Annotation

Валентина Мелисова Исповедь восточной женщины

I. В арабском доме

1. Пропадаю я.

Стоило ли пересекать 3 границы, чтобы теперь, стоя на площадке сторожевой крепости (единственной достопримечательности в этом городе) задать себе вопрос:

— Зачем надо было, имея прекрасное московское образование, московскую прописку, все, что было со мной за 30 лет, сменить так неожиданно, стремительно и бесшабашно, на эту чужую страну, чужих людей, чужую религию?

Шорох сзади, оглядываюсь — никого, шорохи слева, справа — легкий ветерок.

Куда ни повернусь, всюду выжженные солнцем, бесцветные дома, чахлая редкая зелень. Только высокие минареты мечетей оживляют пейзаж.

— Куда ты попала, Наташа? Русская, христианка, как ты оказалась здесь?

— А, действительно, как?

Я на вечеринке по поводу Нового года. Подружки — Таня и Ленушка так зазывали, так суетились, обещали какое-то знакомство. А мне было лень! Лень встать с дивана, лень одеться, нанести макияж, лень даже подумать, что из теплой, уютной комнаты нужно выходить в сырой, промозглый вечерний воздух. Но уж очень старались подружки: щебетали-щебетали-уговорили. Ну, ждите!

Собираюсь, одеваюсь медленно. Я вообще копуша. Терпеливо ждут. Критически оглядываю себя в зеркало: среднего роста, скрытная, с распущенными каштановыми волосами я иногда нравлюсь себе. Нравлюсь и сейчас. Хороша!

И вот я в совершенно незнакомой компании — нарядная, красивая, веселая. С кем-то здороваюсь, с кем-то целуюсь, с кем-то знакомлюсь.

И чувствую на себе внимательный восторженный взгляд огромных черных глаз. Поворачиваюсь, как в замедленной съемке в кино, и … утопаю в них. Назойливо звучит песня Успенской «Пропадаю я».

Да нет, это я пропадаю. Это про меня песня, но пропадаю не одна, с ним вместе. Непривычное имя Валид. Очень созвучно с именем мамы. А может быть это символическая значимость?

И я пропала в течение недели: встречи, цветы, духи, улыбки, обжигающие поцелуи, влюбленные взгляды. Никогда за мной никто так не ухаживал, да и ухаживать-то было некому: мальчишки-сокурсники не умели ни руки подать, ни цветы подарить, ни комплимент из себя выжать. И никто никогда не шептал ласково и нежно: «хабиби» (любимая). И не распускал мои роскошные каштановые волосы, чтобы целовать их, целовать, целовать.

В моей душе поднималась горячая волна, захлестывала разум, сознание — пропадала я.

А потом начались бурные, стремительно убегающие дни и недели. Мой любимый защищается; тема диссертации сложная, мудреная; но он блестяще, убедительно рассказывает, объясняет, показывает. С волнением слушаю — голос уверенный, очень хорошо раскрывает тему.

Мне очень приятно слышать высокую оценку строгой профессорской комиссии:

— Отлично, молодец; пусть ваша тема принесет пользу вашей Родине. Пусть успех сопутствует вам!

Защитился Валид и улетает в далекую Сирию — это его Родина. Он должен после аспирантуры быть в своей стране, срочно должен проходить армейскую службу.

В голове только одна мысль: — Как же я без него? Как я останусь одна? Пропаду я, пропаду!

Спасает беготня. Бегом вверх-вниз по лестницам, учреждениям, метро. Надо сфотографироваться, сдать документы на международный паспорт, упаковать вещи, съездить к родителям в Казахстан — повидаться и попрощаться; заказать билет в далекую Сирию, которую на карте-то никогда не встречала, а про их знаменитые Галанские высоты думала, что это в Голландии.

Тепло и уютно в родительском доме. Внимательная, всепонимающая мама, заботливая, но почему-то грустная, иногда замечаю слезинки в ее глазах.

— Дорогая моя, ну что же ты так волнуешься, не на век же расстаемся. Не грусти, не плачь. Обещаю тебе, я буду счастлива, буду!

Очень спокойный, как всегда уверенный папа. Он даже гордится мной:

— Молодец, дочка! Отчаянная, не боиться. За любовью стоит идти на край света.

Любимая Томаша, сестричка-лапушка, грустит с мамой, понимает, что видеться так часто, как раньше, не будем. Озорница Линушка, шумная, веселая, неугомонная, не дает никому покоя в доме. Молчаливый Нияз, принимает все, как есть: все хорошо, если человеку, действительно, хорошо.

Вот и вся моя семья. Самые дорогие моему сердцу люди. Любимые, не так уж я уверена, как кажусь. Собираться — собираюсь, а вот, что ждет меня там — не пропаду ли? Ответа нет.

Нияз, Валид — мусульмане. Значит, мама — мусульманская теща? Интересно! Какая, вообще, интересная жизнь.

А вечером задумчивый, нежный голос в трубке: — Хабиби, ты меня не забыла? Я жду тебя, хабиби! С этим голосом я засыпаю. Как хорошо быть «хабиби».

И снова Москва. Это лето было таким жарким, но я не замечала ни изнуряющей жары, ни гроз, ни ливней. Я, как угорелая, носилась по Москве: получала паспорт, ставила визы, покупала подарки для многочисленной родни в Сирии.

Вверх-вниз по лестницам, с автобуса на троллейбус, с троллейбуса на метро. Утро, ночь — сутки прочь. Прочь кусочек моей жизни в первопрестольной. Когда-то теперь я тебя увижу, белокаменная красавица, давшая мне так много за 12 лет жизни здесь? Грустно, очень грустно прощаться.

1 августа 1994 года. Шереметьево. Меня провожают Танюшка и мама. Накануне ночь не спали. Мама плачет, а я уговариваю:

— Мамочка, ну, не плачь! О чем ты плачешь? Ну, была бы у меня приличная квартира в Москве, или жених-миллионер. Очнись, мама, ничего нет, ничего не жаль. Ну зачем так сказала?

У линии паспортного контроля останавливаюсь, поворачиваюсь. Мамино лицо не вижу, но знаю — плачет. И вдруг щенячья какая-то грусть переполняет душу: еще не поздно, стоит только повернуть … Реву, но решительно делаю шаг вперед. Прощайте! Пропадаю я.

В Дамаске +45,0 в тени. Рядом со мной Валид. Вижу, чувствую — счастлив, как, впрочем, и я. А вокруг масса народу.

— Это старший брат Вахид, это — младший Омар, это племянница Хайди, это младшая сестра Галя. Это, это, это …

Рябит в глазах, имена мелькают, как воздушные шарики — вьются, кружат над тобой, а не поймаешь. Пропадаю!

Едем. Дорога ровная, обсаженная цветущими олеандрами, кипарисами. Зелено, бьют фонтанчики. Очень интересная своеобразная архитектура. Дома многоэтажные, балконы застеклены матовым стеклом — от солнца, от посторонних глаз. Почему «глаз» — непонятно. Большой дом в 6 этажей, а в середине подъезд только в 2, почему?

— Потому что крыша 2го этажа куплена этим квартиросъемщиком, захочет — достроит еще, когда увеличится семья, захочет — со временем продаст.

В зеркале вижу настороженный строгий взгляд старшего брата. Вряд ли я им понравилась. Шляпа, платье с короткими рукавами. Держусь свободно, смело; разговариваю, глядя прямо в глаза. Не восточная женщина, нет!

Но любимый рядом, погладил руку, коснулся губами уха: — Хабиби!

Снова в зеркале строгий взгляд. Но меня тревожит совсем не этот взгляд, меня волнует встреча со свекровью. Какая она — маленькая восточная женщина, закутанная в черное? Ждет ли меня и как ждет, все-таки чужестранка.

Волноваться волнуюсь, но все равно любопытство берет верх. Верчу головой, разглядываю окрестности. На окраине Дамаска какой-то табор: мужчины в широких цветных балахонах, чалмах, женщины закутаны по самые глаза, голопузые грязные ребятишки — бедуины? — Да, это место их кочевья.

Сразу за городом пустыня. Желтые барханы, желтые каменные карьеры, маленькие поселения — 2, 3 домишка со скудной растительностью. Деревня? Ну и ну!

Чем ближе к северу, тем зеленее: вдоль дороги посадки кипарисов, сосен: вокруг деревень сады, виноградники, фисташковые плантации, огороды. Все тщательно ухожено.

Проезжаем 2 маленьких городка: — Хоме и Хому. На улицах многолюдно, непривычная речь, непривычная одежда.

В Халеб, город, который должен стать моим родным, приезжаем поздно вечером. Но нас ждут. Многочисленные дети, невестки, внуки.