кресла, чтобы уравнять положение. — Вы же знаете, что я не должен никому ничего говорить. Информатор надежнейший, ему я верю как самому себе. И это все, что я могу добавить.

— Вы верите себе? — удивился Ратаев.

— Иногда.

— Вы счастливчик! А я себе вот нисколечко не верю.

— Вам надо отдохнуть в Ницце, — сказал Путиловский со знанием дела.

— Я собирался… — вздохнул Ратаев. — А тут вы с такими вот подарками… Я пока не располагаю подобной информацией, хотя у меня есть информатор получше вашего. Надо будет послать шифрограмму Зубатову. Если сведения совпадут, будем действовать. Этим займусь я. А вы продумайте, как и кого будем охранять.

— Я уже прикинул. Сипягин защищен Министерством… У него своя охрана, секретари, да и сам мужик не промах. А вот Победоносцев…

— Да-да, вы правы! Организуйте охрану обер-прокурора. Он реалист, он поймет. Кстати, что за кличка у вашего информатора?

— «Философия»! — не моргнув глазом, с ударением на предпоследнем слоге выпалил Путиловский и сам подивился собственной находчивости.

— Смешно! — оценил репризу драматург. — Посмотрите, какие я тут вавилоны наклеил!

И повел Путиловского, как заядлого театрала, в угол собственного кабинета. Там на чайном столике под полотняной накидкой был спрятан макет театральной сцены с игрушечными человечками, вырезанными из плотного светлого картона. Человечки на подставках, окруженные игрушечной мебелью, спокойно ждали своей драматической участи.

Странно было видеть эту декорацию в кабинете чиновника, занимающегося политическим сыском по всей Российской империи. Но Путиловский был посвящен в театральные увлечения Берникова — под таким псевдонимом шли пьесы Ратаева — и ничуть не удивился.

— Я тут надумал писать одну многонаселенную историческую пиэсу, — Ратаев-Берников вошел в азарт и стал быстро двигать фигурки. — И понял, что не владею пространством! Забываю про персонажей: кто где стоит, куда должен двигаться. Пришлось вот вспомнить гимназию, порисовать, поклеить. Просто в каких-то индейцев будто заново играю!

— Ну и как? С виду очень красиво! — польстил автору Путиловский.

— Вы знаете, помогло чрезвычайно! Уже дописываю второй акт.

— Завидую вам, — искренне признался Путиловский. — Я пробовал писать — путного не выходит.

— Ничего-ничего! Поработаете у нас — такие сюжеты появятся, куда там Шекспиру! А может, отдадите мне своего информатора? — не выдержал Ратаев.