— Нет.
— Он просил меня верить только тому, что я услышу из его собственных уст, или тому, что будет написано его рукою.
— Стало быть?..
— Я по-прежнему, верю только одному: его любви.
Виконт и виконтесса всячески уговаривали дочь; однако Констанс, подобно Фоме неверному, хотела прежде увидеть и лишь потом соглашалась поверить.
Перед отъездом барон счел необходимым нанести визит своим соседям и объяснить им, почему его сын был вынужден нарушить свое обещание. Виконт спокойно и бесстрастно выслушал речь соседа от начала и до конца, потом попросил жену позвать Констанс. Когда девушка вошла, г-н де Безри попросил барона повторить его дочери все, что тот рассказал о женитьбе Роже. Барон слово в слово повторил свою короткую речь, затверженную им по дороге; пока он говорил, Констанс все время лишь покачивала головой, и по ее светлой улыбке было понятно, что она, как и прежде, верит одному Роже; когда барон умолк, она спросила:
— Прислал ли вам Роже письмо для меня?
— Нет, — отвечал барон, — должно быть, он испытывает неловкость из-за того, как повернулось дело, и не решился признаться вам, что против собственной воли нарушил данное им слово.
— В таком случае я вижу, что меня хотят обмануть, — объявила Констанс. — Роже сказал мне, чтобы я верила только тому, что услышу из его собственных уст, или тому, что будет написано его рукою.
— Стало быть?.. — повторил виконт де Безри.
— Стало быть, я по-прежнему верю только его любви, — ответила Констанс.
Ничего другого так и не удалось добиться от юной девушки: судя по всему, ее не слишком беспокоили слухи, уже вскоре распространившиеся по всей провинции.
Отъезд барона и баронессы в карете, запряженной четверкой лошадей, впереди которой ехал верховой, стал событием, о коем толковали целую неделю на десять льё вокруг. Люди говорили, будто Роже обнаружил в особняке виконта де Бузнуа сундуки, полные алмазов, а в подвале — золотую жилу…
Все это время шевалье усиленно ухаживал за своей невестой, хотя она постоянно находилась под самым строгим наблюдением и охраной. Метр Буто ни на минуту не расставался с дочерью, и эта отцовская настойчивость продолжала питать тревогу Роже. Тем не менее он всякий день проводил по часу с Сильвандир, и, к величайшему изумлению юноши, она все сильнее поражала его своими разносторонними познаниями и все больше выказывала ума и тонкости в обращении. Роже не уставал любоваться девушкой и слушать ее речи.
Приготовления к свадьбе были уже закончены, все формальности выполнены, и теперь ожидали лишь прибытия родителей жениха, чтобы приступить к брачной церемонии.
Их приезд был зрелищем столь торжественным и пышным, что мы даже не станем пытаться дать читателю хотя бы отдаленное представление о нем. У барона и баронессы д’Ангилем хватило здравого смысла, чтобы заказать себе платье у столичных портных; поэтому они явились разодетыми по последней моде, принятой при дворе, а так как оба принадлежали к старинному роду, то у них был тот величественный вид, какого не смогли лишить истинных дворян даже две революции, совершившиеся позднее; словом, они выглядели так, как приличествует людям знатным и богатым; зато их многочисленные племянники и кузены, жившие по соседству с ними, а также дальние родственники из Сентонжа и Перигора произвели на всех ошеломляющее впечатление: они приехали в коротких широких панталонах, в плащах, накидках и фетровых шляпах, какие носили еще во времена Людовика XIII. А потому их можно было принять за собрание фамильных портретов, на время чудом покинувших свои рамы.
Шевалье больше всего на свете боялся показаться смешным, вот почему венчание происходило поздно вечером в церкви святого Рока, а свадебный пир начался только тоща, когда все дальние родственники, получив богатые подарки, уехали восвояси в тех же рыдванах, в которых прибыли в Париж. Барон и баронесса осыпали ласками дочь судебного советника, а она нежно улыбалась мужу и была очаровательно любезна с его родителями.
Шевалье от души поблагодарил маркиза де Кретте за все те услуги, какие тот ему оказал, и вообще за все то, что тот для него сделал. Он не преминул заверить своего друга, что обязательно сообщит ему, как разрешились сомнения, которые, чем дальше, тем сильнее тревожили новобрачного; затем Роже отбыл с молодою женой в Шампиньи: там было расположено небольшое поместье, где долгое время жил покойный виконт де Бузнуа.
Барон и баронесса отправились к себе в Ангилем; они торопились, не считаясь с затратами, придать новый блеск своему родовому замку, украшенному уже сильно обветшавшим каменным щитом с фамильным гербом.
На следующий день после того, как шевалье уехал в Шампиньи, маркиз де Кретте получил от него письмо, посланное с нарочным; оно содержало следующие строки:
“Я самый счастливый из людей!
Дорогой маркиз, доставьте мне удовольствие: узнайте у моего тестя адрес человека с бородавками и вручите ему от моего имени тысячу луидоров.
Ваш истинный друг шевалье д’Ангилем”.
XVII
КАК ШЕВАЛЬЕ Д’АНГИЛЕМ ПОЧУВСТВОВАЛ СЕБЯ НАСТОЛЬКО СЧАСТЛИВЫМ, ЧТО УЖЕ ГОТОВ БЫЛ, ПО ПРИМЕРУ САМОССКОГО ТИРАНА, БРОСИТЬ В МОРЕ ДРАГОЦЕННЫЙ ПЕРСТЕНЬ
Вот каким образом Роже д’Ангилем избавился от угрызений совести, мучивших его из-за того, что он нарушил слово, которое дал мадемуазель Констанс де Безри.
Ничто так не притупляет любовь, как обладание, и ничто так не поддерживает ее, как надежда; но если надежда безвозвратно утрачена, то и самая сильная любовь слабеет или даже вовсе угасает, столкнувшись с неумолимым роком. Поэтому, когда Роже окончательно понял, что ему следует забыть о своих былых, увы, несбыточных мечтах, а действительность оказалась к тому же такой прельстительной, он немного поплакал, повздыхал, но в конце концов покорился своей участи, и даже довольно спокойно.
Он воспользовался тем, что баронесса возвращалась в Ангилем, и написал Констанс весьма трогательное послание; Роже сообщил в нем, что очутился в тисках жестоких обстоятельств, в какие жизнь порою ставит дворян словно для того, чтобы испытать их мужество, и был вынужден принести себя в жертву ради счастья семьи, отказавшись от надежды добиться счастья для самого себя. Он умолял Констанс простить его и забыть о нем. Однако в конце письма шевалье клятвенно уверял свою возлюбленную, что, хотя он и вынужден подчиниться безжалостному велению долга (слог Корнеля был еще весьма моден в ту эпоху!), он до самой смерти будет любить ее.
Этим письмом шевалье освобождал девушку от данного ею слова, она вновь обретала свободу и могла в свой черед вступить в брак.
В тот день, когда Роже писал Констанс послание, которое мы только что изложили, у него еще не было возможности написать маркизу де Кретте письмо, приведенное нами в конце предыдущей главы; поэтому он все еще не доверял жене и тешил себя мыслью, что коли она уже, так сказать, заранее обманула его, то впоследствии он будет отомщен, если случай когда-нибудь сведет обеих женщин и Констанс вздумает показать Сильвандир полученное от него письмо.
Шевалье и сам был глубоко растроган, когда сочинял элегические строки, о коих мы рассказали выше; вот почему, когда он поднял голову, оторвался от листка, где были начертаны эти строки, и посмотрел на баронессу д’Ангилем, в глазах у него стояли слезы; достойная дама, все еще верившая в любовь до гробовой доски, даже если на пути такой любви возникают непреодолимые препятствия, поспешила поведать мужу о волнении их сына; рассказала она ему и о том, что Роже просил ее передать письмо мадемуазель де Безри и проследить, чтобы оно было непременно вручено ей в собственные руки.
Барон д’Ангилем был весьма этим озабочен. Не выполнить просьбу сына означало, по его представлениям, нарушить свой долг; кроме того, за последние четыре месяца шевалье столь блистательно вел себя в столице, что сильно вырос в глазах и во мнении отца, и теперь барон почти так же глубоко уважал его, как и любил. С другой стороны, если бы Констанс получила письмо, содержавшее, надо полагать, немало клятв в вечной любви, это могло с новою силой разжечь в ее сердце огонь, которому лучше было бы дать постепенно угаснуть, могло подвигнуть девушку на нежелательные поступки, могло, наконец, посеять семена бунта в семье де Безри.
