— Господин Ленэ, — сказала она, — я умираю!

— Виконтесса де Канб, — сказал он громко, — просит у вашего высочества позволения удалиться.

— Нет, нет! — вскричала Клер. — Я хочу…

— Ваше место не здесь, сударыня, — отвечал ей Ленэ вполголоса. — Вы ничего не можете сделать для него; я сообщу вам все, что произойдет, и всеми силами постараюсь спасти его.

— Виконтесса де Канб может уйти, — сказала принцесса. — Те из дам, которые не желают присутствовать на этом заседании, тоже свободны оставить нас. Мы хотим видеть здесь только мужчин.

Ни одна из дам не поднялась с места: прекрасная половина человеческого рода, сотворенная для того, чтобы пленять, всегда стремилась исполнять обязанности той половины, которая создана повелевать. Слова принцессы предоставили этим дамам случай стать на несколько минут мужчинами. Соблазн был слишком заманчив, чтобы они согласились упустить его.

Госпожа де Канб вышла, ее поддерживал Ленэ. На лестнице она встретила Помпея, которого послала узнать новости.

— Что же? — спросила она.

— Он арестован.

— Господин Ленэ, — сказала Клер, — я теперь верю только вам и полагаюсь только на Господа.

В отчаянии она вернулась в свою комнату.

— Какие вопросы предлагать тому, кто предстанет перед нами? И на кого падет жребий? — спросила принцесса, когда Ленэ возвратился на свое место и сел возле секретаря.

— Нет ничего проще, ваше высочество, — отвечал герцог де Ларошфуко. — У нас около трехсот пленных, в том числе десять или двенадцать офицеров. Спросим только их имена и какие чины имели они в королевской армии; первый, кто назовет себя комендантом крепости, — звание, соответствующее месту несчастного моего Ришона, на того жребий и укажет.

— Бесполезно терять время на расспросы десяти-двенадцати офицеров, господа, — возразила принцесса. — Господин секретарь, у вас есть подробный реестр, найдите в нем пленников, равных господину Ришону по чину.

— Таких только два, ваше высочество, — отвечал секретарь, — комендант Сен-Жоржа и комендант Брона.

— Итак, двое, — сказала принцесса. — Видите, сама судьба покровительствует нам. Их задержали, Лабюссьер?

— Как же, ваше высочество! — отвечал капитан телохранителей. — Оба сидят в крепости и ждут приказания предстать перед судом.

— Так пусть предстанут, — сказала принцесса.

— Кого из них привести? — спросил Лабюссьер.

— Обоих, — отвечала принцесса, — только начнем с первого, с господина коменданта Сен-Жоржа.

XXI

Страшное молчание, нарушенное только шагами выходившего капитана телохранителей и непрекращавшимся ропотом толпы, последовало за этим приказанием, которое должно было повести мятеж принцев по новому, более опасному пути. Это приказание одним махом ставило принцессу и ее советников, ее армию и город Бордо как бы вне закона, заставляло всех жителей отвечать за интересы и за страсти нескольких людей. Это означало действовать в миниатюре так, как Парижская коммуна 2 сентября. Но однако, как известно, Коммуна совершала тогда великое дело.

Ни вздоха не было слышно в зале; глаза всех были обращены на дверь, в которую войдет арестант. Принцесса, желая как можно лучше разыгрывать роль председателя, перелистывала бумаги; герцог де Ларошфуко погрузился в раздумье, а герцог Буйонский разговаривал с маркизой де Турвиль о подагре, от которой он очень страдал.

Ленэ подошел к принцессе и попытался последний раз остановить ее — не потому, что надеялся на успех, но потому, что принадлежал к числу честных людей, которые считают первейшей обязанностью исполнение долга.

— Подумайте, ваше высочество, — сказал он, — одним ходом вы ставите будущее вашего семейства под удар.

— В этом нет ничего особенного, — отвечала она сухо, — ведь я уверена, что выиграю.

— Господин герцог, — взывал Ленэ, оборачиваясь к Ларошфуко, — вы человек, столь высоко стоящий над обыкновенными умами и человеческими страстями, вы, верно, посоветуете нам придерживаться умеренности?

— Сударь, — отвечал герцог лицемерно, — я именно об этом теперь совещаюсь с моим разумом.

— Посоветуйтесь с вашей совестью, господин герцог, — сказал Ленэ, — это будет гораздо лучше!

В эту минуту послышался глухой шум запираемых ворот. Он отозвался в сердце каждого, ибо возвещал появление одного из пленников. Скоро на лестнице раздались шаги, алебарды застучали по плитам, дверь отворилась и вошел Каноль.

Никогда не казался он таким красивым и таким элегантным. На лице его, совершенно ясном, отражались еще радость и беспечность. Он вошел легко и без принуждения, будто в гостиную генерального адвоката Лави или президента Ладана, и почтительно поклонился принцессе и герцогам.

Даже сама принцесса изумилась, заметив его безукоризненную непринужденность, и с минуту разглядывала молодого человека.

Наконец она нарушила молчание:

— Подойдите, сударь!

Каноль повиновался и поклонился во второй раз.

— Кто вы?

— Барон Луи де Каноль, ваше высочество.

— Какой чин имели вы в королевской армии?

— Я служил подполковником.

— Вы были комендантом в Сен-Жорже?

— Имел эту честь, ваше высочество.

— Вы говорите правду?

— Полную, ваше высочество.

— Записали вы вопросы и ответы, господин секретарь?

Вместо ответа тот поклонился.

— Так подпишите, сударь, — сказала принцесса Канолю.

Каноль взял перо, вовсе не понимая, зачем его заставляют подписывать, но повиновался из уважения к особе, которая говорит с ним.

Подписывая, он улыбнулся.

— Хорошо, сударь, — сказала принцесса, — теперь вы можете уйти.

Каноль опять поклонился своим благородным судьям и вышел с той же непринужденностью и грацией, не выказав ни любопытства, ни удивления.

Едва вышел он и дверь затворилась за ним, принцесса встала.

— Что теперь, господа? — спросила она.

— Теперь, ваше высочество, надо подавать голоса, — сказал герцог де Ларошфуко.

— Будем подавать голоса. — повторил герцог Буйонский.

Потом повернулся к судьям и прибавил:

— Не угодно ли вам, господа, высказать свое мнение?

— После вас, монсеньер, — отвечал один из жителей Бордо.

— Нет! Нет! Раньше вас! — послышался громкий голос.

В голосе этом было столько твердости, что все присутствовавшие изумились.

— Что это значит? — спросила принцесса, стараясь разглядеть лицо того, кто вздумал возражать.

Неизвестный встал, чтобы все могли видеть его, и громко продолжал:

— Это значит, что я, Андре Лави, королевский адвокат, советник парламента, требую именем короля и особенно во имя человечности предоставления права безопасности пленникам, находящимся у нас в Бордо под честное слово. Поэтому, принимая во внимание…

— О! Господин адвокат, — перебила принцесса, нахмурив брови, — нельзя ли при мне обойтись без канцелярских выражений, потому что я их не понимаю. Здесь дело идет о высоких принципах. Это не мелочная тяжба всяких крючкотворов, и все члены суда, надеюсь, поймут эту разницу.

— Да, да! — закричали хором городские чиновники и офицеры. — Господа, будем подавать голоса!

— Я сказал и повторяю, — продолжал Лави, нисколько не смущаясь язвительным замечанием принцессы, — что требую права безопасности для пленных, сдавшихся под честное слово. Это не канцелярские выражения, а основания международного права.

— А я прибавлю, — сказал Ленэ, — что, как ни жестоко поступили с бедным Ришоном, его все же выслушали прежде, чем казнили, а потому справедливо было бы и нам выслушать обвиняемых.

— А я, — сказал Эспанье, предводитель жителей Бордо во время атаки Сен-Жоржа вместе с господином де Ларошфуко, — я заявляю, что, если вы помилуете обвиняемых, город восстанет.

Громкий ропот на улице подтверждал слова его.

— Поспешим, — сказала принцесса. — К чему присуждаем мы обвиняемого?

— Скажите — обвиняемых, ваше высочество, — закричало несколько голосов, — ведь их двое!

— Разве одного вам мало? — спросил Ленэ, с презрением улыбаясь этому кровожадному раболепству.