— Правда, мы там встретились.

— Изволите видеть!

— Только тоща я была переодета.

— Нет, нет, вы теперь переодеты. Впрочем, я понимаю: приметы виконта де Канба разосланы по всей Гиени, поэтому вы считаете благоразумным, чтобы не возбудить подозрения, носить женский костюм, который, если говорить правду, чрезвычайно вам к лицу.

— Сударь, — сказала виконтесса с замешательством, которое тщетно старалась скрыть, — если б в вашем разговоре не было нескольких разумных слов, так я подумала бы, что вы сумасшедший.

— Я не скажу вам того же, и переодеваться — дело очень благоразумное, когда вступаешь в заговор.

Молодая женщина посмотрела на Ковиньяка с еще большим беспокойством.

— В самом деле, — сказала она, — мне кажется, что я вас где-то видела, но никак не могу вспомнить где.

— В первый раз вы меня видели, как я уже сказал вам, на берегах Дордони.

— А во второй?

— В Шантийи.

— В день охоты?

— Именно так.

— Так мне нечего бояться вас, сударь, вы из нашей партии.

— Почему же?

— Потому что были в гостях у принцессы.

— Позвольте заметить, что это ничего не значит…

— Однако ж…

— Там было так много людей, что не могли быть только одни друзья.

— Берегитесь, я дурно о вас подумаю.

— О! Думайте что угодно, я не рассержусь.

— Но что же вам угодно?

— Хочу, если вы позволите, принять вас в этой гостинице.

— Благодарю вас, сударь, я не нуждаюсь в вас. Я жду здесь одного знакомого.

— Прекрасно! Извольте сойти с лошади, и до приезда ожидаемого гостя мы поговорим.

— Как прикажете, сударыня? — спросил Помпей у виконтессы.

— Спроси комнату и вели готовить ужин, — отвечал ему Ковиньяк.

— Позвольте, сударь, кажется, я должна здесь распоряжаться.

— Это еще неизвестно, виконт, ведь я начальник в Жольне и у меня полсотни солдат. Помпей, делай то, что тебе сказано!

Помпей повесил голову и вошел в гостиницу.

— Так вы арестуете меня, сударь? — спросила дама.

— Может быть.

— Что это значит?

— Да, это зависит от предстоящего нашего разговора; но извольте же сойти с лошади, виконт, вот так… Позвольте предложить вам руку… Трактирный слуга отведет вашу лошадь в конюшню.

— Я повинуюсь вам, сударь, потому что вы сильнее, как вы сами сказали; я не имею никаких средств сопротивляться, но предупреждаю вас, что тот, кого я жду, — офицер короля.

— В таком случае, виконт, вы представите меня ему, я буду очень рад познакомиться с ним.

Виконтесса поняла, что сопротивляться бесполезно, и пошла вперед, показав своему странному собеседнику, что он может идти за нею.

Ковиньяк проводил ее до дверей комнаты, приготовленной Помпеем, и хотел уже сам войти туда, как вдруг Фергюзон, взбежав поспешно по лестнице, сказал ему на ухо:

— Капитан! Карета, запряженная тройкой лошадей, а в ней молодой человек, в маске… У дверец два лакея.

— Хорошо, — отвечал Ковиньяк, — это, наверное, ожидаемый дворянин.

— А, здесь ждут дворянина?

— Да, и я пойду встречу его. А ты оставайся здесь, в коридоре. Не спускай глаз с двери: входить могут все, но никого не выпускай.

— Будет исполнено, капитан.

Дорожная карета остановилась у гостиницы. Ее сопровождали четыре человека из роты Ковиньяка, которые встретили путешественника на дороге.

Молодой дворянин, одетый в голубое бархатное платье и закутанный в меховой плащ, сидел в карете. когда вооруженные люди окружили его, он беспрестанно задавал им вопросы, но, не получив ответа и увидев, что ничего не добьется, решился ждать. Иногда только он приподнимал голову и смотрел, не явится ли какой-нибудь начальник, у которого он мог бы получить объяснение странного поведения этих людей.

Впрочем, нельзя было определить, какое впечатление произвело на молодого путешественника это событие: лицо юноши было прикрыто по тогдашней моде черной шелковой маской, которая в то время называлась в о л к о м. Те части лица, которые показывались из-под маски, то есть верх лба и подбородок, были прекрасны и свидетельствовали о молодости, красоте и уме; зубы были маленькие и белые, глаза блестели сквозь отверстия маски.

Два огромных лакея, бледных и испуганных, хотя у каждого из них было по мушкетону на колене, ехали по обе стороны кареты и, казалось, были вместе с лошадьми привязаны к ее дверцам. Картина могла бы представлять сцену с разбойниками, останавливающими путешественника, если б все это происходило не днем, не возле гостиницы, без веселого Ковиньяка и спокойных лиц мнимых разбойников.

Увидев Ковиньяка, который вышел из гостиницы после разговора с Ферпозоном, молодой путешественник слегка вскрикнул от удивления и живо поднял руку к лицу, как бы желая убедиться, что маска по-прежнему на месте; нащупав ее, он несколько успокоился.

Хотя его движение было очень быстрым, однако ж оно не ускользнуло от внимания Ковиньяка. Он посмотрел на путешественника, как человек, привыкший понимать значение примет; потом невольно вздрогнул от удивления, почти равного тому, какое выказал кавалер в голубом, но быстро оправился и, сняв шляпу с особым изяществом, сказал:

— Добро пожаловать, прекрасная дама.

Глаза путешественника в прорезях маски сверкнули изумлением.

— Куда вы едете? — спросил Ковиньяк.

— Куда я еду? — повторил путешественник, как будто не заметив слов “прекрасная дама”. — Куда я еду? Вы должны знать это лучше меня, если мне нельзя ехать, куда я хочу. Я еду, куда вы меня повезете.

— Позвольте заметить вам, сударыня, — отвечал Ковиньяк с еще большей вежливостью, — что это не ответ. Ваш арест продолжится несколько минут. Когда мы потолкуем немного о наших общих делишках с открытыми лицами и сердцами, вам позволено будет ехать далее.

— Извините, — сказал путешественник, — прежде всего позвольте мне поправить одну вашу ошибку. Вы принимаете меня за женщину, между тем, как видно по платью, я мужчина.

— Вы, верно, знаете латинскую пословицу: Ne nimium crede colon, что значит — “Умный не судит по наружности”, а я стараюсь казаться умным. Вот и вышло, что, хотя на вас мужской костюм, я узнал…

— Кого? — спросил путешественник со страхом.

— Я уже сказал вам — даму.

— Но если я женщина, зачем вы арестовываете меня?

— Э, черт возьми, потому что в наше время женщины гораздо опаснее мужчин. Ведь наша война могла бы по-настоящему называться женской войной. Королева и принцесса Конде — это две воюющие державы. Они назначили генерал-лейтенантами герцогиню де Шеврез, герцогиню де Монбазон, герцогиню де Лонгвиль… и вас. Герцогиня де Шеврез — генерал коадъютора; герцогиня де Монбазон — генерал принца де Бофора; герцогиня де Лонгвиль — генерал герцога де Ларошфуко, а вы… вы, кажется мне, генерал герцога д’Эпернона.

— Вы с ума сошли! — сказал молодой путешественник, пожимая плечами.

— Я вам не поверю, прекрасная дама, так же, как не поверил сейчас одному молодому человеку, который говорил мне то же самое.

— Вы, может быть, уверяли ее, что она мужчина?

— Именно так. Я узнал этого маленького дворянина, потому что видел его как-то вечером в начале мая около гостиницы метра Бискарро, и теперь не обманулся его юбками, чепчиком и тоненьким голоском точно так, как меня не обманут ваш синий камзол, серая шляпа и сапоги с кружевами. Я сказал ему: “Друг мой, называйтесь как хотите, одевайтесь, как угодно, говорите каким хотите голосом, вы все-таки не кто иной, как виконт де Канб”.

— Виконт де Канб! — вскричал молодой путешественник.

— Ага! Имя это поражает вас! Вы, может быть, случайно знаете его?

— Он очень молод? Почти ребенок?

— Лет семнадцать или восемнадцать, не более.

— Белокурый?

— Да.

— С большими голубыми глазами?

— Да.

— Он здесь?

— Вот тут.

— И вы говорите…

— Что он переодет в женщину, как вы теперь, сударыня, — в мужчину.

— А зачем он приехал сюда? — спросил путешественник с живостью и смущением, которые становились все сильнее по мере того, как Ковиньяк, напротив, становился все воздержаннее на жесты и все скупее на слова.