— Бискарро! — повторил Ковиньяк. — Это не содержатель ли гостиницы в окрестностях Либурна?
— Точно так, между Либурном и Сент-Андре-де-Кюбзак.
— Под вывеской “Золотого тельца”?
— Да
да, вы знаете его?
— Немножко.
— Мерзавец! Тянет с меня деньги…
— Которые вы ему не должны?
— Должен… но надеялся не заплатить их.
— Понимаю, это очень неприятно.
— О, уверяю вас, что мне было бы гораздо приятнее видеть эти деньги в ваших руках, чем в его.
— Ну, так вы будете довольны.
— А расписка?
— Поезжайте с нами, тоща получите ее.
— Но как вы ее добудете?
— Это уж мое дело.
Поехали к Орлеану, куда и прибыли через два часа. Горожанин привел вербовщиков в ближайшую от его прокурора гостиницу. То был гнусный притон под вывеской “Голубка из ковчега”.
— Теперь, — спросил путешественник, — что нам делать? Мне бы очень не хотелось отдавать мои четыре тысячи до получения расписки.
— Пожалуй, извольте. Знаете ли вы руку прокурора?
— Как не знать!
— Если мы принесем расписку от него, вы без возражения отдадите нам деньги?
— Тотчас отдам! Но без денег мой прокурор не даст расписки. Я его знаю.
— Я заплачу ему эту сумму, — сказал Ковиньяк.
И в ту же минуту, вынув из мешка четыре тысячи ливров, две тысячи луидорами и две тысячи полупистолями, разложил их кучками перед глазами удивленного горожанина.
— Как зовут вашего прокурора? — спросил он.
— Метр Рабоден.
— Возьмите перо и пишите.
— Хорошо!
Горожанин взял перо. Ковиньяк стал диктовать:
“Метр Рабоден!
Посылаю Вам четыре тысячи ливров, которые по приговору суда обязан я заплатить метру Бискарро. Я подозреваю, что он намерен употребить их на дурное дело. Сделайте одолжение, снабдите сего посланного надлежащей форменной распиской”.
— А дальше? — спросил горожанин.
— Поставьте число и подпишите.
Тот подписал.
— Ну, Ферпозон, — сказал Ковиньяк, — возьми это письмо и деньги, переоденься мельником и ступай поскорей к прокурору.
— Что я должен сделать у прокурора?
— Отдай ему деньги и возьми с него расписку.
— Только-то?
— Да.
— Я что-то не понимаю.
— Тем лучше, ты исправнее выполнишь поручение.
Ферпозон питал безграничное доверие к. своему капитану и без возражений пошел к дверям.
— Дайте нам вина, и самого лучшего, — сказал Ковиньяк, — нашему новому товарищу, верно, хочется выпить.
Ферпозон поклонился и вышел. Через полчаса он вернулся и застал капитана и путешественника за столом; оба они потягивали знаменитое легкое орлеанское вино, которое услаждало гасконский вкус Генриха IV.
— Что? — спросил Ковиньяк.
— Все в порядке. Вот расписка.
— Так ли?
И Ковиньяк передал горожанину гербовую бумагу.
— Именно то!
— Расписка написана по форме?
— Совершенно.
— Так вы можете, основываясь на этой расписке, отдать мне ваши деньги?
— Могу.
— Так пожалуйста.
Горожанин отсчитал четыре тысячи ливров; Ковиньяк положил их в свой мешок, заменив ими отсутствующие деньги.
— И этими деньгами я откупился? — спросил путешественник.
— О Боже мой, разумеется, если вы не набиваетесь на службу.
— Я-то нет, но…
— Что же? Говорите! У меня есть предчувствие, что мы не разойдемся, не устроив еще одно дело.
— Очень может быть, — отвечал горожанин, совершенно успокоившись после получения расписки, — видите ли, у меня есть племянник…
— Ага, вот что!
— Малый грубый и беспокойный.
— И вы хотели бы избавиться от него?
— Не то чтобы избавиться… но думаю, что из него вышел бы превосходный солдат.
— Пришлите мне его, я сделаю из него героя.
— Так вы примете его?
— С величайшей радостью.
— У меня также есть и крестник, малый с большими достоинствами. Он хочет вступить в духовное звание. За его воспитание я вынужден платить очень значительную сумму.
— Вы хотите и ему дать в руки мушкет? Не так ли? Пришлите мне крестника вместе с племянником, это будет стоить вам только пятьсот ливров за обоих, не больше.
— Пятьсот ливров! Я вас не понимаю.
— Да ведь платят при поступлении.
— Так как же вы хотите заставить меня заплатить за то, чтобы не служить?
— Это совсем другое дело! Ваш племянник и ваш крестник заплатят каждый по двести пятьдесят ливров, и вы о них уж никогда не услышите.
— Черт возьми! Ваше обещание очень соблазнительно! А им будет хорошо?
— Если они послужат под моим начальством, то не захотят быть китайским императором. Спросите у этих господ, как я их кормлю. Отвечайте, Барраба; отвечайте, Карротель.
— Действительно, — сказал Барраба, — мы живем как вельможи.
— А как они одеты! Посмотрите.
Карротель сделал пируэт и показал свое великолепное платье со всех сторон.
— Да, — сказал путешественник, — о платье нельзя сказать ничего плохого.
— Так вы пришлете мне ваших молодцов?
— Да, хочется! Вы долго пробудете здесь?
— Нет, недолго. Мы уедем завтра утром, но поедем шагом, чтобы они могли догнать нас. Дайте нам пятьсот ливров, и дело будет покончено.
— Со мною только двести пятьдесят.
— Вы отдадите им остальные двести пятьдесят и под предлогом доставки этой суммы пришлете их ко мне; а иначе, если у вас не будет предлога, они, пожалуй, догадаются.
— Но, — сказал горожанин, — они, может быть, возразят мне, что одного человека достаточно для исполнения такого поручения?
— Скажите им, что на дорогах неспокойно, и дайте каждому из них двадцать пять ливров в счет жалованья.
Буржуа смотрел на Ковиньяка с изумлением.
— Право, — сказал он, — только военных людей не останавливают никакие препятствия.
И, отсчитав двести пятьдесят ливров Ковиньяку, он вышел в восторге, что за такую малую сумму мог пристроить племянника и крестника, содержание которых стоило ему более двухсот пистолей в год.
VI
— Теперь, метр Барраба, — сказал Ковиньяк, — нет ли у тебя в чемодане какого-нибудь платья попроще, в котором ты был бы похож на податного чиновника?
— У меня осталось платье того сборщика податей, которого мы, вы знаете…
— Хорошо, очень хорошо, и у тебя, верно, его бумаги?
— Лейтенант Ферпозон приказал мне беречь их, и я берег их пуще глаза.
— Лейтенант Ферпозон — удивительный человек! Оденься сборщиком и захвати эти бумаги.
Барраба вышел и через десять минут явился совершенно переодетым.
Он увидел Ковиньяка тоже переодетого в черное платье и похожего как две капли воды на судейского.
Оба они отправились к дому прокурора. Метр Рабоден жил на третьем этаже; квартира его состояла из кабинета, комнаты для писцов и передней. Вероятно, были и еще комнаты, но они не открывались для клиентов, и потому мы не говорим о них.
Ковиньяк прошел переднюю, оставил Барраба в конторе, бросив внимательный взгляд на двух писцов, которые делали вид, что пишут, а между тем играли, и вошел в sanctum sanctorum[5 - Святая святых (лат.).].
Метр Рабоден сидел за столом, до того заваленным делами, что тонул в отношениях, копиях и приговорах. То был человек высокого роста, сухой и желтый, в черном узком платье. Услышав шум шагов Ковиньяка, он выпрямился, поднял голову, и она показалась из-за груды бумаг.
Ковиньяк подумал, что встретил василиска (зверя, которого современные ученые считают сказочным), так как в маленьких глазах прокурора горел огонь скупости и жадности.
— Сударь, — сказал Ковиньяк, — извините, что я вошел к вам без доклада, но, — прибавил он, улыбаясь как можно приятнее, — это привилегия моей должности.
— Привилегия вашей должности? — спросил Рабоден. — А что это за должность, позвольте узнать?
— Я чиновник полиции его величества.
— Чиновник полиции?
— Имею эту честь.
— Сударь, я вас не понимаю.
— Сейчас изволите понять. Вы знаете господина Бискарро, не правда ли?
— Разумеется, знаю; он мой клиент.
