— Тебе надо быстрее работать, — сказала ей одна из женщин. — Если у тебя не будет к зиме теплых вещей, ты замерзнешь. — Они объяснили ей, что зимой они надевают под юбки вязаные чулки, держатся эти чулки при помощи невиданного сооружения из резинок и пуговиц. Обувь они не носят. Хотя в частных домах в сырую или снежную погоду женщинам разрешалось надевать башмаки без задников на твердой подошве, но только чтобы сходить на рынок.
Тут же Брюн познакомили с верованиями ее захватчиков. Они считали, что чужаки из других миров не имеют никаких нравственных и моральных ценностей, вера их, если она и существует, не заслуживает никакого почтения. Поэтому они начали учить ее с самого простого, так, как, наверное, объясняли детям. Бог — это сверхъестественное существо, создавшее Вселенную. Мужчина — венец его творения. Женщина создана для того, чтобы служить мужчине, помогать ему и утешать. Силы зла восстают против Бога и искушают женщину заняться делами мужчины.
Тут ей даже пригодилось то, что она нема. Ее не заставляли пересказывать наизусть правила и ритуалы, как делали другие женщины. А так как женщинам нельзя было «рассуждать» (это понятие обозначало разговор на божественные темы), ее не просили даже письменно отвечать на вопросы, которые обычно задавали другим. В любом случае, женщинам не следовало увлекаться чтением и письмом, разве что можно было записывать рецепты и все, что относилось к ведению хозяйства. Но все очень боялись заразиться нечистью мерзости Божьей, а зарегистрированные эмбрионы считались здесь именно мерзостью, поэтому ей старались даже книг в руки не давать. Ей вообще запрещалось читать и писать. И они никак не могли поэтому проверить, насколько хорошо она запоминала их священные тексты.
Но память-то у нее была прекрасная. Если она много раз слышала что-то, то не могла не запомнить. Слова пророков… слово Господа Всемогущего. Правила и следствия из них… Все вполне разумно, если, конечно, принять изначальные предпосылки, а их Брюн принимать не собиралась. Если считать, что женщины созданы для утешения мужчин и служения им, тогда, что бы они ни делали, если это не устраивает мужчин, то может быть расценено как грех. А это определяли никак не женщины. Только Бог устанавливал правила, и только мужчины могли их интерпретировать.
Все вроде бы логично, но на деле — смех да и только, логика больного паранойей. Как можно думать, что она не такая же личность, как, например, ее братья, или что Эсмей Суиза не такая же личность, как Барин Серрано… Это же абсурд. Она в этом несомневалась. Она легко бы им это доказала, если бы только могла, все женщины здесь прекрасно бы ее поняли, если бы только…
Но говорить она не может, все ее знания и ум заперты от всех. В ее мире, мире, который она знала, к голосу человека относились с уважением. Родители, учителя, врачи, как те, что работали с леди Сесилией, учили каждого человека умению общаться. Она вспомнила, как мучилась Сесилия, сколько людей пытались ей помочь. Здесь никому бы даже в голову не пришло, что мерзость Божья может вообще что-то сказать, а тем более что-нибудь осмысленное и полезное. Хватит и того, чтобы она понимала приказы и подчинялась им.
Ей так хотелось освободить женщин этого мира от страшного гнета, показать им, что они ничуть не хуже мужчин. Лежа в постели, она мысленно обращалась к ним с целыми речами, писала им лекции, доказывала снова и снова то, что сказать не могла.
Днем Брюн заставляла себя ходить по дорожкам, посыпанным гравием. Надо укреплять ноги, надо пользоваться каждой возможностью. Она гуляла в любую погоду, даже когда мороз и снег обжигали ноги до самых колен. Малыши сильно затрудняли ходьбу, но она смотрела на них как на дополнительный тренировочный груз. Они помогут ей укрепить мышцы, скоро она снова станет сильной, тогда легче будет думать о побеге. Дважды в день она проходила до конца сада и возвращалась назад, скоро она сможет ходить еще больше, потому что дни удлиняются, опять станет тепло. Она с радостью мыла полы и убиралась, потому что это тоже помогало укреплять мышцы. Вечерами, у себя в комнате, она выполняла свои обычные упражнения, когда-то они так легко ей давались. Сначала она боялась, что кто-нибудь заметит и тогда ей запретят тренироваться, но никто ничего не говорил. Она обнаружила, что другие женщины тоже занимались гимнастикой, чтобы укрепить обвисшие мышцы живота, восстановить упругость. По ночам она вспоминала движения боевых искусств — два-три удара за раз, чтобы никто не заметил, но каждый день понемногу. Она складывала ладонь к ладони и стискивала их изо всех сил, то же самое проделывала со ступнями ног. Ничего лучше для укрепления мышц она придумать не могла, а ей нужно было снова быть в форме.
Показные дни, когда воспроизводительниц потомства демонстрировали мужчинам, чтобы те могли выбрать на будущее, оказались не такими унизительными, как можно было предположить. Брюн изо всех сил старалась выглядеть усталой, слабой, беспомощной, разбитой. Это давалось ей легко: она и на самом деле каждый день сильно уставала. Но уже чувствовала, как крепнут мышцы на ногах, на руках, на животе. Поверят ли они, что это от того, что она все время носит младенцев? И гуляет по саду? И занимается гимнастикой?
Но им не догадаться, для чего она с таким трудом наращивает мышцы. Она закрывала глаза и вспоминала, какие движения дают силу и скорость удара, смертельного удара.
Другие женщины не избегали ее, они ее просто игнорировали. Когда малышей выпускали на одеяла, расстеленные на полу, и они весело извивались, все восхищались тем, какие ее мальчики сильные и ловкие. Точно так же они восхищались и другими детьми. Работники яслей давали ей указания таким же точно голосом, как и другим женщинам. Женщины, которые могли говорить, естественно, большей частью общались друг с другом; у немых был свой язык жестов. Говорящие женщины включали в свой разговор немых, если те пытались поддерживать беседу. Кое-кто даже сдружился, чтобы лучше присматривать за малышами. Но Брюн не хотела общаться с другими немыми на их языке. Иногда, если она оказывалась один на один с другой женщиной и нужно было выяснить что-нибудь конкретное, она могла жестами и губами задать вопрос типа «Где корзинка с шитьем?» или «Что это такое?». Женщины с удовольствием показывали ей все, что нужно. Но общих тем для разговора у нее с ними не было, разве что малыши, да и они ее мало волновали. Все эти дети были подтверждением того, что она ненавидела всей душой. Кроме того, она знала, что ее считают опасной… ее усмирили тем, что лишили возможности говорить, но потенциально она осталась для них источником погибели. И то, что она не проявляла ни-какого интереса к детям, было еще одним подтверждением ее дьявольской сути.
Малыши уже начали пружинить на руках, вставать на четвереньки, когда в яслях появилась новая женщина с младенцем. Женщина была очень молода, и выражение лица у нее было все время какое-то странное. Другие женщины разговаривали с ней немного громче обычного, короткими, простыми фразами. Брюн подумала, что женщина может быть под действием каких-либо препаратов, хотя раньше никогда не замечала, чтобы женщинам здесь вообще давали лекарства. На третий день своего пребывания в яслях новенькая подошла к Брюн.
— Ты желтоволосая с другой звезды? — Голос у нее был обыкновенный, но говорила она словно запинаясь.
Брюн кивнула в ответ. Теперь она поняла, что дело не в лекарствах, что-то такое было с этой женщиной не в порядке. Странное выражение лица, замедленная речь и простота, с какой она подошла к той, к которой не подходил никто.
— Ты прилетела к нам с девушкой примерно моего возраста и еще с двумя детьми, да?
Брюн снова кивнула.
— Та девушка говорила мне, что ты хорошая. Ты ей нравилась. Так она сказала.
Брюн внимательно посмотрела на молодую женщину. Она говорит о Хэйзел. Где же она могла ее видеть?
— С ней все в порядке. Я подумала, ты захочешь узнать. — Женщина улыбнулась, не глядя Брюн в глаза, и отошла, оставив Брюн с малышами.
