с глазами. Думаю, даже Мейсон согласится, что на сегодня с нас хватит.

К тому времени, как они спустились, глаза Стеллы покраснели, веки распухли, и

по щекам катились слезы. Марио тоже следовало умыться и остановить кровь.

Томми повез их домой, но, когда они уже подъезжали, Стелла, очень бледная, сжалась в углу сиденья и заплакала:

- Томми, я ничего не вижу. Совсем ничего! Я боюсь!

- Тише, тише, милая, – Томми, обогнув машину, помог ей выбраться. – Ну-ка, держись за мою шею.

Он понес ее по ступенькам, бросив Марио:

- Вызови доктора. И пусть едет сюда. Если будет настаивать, чтобы мы приехали

сами, не слушай.

Он опустил Стеллу на кровать и сел рядом, держа ее за руки. Она продолжала

плакать.

- Томми, мне страшно! Я ослепну?

- Нет, нет, – утешал он. – Держись, сейчас приедет доктор.

Позвали Джонни, он задал несколько быстрых обеспокоенных вопросов, сгреб

Стеллу и принялся утешать:

- Все хорошо, детка, все будет хорошо, это просто яркий свет.

А потом гневно набросился на Марио.

- Тебе что, мозгов не хватило предупредить ее не смотреть на прожекторы? –

бушевал он. – Ну разумеется, нет… у тебя и самого с глазами почти то же самое.

И правда, глаза Марио покраснели, веки начали припухать.

- Джонни, я не знал…

- Ладно, это не так уж страшно, – Джонни продолжал обнимать жену. – Через

пару дней она будет в порядке. Но тебе лучше и самому показаться доктору, Мэтт. Пусть на твой нос посмотрит заодно.

- Да, наверное. Похоже, на этот раз я все-таки его сломал. Стелла не виновата…

она не видела, что делает… но у меня там что-то хрустит.

Прибывший доктор подтвердил диагноз Джонни.

- Такое случается: слишком резкое освещение вызывает конъюнктивит. Я нечасто

сталкиваюсь с подобными случаями, большинство актеров осведомлены, что не

следует смотреть на свет. Вы впервые участвовали в съемках, миссис Гарднер?

Кому-то следовало вас предупредить.

Стелле прописали капли и несколько дней постельного режима с повязкой на

глазах. Доктор также подтвердил, что нос Марио сломан, хотя и не слишком

серьезно, и провел тампонирование – весьма неприятную процедуру. Когда

доктор ушел, предупредив обоих о необходимости через день-два приехать для

повторного осмотра, Джонни сказал, что нужно связаться со студией и настоять

на возмещении счета за лечение и потерянное время.

- Так или иначе, – добавил он, глядя на лежащую Стеллу, – благодаря этому

случаю я кое-что, наконец, решил. Твердо.

- Что, Джонни?

- Отныне…

Тут в комнату вбежала Сюзи, влезла к Стелле на постель, и разговор пришлось

прервать, чтобы ее успокоить. Стелла с улыбкой обнимала перепуганную

девочку.

- Все хорошо, Красотка, я просто посмотрела на слишком яркий свет. Это то же

самое, что смотреть на солнце. Чего, к слову, ни в коем случае нельзя делать.

Джонни решительно сжал губы и вышел в коридор. Марио и Томми направились

за ним.

- Отныне Стелла и шагу не сделает на эту проклятую площадку без меня! Вы же

знаете, какая она. Будет молчать и терпеть! Так и знал, что должен был сегодня

пойти с вами!

Марио горько улыбнулся. Голос его гнусавил от слоев марли в носу.

- Согласен, Джонни. Я же говорил, что нам нужен менеджер.

- Кто нужен тебе, так это хранитель! Один из этих человечков с белыми

крылышками! И как можно хотеть летать, ума не приложу!

Chapter 23

ГЛАВА 17

Оставшиеся эпизоды полета без инцидентов отсняли несколькими днями

позднее. Их работа над фильмом была завершена – остались лишь сцены после

открытия цирка в Мэдисон-сквер-гарден.

До открытия было меньше двух недель. Первый состав уже путешествовал по

стране, чтобы потом присоединиться к генеральным репетициям в Гарден. Одна

из этих репетиций должна была проводиться с той же ряженой массовкой и со

всеми номерами, полностью воссоздавая атмосферу тех дней, когда Барни

Парриш правил центральным манежем.

Рэнди Старр приезжал в дом Сантелли и сумел уговорить Люсию посетить Нью-

Йорк – посмотреть на звездную премьеру ее сына, позицию, которую она сама

занимала столько лет.

- Хотел бы я узнать секрет Рэнди, – сказал Марио. – Лу не была в цирке… ох, лет

двадцать!

Марио, Томми и Стелла вылетали в Нью-Йорк за день до открытия – сниматься в

последних эпизодах, которые включали тройное на стоянке в Гарден, финальные сцены их номера и неудавшийся трюк. Марио снова практиковал

всевозможные падения – с тем же тщанием, с каким работал над тройным в

юности.

В редкие свободные минуты он возился с приятелями Клэя. Когда Томми

предложил ему поберечь силы, Марио серьезно ответил:

- Нет, с детьми я отдыхаю. Это меня расслабляет.

Но почти каждую ночь он просыпался, мечась и крича, и Томми, зная, как

расстроены его нервы, очень за него переживал. Демонстрируя абсолютное

бесстрашие на аппарате, Марио продолжал испытывать почти суеверный ужас

перед работой каскадера. У Томми такого страха не было – он воспринимал этот

труд так же спокойно, как Анжело – но теперь он мучился за компанию с Марио, из сочувствия. Днем Марио пахал так, будто за ним черти гнались, не позволял

себя поблажек, выдавал такие падения на пол, что у Томми волосы вставали

дыбом. Ночью напряжение выливалось в кошмары, от которых Марио с воплями

вскакивал и цеплялся за Томми.

- Мэтт, зачем ты себя мучаешь? Пусть делают монтаж или вообще обойдутся без

этого трюка.

Марио, сидя на краю кровати, курил сигарету.

- Попробуй встать на мое место, Томми. Представь, что ты достиг точки, в

которой понимаешь, что просто гоняешь одно и то же по кругу. И никто не может

научить тебя большему, потому что ты и так делаешь больше, чем кто-то

способен. Я учился тройному, потому что некому было меня научить. Зато теперь

я его делаю. Вот и здесь то же самое… просто очередной барьер.

Томми показалось, будто на горло легла холодная рука. Он вспомнил, что

говорил Папаша. Был ли это личный «смертельный прыжок» Марио, его судьба?

Он не от мира сего. И никто до него больше не дотягивается. Кроме разве что

тебя.

Томми очень хотелось умолить Марио не делать этого, довольствоваться

достигнутым, но в то же время он понимал, почему может до него достучаться.

Потому, что позволял Марио поступать так, как тот хотел. Томми мог указывать

ему, мог практически во всем брать инициативу на себя – но на этом их смена

ролей и заканчивалась. Томми был якорем Марио: не мог следовать за ним в

неизвестность, зато мог оставаться рядом, чтобы Марио, когда понадобится, было куда возвращаться.

- У меня сердце разрывается на это смотреть, – сказал он, а потом понял, что это

единственный аргумент, который не следовало приводить.

Марио ушел далеко в то одинокое место, о котором упоминал Папаша, место, куда никто не мог за ним пойти. Томми, единственный, мог позвать его обратно.

Но какой ценой, какой немыслимой ценой? Вот как все было с самого начала: Марио продвигался на шаг дальше, бросал вызов границам возможного, и Томми

мог дотянуться до него только лишь потому, что Марио верил, что Томми всегда

скажет: «Ладно, приятель, шея твоя. Мне это не нравится, но тебе лучше знать».

Такова была цена полета. Томми знал это с самого начала, но никогда понимание

не обрушивалось на него с такой очевидностью. Смелость была тут ни при чем –

только дисциплина, мастерство, понимание, что и когда делать. А теперь Томми

столкнулся и с ценой, которую приходилось платить все эти годы: согласие