Да, это туманное утро с шумящим потоком, с глухими обвалами снега, с пением всех птиц, с выкликанием журавлей из туманной дали была новая, прекрасная глава из книги «Весна воды».
Первое марево. Вечер был туманно-мутный, моросил мелкий дождь, как вчера, птицы пели мало: утро вышло, а вечер еще <1 нрзб.> этой весной.
22 Апреля. Солнце вставало в тумане, в это время навернулся северный ветер и чуть-чуть схватил лужицы, и так утро вышло, хотя и солнечное, страстное, с холодком. Потом ветер стал быстро повертываться к востоку, дышало зноем, после обеда потянуло с юга, и со всех сторон стало затягивать дождевыми облаками.
На Трубеже продолжается ледоход. Малые речки свой лед, кажется, сбыли. Ольха и орех надули сережки, но еще не цветут. Сильно прибыло крякв, видимо это их валовой прилет, а чирков незаметно еще. С большим спехом без всякой задержки пролетел с юго-запада на северо-восток через озеро угол гусей. И журавли тоже летели. Наши, которые остановились с первого дня весны воды около Дубовицкого болота, непрерывно гомонят. На Куротне валовой прилет лесных голубей (с белым колечком на шее и с белой полоской на крыльях, вяхирь, или витютень, колотух?). Наши тетерева не собрались в ток, бормочут поодиночке и на деревьях. У берез началось движение сока.
— Дорогой папаша, — сказал встречный мужик с возом сена, — подожди, ну как, скажи: корячка эта так будет до города.
Я пошел опять, куда глаза глядят, и мне казалось, я должен спешить, как по большому делу и что там, в природе, без меня не обойдутся, я там совершенно необходимое существо.
Лева видел лягушку. На заре две цапли.
Приходил Б. И., вспоминали пережитое. Он рассказывал, как ему пришлось выбираться из Москвы и как он обрадовался, когда в Переславле услыхал матерные слова. Значит, в этой брани мужиков не одна злоба.
23 Апреля. Теплая ночь и утро опять новое, совсем теплое, влажное. После восхода начались синие тучи, и казалось, будет гроза, но скоро все небо обложено было серым, и пошел хороший теплый дождь. После дождя небо открылось и от земли повалил пар густой белый, потом этот туман рассеялся, воздух стал дрожать в прозрачных испарениях, установился сияющий жаркий коронный Апрельский день.
Я навел бинокль на куст можжевельника, и оттуда глянул на меня чей-то живой черный очень блестящий глаз: это были, оказалось, дрозды певчие, рябинники, черные. Птички стали разнообразнее, попадались малиновки (серые с розовым галстуком) и полевые с черными крыльями и черной полоской на голове. На опушке оврага вспорхнул вальдшнеп, Петя уверяет, что видел ласточку (вчера начало движения сока у березы, и в ту же ночь являются вальдшнепы: это всегда вместе). Орел летел вдоль берега (орлан белоголов), его сопровождала ворона, поднимаясь над ним и падая, стараясь попасть собой в него, только ни разу не попала. Гуси опять пролетели по вчерашнему пути. От снега осталась только небольшая часть в полях, леса и овраги, конечно, еще завалены. Орех еще не зацвел (бабочек уже много, обычные красные и капустницы желтые). Мы выставили рамы. Неустанная игра чибисов над болотами. Замечено самое первое начало работы кротов утром, а вечером уже значительное. Лисица прошла по снегу грязными ногами. Даже заячьи следы стали грязными.
Попробовали стать на тягу в овраге. По пути спугнули двух вальдшнепов, потом еще двух, — вопрос: что они тоже, как утки, спариваются в пути? Солнце село в тучу, и синее делалось в красное. Как будто слышался гром из синего клока, потом в синем играла молния без грома. Пели малиновки и певчие дрозды. Вальдшнепы больше гонялись друг за другом, чем тянули и не хоркали, а только цикали. Не совсем еще, но все-таки это был глубокий вечер, первый, сотворенный этой весной.
24 Апреля. На рассвете я вскочил с кровати от потрясающего удара грома, еще раз ударило, еще и полило как из ведра.
Мои слова о необходимости «собирать человека» произвели впечатление на Яковлева, но сам я совсем не знаю, каким же способом надо его собирать. Вот собирала человека церковь по идеальному образу Христа — не удалось, а «человек» революции оказался бесчеловечным, пустым символом. Церковный человек распялся при осуществлении на небесное и земное, революционный на бюрократа и мужика (родового человека), супротивника идейного (недаром же все было против «интеллигенции»). По-видимому, человека возможно собирать не идейно, а преждевременно, (реально) хозяйственно, вроде того как землю собирали цари, т. е. ощупью, повертывая ком по тому месту, где он навертывается…
Что раздражает в Горьком? его озорные хлопки, подчас думаешь — не жульничает ли он? Но, видимо, теперь из его деятельности что-то выклеивается, и этому надо помогать, потому что новый мир явится путем собирания.
Надо удерживаться от интеллигентского стремления осознать жизнь прежде, чем сам пожил: надо просто жить.
Муравьи выползли все на верх кочки и лежали на ней, не шевелясь, подсыхая. Вечер был теплый, вальдшнепы тянули по-настоящему долго (с 7. 45 м. в.). У можжевельников новые ягоды.
Приехал Яковлев.
25 Апреля. Воскресенье вербное. На рассвете проливной дождь, потом на весь день туман, перемежаясь с дождем. Ветер переменился с юга на запад и хочет на север. Прохладно. Цветет крушина (сережки). Ольха и орех еще не зацвели. Бьют щук. Видел кукушек. Наши пошли на ток.
26 Апреля. Серое прохладное утро с северным ветром. Весенняя захмыленка.
Яковлев — писатель-середняк, действует по-мужицки. Очень интересные сведения: оказывается, «плотину прорвало» не только в отношении меня, но и всех пишущих, такого заработка не бывало даже в самое лучшее для литературы время, но в то же самое время падения курса и совершенное расстройство промышленности. В одну сторону как будто продушина, но в другую — тупик, чем же это кончится? Я спросил мужика: «Останутся коммунисты?» Он ответил: «Нет, это не может остаться». — «Останется советская власть?» — «Не знаю». — «Значит, царь?» — «Нет, зачем царь, царя не надо». — «А как думаешь, каким образом переменится власть?» — «Скажут: возьмите ее от нас, сделайте милость, возьмите только». И вдруг спрашивает: «А что сын мой в милиции служит, это, как вы думаете, — это ничего?»
Под Вербное воскресенье шли по дороге с гармониями и ругали Бога и Богородицу, и веру — все! Я спросил Ф. Ф-а: «Кто эти люди?» — «Свои же люди, самые православные, сейчас они ругают Бога, а родится дитя, идут к попу и кланяются: окрести!»
«Принимая все во внимание» — делаю вывод (пока только предложение), что жить в стороне становится рискованно, надо переезжать в Сергиев.
Вчера и сегодня при наступлении холода замечал прилет свиристелей. Глянул на Вражек, какой был великий поток, и теперь уже такой маленький ручеек. Так при северном ветре сузились и мои страницы весны, не страницы это теперь, а строчки.
Дети уходили А. С. Яковлева, и он уехал, этот каменный человек с глазами тюленя, высматривающий, холодный и степенный. Но очень может быть, что при ближайшем знакомстве он окажется очень хорошим и весь холод приносит от стесненности и неловкости, какая сопровождала раньше хороших революционеров.
Собрание сочинений: т. I. Колобок (13), т. II. «В краю с Невид. Градом» (15). Том III. «Кащеева цепь» (15). Т. IV. Черн. араб, «Родники» (10), «Охот, рассказы». V. Башмаки (10) и др. очерки 70 лист. = 7 тыс.
Действительность никогда не совпадает с вымыслом (легендой), она всегда в обиде: или потому, что ей кажется, что представлено хуже, чем есть, или лучше; вот именно ей бывает особенно худо, если лучше, потому что хуже нет обмана, и если даже на мгновенье поворот в легенду, сейчас же вливается яд: «а что если милая легенда ошибается».
