В то время как проституция – одна из старейших профессий, суррогатная терапия – профессия новая. Клиента ко мне всегда направляет психотерапевт. Они страдают от импотенции, преждевременной эякуляции, комплексов по поводу собственной привлекательности, недостатка или отсутствия сексуального опыта, трудностей в общении, неудачной внешности или целого комплекса подобных проблем. Практически всем мужчинам (и иногда женщинам), с которыми я работаю, не хватает чувства близости с любящим человеком, и это касается не только сексуальной жизни. Задача суррогатного партнера заключается в том, чтобы объяснить, каким образом можно построить здоровые, крепкие отношения.

У меня есть набор упражнений, которые я выполняю с клиентами, чтобы помочь им решить свои проблемы и достичь успеха. Много времени я посвящаю рассказам об анатомии и человеческой сексуальности вообще. Я тесно сотрудничаю с психотерапевтом, который направил клиента ко мне, обсуждая после каждого сеанса полученный результат. Обычно я провожу от шести до восьми сеансов. Одно из основных заблуждений о сути работы суррогатного партнера касается того, сколько времени уходит на сам половой акт. Действительно, я занимаюсь сексом с большинством своих клиентов, но только после того, как мы выполним необходимые упражнения, направленные на то, чтобы клиент лучше узнал свое тело, преодолел комплексы по поводу внешности, научился расслабляться и отрабатывать коммуникационные навыки. Секс я оставляю для последних сеансов. Важно помнить, что я суррогатный партнер, а не суррогат секса. Моя основная задача – построить модель здоровой близости с клиентом, а для этого требуется гораздо больше, чем сексуальный контакт.

Мои клиенты – люди разных национальностей и с разным социально-экономическим положением. Самому молодому из них было восемнадцать, самому старшему – восемьдесят девять. Среди них были руководители компаний, водители грузовиков, прокуроры и плотники. Встречались красавчики, но были и мужчины заурядной внешности. Я работала с семидесятилетним девственником, со студентом колледжа, который страдал от преждевременной эякуляции, и с мужчинами всех возрастов, которые не умели говорить о сексе.

Я начала работать в 1973 году, пока я к этому шла, сексуальная революция завершилась в нашем обществе и в моем сознании. Я росла в сороковые и пятидесятые годы, когда полового воспитания нам, мягко говоря, недоставало. Когда я начала заниматься этим сама, то обнаружила, что многие понятия о сексе, которые нам внушали, искажали реальную картину или просто были неверными. Основные уроки мы получали на детской площадке, в церкви и возле телевизора. Мои родители едва могли сами говорить о сексе, и тем более не могли рассказать о нем мне. К сожалению, многие родители и сейчас не могут предоставить своим детям достоверную информацию о сексе, не придавая своим словам оттенка осуждения, и в этом они мало отличаются от моих родителей, живших полвека назад. Я часто задумываюсь о том, насколько более здоровыми, умными и счастливыми могли бы быть наши дети, если бы их родители обладали достаточным знанием и умением, чтобы говорить откровенно и соответственно возрасту.

Надежды, которые питала я и многие другие в наполненные оптимизмом дни сексуальной революции, не оправдались. Большинство из нас остается во власти разных иллюзий по поводу секса и собственного тела. Недовольство системой полового воспитания, основанной на реальных фактах, проявляют те, кто хочет повернуть время вспять. Телевидение и Интернет круглосуточно обрушивают на нас шквал ложной информации. Мы еще больше запутались. Мы шутим, сетуем; мы разоблачаем тех, кто занимается сексом нетрадиционными способами; мы, и я вряд ли буду первой, кто произнесет это вслух, используем секс, чтобы продавать все на свете – от жевательной резинки до внедорожника. Но мы по-прежнему не знаем, как говорить об этом честно, без неприязни, как взрослые люди.

Я давно хотела рассказать свою историю, и события, происходившие в моей жизни, только утверждали меня в этой мысли. С годами изменилось многое, кроме моего убеждения в том, что сила рассказанной истории может вдохновлять и призывать к действию. Моя жизнь, во многих смыслах, является образцом. Я выросла в эпоху, когда господствовала строгая доктрина в отношении женской сексуальности. Она брала свое начало как в религии, так и в светских правилах. Когда я оглядываюсь назад, то удивляюсь тому, какое чувство вины и стыда вызывала одна из самых естественных человеческих потребностей и какое влияние это оказывало на меня, молодую девушку. Я родилась в период «бэби бума»[1]. Моя молодость растянулась на две эпохи. Мне было двадцать с небольшим в шестидесятые. Дух перемен, господствовавший в обществе, заставил меня подвергнуть сомнению и пересмотреть свой взгляд почти на все, чему меня учили. Многие представления, которые мне внушили в детстве, не выдерживали критики. Этот процесс получил завершение, когда я стала суррогатным партнером.

В дополнение к моей собственной истории я пересказываю истории моих клиентов, потому что убеждена, что им есть что рассказать о сексуальной жизни и обстоятельствах, которые могут ее осложнить. Их опыт дает редкую возможность увидеть, какие факторы влияют на этот процесс и как можно помочь.

Если это до сих пор не очевидно, скажу прямо – у моей книги есть миссия. Я надеюсь, что она, хотя бы отчасти, будет способствовать тому, что открытое, искреннее обсуждение секса станет возможным. Также я надеюсь, что она вдохновит читателей, вне зависимости от возраста, на признание и утверждение своей сексуальности. У каждого есть право на секс, который удовлетворяет морально и физически, и мой опыт показывает, что залог этого – здоровое общение, самоуважение и стремление искать что-то новое. Моя задача – говорить откровенно и без страха, и это сделает возможным все вышесказанное.

Марк О’Брайен приоткрыл рот и издал тихий сдавленный звук. Я схватила трубку, которая, как усик цепкого растения, тянулась от переносного дыхательного аппарата, прикрепленного сиделкой к спинке кровати. Когда я привстала, чтобы поднести трубку ко рту Марка, моя грудь задела его щеку и мы оба улыбнулись. Марк сжал губами плоский конец трубки, и долгожданный глоток воздуха наполнил его легкие. Он закрыл глаза, наслаждаясь кислородом, который многие из нас принимают как должное. Моргнула лампочка, и раздалось громкое тиканье. Он разомкнул губы и открыл глаза. Я осторожно вынула трубку, оставив ее на подушке. Его голова оставила влажный от пота след на подушке.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.

– Хорошо, Шерил. Это было не так страшно, как мне казалось. Нет, наверное, все-таки страшно, но я рад, что это произошло, – его лицо озарилось милой мальчишеской улыбкой.

Шел 1986 год, и уже тринадцать лет я была суррогатным партнером. Мне и раньше приходилось работать с инвалидами, но никто из них не был в таком тяжелом состоянии, как Марк. Большую часть из своих тридцати шести лет Марк провел внутри устройства под названием «железное легкое», после того как в шесть лет переболел полиомиелитом. Самостоятельно он мог дышать только непродолжительное время, и в течение наших двухчасовых встреч, для которых он снял просторный коттедж в Беркли, ему постоянно был необходим дыхательный аппарат.

«Железное легкое» – это машина для дыхания. Она выглядела как широкая труба с рычагами и кнопками, которая охватывала все тело Марка, оставляя снаружи только голову. Аппарат на несколько секунд создавал атмосферу сильно разреженного воздуха внутри трубы, чтобы поднялась грудь и легкие наполнялись кислородом. Марк спал в «железном легком», кровати у него не было. К счастью, у него была подруга, которая предоставила нам свою кровать.

Марк был парализован; пальцы рук и ног, рот и глаза – вот все, чем он мог пошевелить. После полиомиелита его тело было искривлено, левое бедро смещено к правому, ноги сжаты, как будто плотно спаяны. Его голова и шея были всегда повернуты вправо, так, что он мог смотреть только в одну сторону. Всю свою жизнь он лежал на спине, лишь иногда сиделка приподнимала его, чтобы помыть или одеть, или врач производил осмотр.