— Нет, нет. Ешь спокойно. Я сыта.

— Уверена?

— Ну разве что совсем маленький кусочек.

После того как полпорции гребешков Джо и шоколадное суфле с вишнями — в качестве утешения — съедены мною (а то ведь сопливый официант двадцати с небольшим лет от роду, титулующий вас «мадам», в состоянии отравить весь день), мы принимаем решение бросить вызов стихиям и отправиться на прогулку. Узкая дорожка между задней стеной паба и каналом (по этой стежке тянут лодки на бечеве) выводит нас к шлюзу, а потом к центру деревни.

Первоначально мы намеревались отправиться на машине в Хартфордшир и пообедать в местности, именуемой Тринг, но в итоге нас занесло совсем в другое графство (Беркшир), в игрушечную деревню под названием Кэссокс. Это все потому, что за рулем сидел Джо со своей жизненной установкой типа «просто направим машину в северо-западном направлении и посмотрим, куда она нас привезет». Вот она и привезла. По душе это место Джо или нет, понятия не имею.

Одно могу сказать: все вокруг нас такое совершенное, что дальше некуда. Окружающую среду словно постригли маникюрными ножницами, а контур мельничного пруда, похоже, вывели по транспортиру. Традиционное пожелание доброго пути покрывает живописный мох, мостик горбат в самую меру, а в крытых соломой лавках вдоль главной улицы продается мармелад со вкусом шампанского и плетеные из прутьев утки. Все прочее столь же приторно. Боковые улицы освещены поддельными викторианскими фонарями и вымощены не менее поддельным булыжником. В общем, настоящая деревня из детского конструктора.

За околицей мы попадаем на узкую дорогу, обсаженную дубами и опутанную живыми изгородями. Нашему взору открываются дали. Мерцают поля, недавно засеянные рапсом, зеленеют холмы, и над всем этим влажным покрывалом вздымается небо.

— Красиво, правда? — восхищается Джо.

— Да. — Я стараюсь быть объективной. — Очень… гм… холмисто.

— Как все-таки классно — вырваться из Лондона! Прочь от потоков людей и машин!

Честно говоря, ничего особенно классного я не вижу. Да, красиво. Но что-то во всем этом есть унылое. Глянцевая открытка с видом английской деревни — но при взгляде на нее меня охватывает чувство одиночества. На денек сюда съездить можно, почему бы и нет, особенно если не употреблять в пищу замороженное мясо в тесте, — но жить так далеко от города для меня было бы совсем невесело.

— Что случилось?

— М-м… нет, ничего. С чего ты взял?

— У тебя такой вид, будто ты сейчас расплачешься. С тобой все хорошо?

— Со мной все нормально, честное слово. Слушай, давай-ка вернемся в Кэссокс и выпьем чаю со сливками или что-нибудь в этом духе. Купим сувенирчик. Какую-нибудь плетеную утку или чатни[29] домашнего приготовления.

— А у тебя нет настроения проделать все это в следующей деревне?

— Ну, если ты так настаиваешь… а следующая деревня далеко?

— Что-то около мили. Хозяин паба сказал, по пути есть старинная церковь. Можно и туда заглянуть.

Я старательно подавляю стон.

— Там есть могилы времен Норманнского завоевания, — соблазняет меня Джо. — И еще огромное чумное кладбище. Это, наверное, интересно.

— Хм-м, — мычу я, делая вид, что обдумываю его предложение. — Чумные захоронения, говоришь? Почему бы и нет?

Джо бродит по кладбищу с ножом для чистки овощей в руке и пластиковой сумкой под мышкой. Глядя со стороны, можно подумать, он затеял что-то дурное. На самом деле он просто срезает черенки растений. Если Джо видит какую-то необычную траву, он бормочет что-то непонятное по-латыни и в дело идет нож. Потом Джо присыпает место среза специальным порошком и заворачивает черенки в мокрую вату. Дома он посадит их в горшки и вырастит полнокровные растения.

Когда Джо набил полную сумку, а я закончила подсчитывать среднюю продолжительность жизни норманна (надо же было как-то убить полчаса), мы огибаем кладбище и направляемся к следующей деревне. Еле приметная дорожка вьется по долине еще где-то с полмили, и перед нами возникает небольшое село под названием Лингс-Уолден. Тут нет затейливых чайных лавок и украшенных рекламой «Мишлена» гурман-пабов с сопливыми официантами, тут только почта, обычная пивнушка и лавочка с сельхозинвентарем.

Джо обнимает меня за плечи и прижимает к себе. Я знаю, о чем он думает. Вот именно в таком месте он хотел бы жить. Это по нему — жить бок о бок с курами и козой, и возделывать овощные грядки на натуральном навозе, и ездить в город не чаще нескольких раз в год. Зимой он бы грелся у камелька и поглощал лепешки, а летом в его саду цвели бы дикий жасмин и ночные цветы. Сады богатеньких жителей Кэссокса дали бы ему верный кусок хлеба — он заработал бы состояние на фигурной стрижке живых изгородей (в форме летящих диких уток, например, или пасущихся домашних гусей). Джо думает о будущем. О нашей совместной жизни. О том, как бы купить дом и основать семейную династию. О том, как он назовет своих детей.

Я вижу, как блестят его глаза от всех этих мыслей, и теснее прижимаюсь к нему. Волосы у Джо мокрые, под мышкой — кипа черенков, но все равно меня тянет к нему. Я знаю, он проживет и без меня. Но когда мне понадобится человек, на которого можно опереться, стоит лишь подать знак — и он явится. На какое-то мгновение мне даже кажется, что я примирилась с жизнью. На какую-то секунду все становится легко, просто и надежно.

Но сердце вдруг затрепетало, как птица, и мысли мои потекли совсем в другую сторону. Как же одиноко будет мне в одном из этих неприветливых коттеджей! Ни занавесок, ни личных вещей, ни фотографий, ни людей, только вид из холодного окна, подобного оку зеваки. Только деревья, и продуваемые ветром аллеи, и пустые нивы, прихваченные морозом, все чужое, и не за что зацепиться глазу.

И я позволяю мыслям направиться туда, где безопасно. На широкую авеню Манхэттена, заполненную людьми, на забитую лавчонками улицу Бангкока — там воняет бензином и кипит жизнь, — наконец, на заброшенные железнодорожные пути, заваленные велосипедными колесами и поросшие травой. И вот передо мной вонючий, весь в оспинах панельный дом — пристанище великана из детских сказок.

— Он маньяк.

— Ничего подобного.

— Все ухватки маньяка. По-моему, он опасен.

Не прошло и часа, как мы снова в Лондоне, и, хотя мы застряли в конце Холловей-роуд посреди огромной пробки, у меня на душе радостно. Мне стало легче, как только мы выехали на трассу и кусты, поля и скелеты деревьев без листьев уступили место асфальту, заправкам и мотелям.

Похоже, Джо не разделяет моих чувств. Стоило нам свернуть на Ml, он как-то сник, а когда мы уткнулись в длинные ряды оранжевых габаритных огней, двигающихся к центру Лондона, настроение у него совсем испортилось. Он стал отпускать проклятия в адрес водителей грузовиков, и автомобилистов, делающих закупки в выходные, и мойщиков лобовых стекол с их ведрами и грязными тряпками; к тому же, когда мы проезжали станцию метро «Арчвей», он услышал, как я напеваю, и решил устроить мне небольшую сцену.

— Он не опасный. Он ранимый.

— Ранимый?

— Да, типа Денни Де Вито. Знаешь, твердый снаружи, хрупкий внутри.

— Уж кто-кто, а Денни Де Вито не кажется мне хрупким. Он просто хам и грубиян. Да еще какой-то подлый.

— Ну да. Все это, конечно, правда. Он и такой, и сякой. Но это все потому, что он много страдал.

— Именно так говорят серийные убийцы, когда их поймают за приготовлением отвара из человеческих голов. Откуда ты знаешь, что ему вдруг не захочется шарахнуть тебя по шее стальной арматуриной и сварить твою голову?

— Он очень медленно перемещается и не способен на резкие движения. К тому же он не выносит беспорядка. И дурного запаха. Он прямо помешан на гигиене и чистоте.

— Помешан?

— Типа того. Разве это не бзик — мыть руки миллион раз на дню. Чуть не до крови. Он сам этому не рад. У него даже цыпки.