вдруг поинтересовался, не надоела ли Томми домашняя еда, и взял его в город, в

китайский ресторан. Они редко выбирались куда-то вдвоем, но на стоянке Вудс-

Вэйленда провели столько времени в качестве братьев, что больше не

чувствовали неловкости. Весь вечер Марио вел себя на удивление дружелюбно и

обходительно, даже нежно. Когда они возвращались к вечернему шоу, автобус

был почти пуст, и Марио потихоньку взял Томми за руку.

- Что тебе попалось в печенье? – спросил Томми, а сам развернул свою бумажку и

прочел: – Вы получите неожиданные известия.

Марио растянул губы в аляповатой клоунской усмешке, и Томми моргнул. Обычно

эта гримаса появлялась, только когда парень бывал расстроен.

- А в моем сказано: «Помогите! Меня насильно держат на фабрике печений с

предсказаниями!»

- Ай, прекрати, – фыркнул Томми. – Я эту шутку в шесть лет слышал!

Марио скомкал бумажку и бросил за окно.

- Это все равно полная чушь, – сказал он.

Вскоре автобус прибыл на стоянку, и Марио выпрыгнул наружу.

- Давай быстрее, время на исходе. Если опоздаем, Папаша нас в следующий раз

вообще никуда не пустит.

Папаша Тони, уже одетый, сидел на сундуке и перебирал бумаги. Томми заметил

квадратный желтый бланк и, когда они выходили на номер, поинтересовался:

- Эй, Марио, Лисс уже родила?

- Надеюсь, нет, – отозвался Марио. – Только в сентябре должна.

- Просто Папаша получил телеграмму, и я больше ничего не смог придумать. Все

хорошо, так ведь?

Ему вдруг стало страшно. Странное поведение Коу Вэйленда, неожиданная

доброта Марио…

- Если это как-то тебя касается, Папаша сообщит, когда придет время, – сурово

сказал Марио. – Ну пришла ему телеграмма, и что? Хватит уже нос всюду совать.

Получив привычный отпор, Томми на секунду расслабился. А потом

присоединившаяся к ним Стелла быстро глянула на него и отвела взгляд, и он

снова принялся себя накручивать. На аппарате, впрочем, Томми смог отвлечься.

Там ничто не имело значения, абсолютно ничто, важно было только ровно сойти с

мостика. Но после номера нехорошее предчувствие вернулось. Что происходит?

Почему ему ничего не говорят?

Вокруг него рабочие разбирали шатер: полет стоял последним номером в

программе, и большей части сундуков уже не было, как и половины шатра, который унесли в цирковой поезд. Папаша Тони положил руку Томми на плечо, и

весь страх вдруг прорвался наружу.

- В чем дело? Вы что-то от меня скрываете! Почему вы так на меня смотрите?

Будто бы кто-то умер…

Анжело приобнял его.

- Иди, Том, присядь, – мягко сказал он. – Нам надо кое-что тебе сообщить…

- Иди, Том, присядь, – мягко сказал он. – Нам надо кое-что тебе сообщить…

Но Томми вывернулся и схватил «Билборд», лежащий на сундуке Папаши.

- Нет! – выкрикнул Марио. – Джонни, отбери, не…

Однако Томми, подгоняемый ужасом, уже пролистал страницы и споткнулся на

заголовке: «СЕМЕЙНАЯ ПАРА ПОГИБЛА НА ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОМ

ПЕРЕЕЗДЕ». Он пробежал статью глазами.

Том Зейн, дрессировщик из цирка Ламбета… машина и трейлер разбиты… Бесс

Зейн, его жена…

- Боже, – выдохнул он. – А я даже не знал. Я должен был быть там, с ними…

Анжело снова обнял Томми и выговорил хрипло и нежно:

- Нет, парень. Если они вообще успели что-то понять, то наверняка

порадовались, что ты не с ними, что ты в безопасности.

Отец. Мать.

- Только не плачь, – Марио, бледный и дрожащий, смотрел на него сверху вниз. –

Томми, если ты заплачешь, я этого не переживу…

- Ты знал. Весь вечер знал! Знал и не сказал!

Ужасное предательство. Вот почему Марио был так добр. Только чтобы увести

его со стоянки, помешать задавать вопросы!

- Не вини его, – возразил Анжело. – Это я предложил рассказать тебе после шоу, когда все немного утрясется, когда мы сможем… побыть с тобой…

- Эй, Сантелли! Пошевеливайтесь! – позвал один из цветных рабочих. – Сундуки

готовы? Забирать?

- Конечно, берите, – отозвался Анжело и набросил Томми на плечи свое пальто. –

Давай, парень, не раскисай…

Вот о чем говорил Коу Вэйленд. Он просто понял, кто я, и что я еще не знаю…

Папаша Тони обнял Томми, когда они вышли из шатра.

- Не вовремя, да… Наверное, такое всегда случается не вовремя. Ragazzo, я

знаю, это тебя сейчас не утешит, но запомни. Ты не один. У тебя есть все мы. У

тебя все еще есть семья. Теперь ты по-настоящему мой сын.

Томми на секунду уронил голову ему на плечо, чувствуя грубую шерсть свитера

под щекой и крепкие руки, похлопывающие по спине. Но он не плакал. В автобус

до поезда Томми садился как в тумане. Когда дымка рассеялась, он был в купе, с

Марио.

- Ты знал. Ты знал и не сказал…

- Это было труднее всего на свете, Томми, – хрипло признался Марио. – Я не

хотел, чтобы так получилось. Но другого выхода не было. Не с двумя

представлениями на носу.

- Я понимаю. Ничего… – Томми возился со шнурками.

- Дай-ка помогу…

В конце концов Марио пришлось практически раздеть его самому, а потом

обнимать, пока Томми не уснул.

В какой-то момент Томми сказал, дрожа:

- Теперь ты действительно мой брат. Теперь ты все, что у меня есть.

Голос Марио в темноте прозвучал высоко и нетвердо:

- То предсказание в печенье, которое я тебе не показал. Там было сказано: «Вам

придется взять на себя неприятную обязанность». Так оно и вышло. Я готов был

убить Анжело. Fanciullo… ты сможешь простить меня?

- Конечно, – выговорил Томми почти шепотом. – У тебя не было другого выхода. А

эти дурацкие печенья все равно полная чушь, как ты и говорил.

Протяжно и печально загудел паровоз, поезд тронулся с места. Шум колес, сперва клацающий и резкий, все ускорялся, пока не превратился в сплошной гул.

Снова раздался пронзительный гудок, и Томми, глядя за окно на незнакомый

город, вдруг понял, что не знает, что это был за город, не знает, где его настигла

новость. И никогда не узнает.

И опять гудок разорвал тишину странной ночи.

Andiamo, me vo, ma non so dove.

- Я еду, – пробормотал Томми, – но не знаю куда…

Руки Марио сомкнулись вокруг него.

- Неважно, – мягко сказал он. – Ты со мной. Какая разница, куда мы едем, пока

мы вместе?

Господи, что я за ненормальный? Мне всегда хотелось, чтобы он был таким, а

когда он и вправду такой, мне хочется, чтобы он был каким-то другим…

И на него обрушилась вина – что даже в такой момент он может думать только о

неожиданной нежности Марио.

Сезон продолжался. Цирк завершил гастроли по Западу и отправился к

Восточному побережью. В первую неделю августа Марио наконец разрешил

Вэйлендам объявить тройное сальто регулярным трюком номера и, делая его

дважды в день, упал лишь раз. В связи с этим Поль Мейнваринг, распорядитель

конного шоу, передвинул Сантелли на центральный манеж. И если Марио не стал

признанной звездой цирка (тут он конкурировал с наездником из французского

номера, который крутил сальто с лошади на лошадь на полном галопе), то

звездой среди воздушного отделения он сделался точно.

Папаша Тони воспринял новость сдержанно, с присущим ему сарказмом, но

чувствовалось, что старик прямо лопается от гордости. Томми же пребывал в

таком восхищении, что сам этого пугался. Он как-то услышал, как Анжело

добродушно говорит Коу Вэйленду: «Томми? Да паренек боготворит землю, по

которой Марио ходит». И хотя Томми так смутился, что затеял с Марио ссору в

шатре, и тот в отместку макнул его головой в ведро с водой, краешком мыслей он