Житие св. Ромуальда повествует о том, как этот будущий праведник был наказан своим наставником в монашеской жизни, когда он, «оставив мир и не будучи просвещенным», испытывал определенные трудности, «разбирая, слово за словом, строки Библии». Эти усилия «доставляли ему невыносимые мучения»; наставник же ударял его палкой по левой стороне головы. «После многих ударов Ромуальд был уже больше не в силах терпеть и смиренно попросил его: „Отче, если ты желаешь, ударь меня теперь по правому виску, ибо я совершенно потерял слух“». В Житии говорится о том, что он пересказывал этот эпизод с улыбкой. Как и следовало ожидать, наставник, восхитившись таким терпением, смягчил «свое крайне суровое воспитание» ученика.

Другие наказания преследовали цель победить себялюбие: провинившегося монаха отправляли на самое последнее место, монахиню лишали покрывала, конверзам запрещали носить иную одежду, кроме мирской. Все это сопровождалось тяжелым трудом и лишением пищи. Воскресенье целиком посвящалось молитве. За действительно серьезное прегрешение монах запирался «в отдельном помещении», которое вскоре превратилось в настоящий карцер. Некоторые из таких «помещений» были тюрьмой в буквальном смысле слова: цепи, мрак, строгий пост, редкость общения с другими монахами.

Чтобы иметь представления о грехах и наказаниях, следует привести несколько примеров для каждого случая.

Poena levis (легкое наказание): если монах допустил ошибку на хорах или не проявил усердия, отстав от остальной братии.

Poena media (среднее наказание): если монах не присутствовал на службе или на собрании братии без разрешения настоятеля; если он разговаривал с мирянами о пустяках.

Poena gravis (серьезное наказание): если монах не соблюдал поста; при посторонних, к великому стыду всей братии, вел себя вызывающе по отношению к своему настоятелю.

Poena gravissima (тягчайшее наказание): если монах отказывается признать свой смертный грех и не хочет выполнять предписаний в связи с этим грехом, а также если он проявляет неуважение к властям (всегда у кармелитов). В целом же, учитывая нравы той эпохи, можно сказать, что подобного рода грехи не столь уж тяжелы.

В сборнике обычаев Эйнсхема говорится, что мятежник должен быть препровожден в тюрьму. В случае необходимости братья ведут его туда силой, ибо виновный сопротивляется, и его упорство лишний раз свидетельствует о греховности. Его препровождают в закрытое помещение, где, в соответствии с принципами меры и различения, он будет находиться «до тех пор, пока он расстанется со своей гордыней, не признает своего греха и смиренно не пообещает исправиться».

Перед наказанием все равны. «Настоятель не должен обращать внимания на то, кто перед ним, – гласит сборник обычаев Эйнсхема, – свободный человек (прежде чем он стал монахом), серв, бедный или богатый, дворянин или простолюдин; настоятель должен карать и миловать каждого по его поступкам». Для монахов-цистерцианцев «личное положение основывается на всеобщем равенстве, и здесь нет несправедливых исключений. Единственное испытание достоинства – заслужить признательность лучших…».

Никогда не поздно получить прощение даже после страданий, бунтов, насилия, которые в нашем обществе окончательно делают виновного изгоем. На самом же деле наказывалось не столько прегрешение само по себе, сколько упорство в грехе, проявляемая злая воля, непримиримость перед законом. В сборниках обычаев предусмотрено, что именно следует предпринимать, когда тот или иной буйный малый раскается. Он ожидает у ворот аббатства, умоляя аббата принять его, настаивает на этом и также просит мирян, ожидающих встречи с настоятелем, молиться о нем. Эта длинная и подробная психологическая драма завершается церемонией воссоединения: виновный должен лечь раздетым на землю к ногам братьев…

Было время, причем не такое давнее, когда все успехи средневекового сельского хозяйства связывали исключительно с трудом монахов. Они одни корчевали леса и распахивали земли, осушали болота, орошали пустынные долины севера и востока Европы, осваивали ланды и пустоши. Они одни выращивали хороший урожай, изобретали новое сельскохозяйственное оборудование, разумно использовали леса. Сельское хозяйство ордена Сито представляло собой высший этап аграрного развития на Западе.

Следует умерить восторги по этому поводу: клюнийцы, бенедиктинцы древнего устава – вовсе не единственные знатоки средневекового хлебопашества. В самом деле, они ведь никогда не были многочисленными, даже в эпоху процветания их орденов – самое большее, несколько тысяч, рассеянных маленькими группками по всей Европе. Несомненно, именно крестьяне образовывали ту общность людей, которая должна была обрабатывать землю. Сеньоры по вполне понятным причинам проявляли самый непосредственный интерес к тому, чтобы их земли использовались с наибольшей выгодой. Таким образом, распашка земель не являлась «эксклюзивным» делом монахов. Но не стоит впадать и в противоположную крайность, преуменьшая роль монастырей. Их значение было исключительно важным, и не нужно недооценивать их влияние.

Внимание исследователя сразу же привлечет один факт: еремитам, каким бы ни был их устав и строгость режима питания, как бы они ни удалялись от мира сего, все равно приходилось добывать себе пропитание, а в лесу, где они укрывались от мира, возможностей для этого было недостаточно. Поэтому они разводили небольшие садики, и их труд вызывал восхищение верных, приходивших нарушить монашеское уединение.

Когда предприимчивые цистерцианцы (нашлись и другие, последовавшие за ними) приняли буквально устав св. Бенедикта, пожелав одновременно молиться и работать, то тем самым они открыли путь для великих начинаний. И прежде всего в сельском хозяйстве, ибо труд по преимуществу был трудом землепашца, как показывает само слово «laborare» [55]. На каких же землях могли трудиться монахи? На тех, которые завещали им верные чада Церкви из соображений благочестия или страха перед адом. Земли эти зачастую не всегда оказывались плодородными (нередко дарственная подчеркивала, что земли нуждаются в обработке), например, долгое время были заброшенными и теперь практически вернулись в дикое состояние. Наконец, монахи сами селились на таких землях, какие они отыскивали, стремясь к строгому аскетизму, – и это были главным образом непроходимые места вдали от населенных районов. Да, монахи искали уединения в лесной чаще, тем не менее они все равно создавали пастбища, фруктовые сады, огороды, необходимые для пополнения запасов продовольствия. Содержать свой монастырь и заниматься его угодьями далеко не просто. Отыскать в лесных дебрях большую поляну, подходящую для своих нужд, – удача маловероятная, поэтому монахи начинали корчевать лес и распахивать землю.

Поэтому утверждать, что корчевание и распашка земель – занятие одних крестьян, которые действовали по принуждению своего сеньора или по собственной инициативе, было бы некоторым преувеличением. Жорж Дюби едва ли переоценивал роль монашеских орденов в этой области; он упоминает случай, когда одна коммуна в Бельгии (Герсталь) в XIV веке доверила цистерцианскому конверзу заботу о корчевании трех бонье (более 4 га). Тот же автор подчеркивает, что в XV веке практика обработки земли самим владельцем еще сохранялась, хотя уже и отходила в прошлое: настоятель одного сельского приората приказал «раскорчевать, очистить от камней и распахать 150 моргов земли», которые, как уточняет текст, «не обрабатывалась с незапамятных времен».

Еще один фактор объясняет то влияние, какое монахи оказывали на развитие сельского хозяйства в Европе. В принципе, как, например, у картезианцев, количество монахов в монастыре не могло быть слишком большим. Клюни со своими 700 монахами – исключение, почти невероятное. Обычно в обители насчитывалось 25—30 монахов, а часто и меньше. В развивающемся ордене, например в цистерцианском, численность братии росла очень быстро, а затем горстка монахов, как правило дюжина, отрывалась от основной обители и переселялась куда-нибудь подальше. Благодаря такому расселению осваивались новые территории, распахивались новые земли, вначале неблагоприятные для хозяйствования, но по тем же причинам заселяемые монахами, по которым это делали и самые первые братья.