После того как гости и хозяева торжественно обменялись этими официальными заявлениями, барон, баронесса и шевалье встали, чопорно поклонились и попрощались с виконтом и виконтессой, потом они вновь уселись в двуколку и покатили по дороге в Ангилем.
Вечер и весь следующий день прошли в приготовлениях к отъезду шевалье. На второй день после обеда барон торжественно попросил сына подняться к нему в комнату. Роже понял, что ему предстоит выслушать отеческие наставления, и почтительно предстал перед бароном; тот встретил его стоя, баронесса сидела тут же; нетрудно было заметить, что она перед тем долго плакала и теперь вынуждена собрать все свои силы, чтобы не расплакаться вновь.
Шевалье медленно приблизился и, остановившись в двух шагах от барона, низко наклонил голову.
— Сын мой, — сказал барон, — вам предстоит вступить в новый и совершенно незнакомый мир; прежде всего и пуще всего берегите свою честь, ибо честь дворянина подобна доброму имени женщины: единожды запятнав, ее вовек не отмоешь. Повторяю, прежде всего храните свою честь.
Вы познакомитесь в столице с молодыми людьми, не скажу более знатными, нежели вы, ибо всякий дворянин, который может подтвердить грамотами свое знатное происхождение, ничем не уступает любому другому дворянину, но с молодыми людьми, более вас осыпанными милостями фортуны. Вы обнаружите, что в их кругу весьма распространена карточная игра; никогда не играйте, кроме тех случаев, когда вы не сможете уклониться от этого: вы недостаточно богаты, чтобы проигрывать, и недостаточно бедны, чтобы стремяться к выигрышу; во всяком случае, если вы сядете за карты и, по несчастью, проиграете, продайте все вплоть до последней рубахи, но уплатите долг, ибо всякий долг священ, но карточный долг священ вдвойне: это долг чести.
Я и баронесса подсчитали, что ста луидоров вам вполне хватит на расходы в течение года; вот первая половина означенной суммы; как видите, все монеты старые, ибо это наши сбережения за пятнадцать лет. Вы человек молодой и деятельный, вам предстоит побывать во Дворце правосудия, вам придется познакомиться с судьями, вам надо будет искать влиятельных покровителей, надеюсь вы преуспеете во всем этом: фортуна любит молодых.
Каждую неделю вы станете получать от нас подробное письмо, и каждую неделю вы станете отвечать на него столь же подробно; если мы выиграем тяжбу, вы будете обязаны самому себе собственным состоянием. Выиграв эту тяжбу, вы, без сомнения, женитесь на Констанс, и брак этот составит ваше счастье, стало быть, собственным счастьем вы также будете обязаны только самому себе, а в нашем мире это уже немало.
В Париж вы отправитесь верхом на Кристофе: это добрый конь, сильный и выносливый, прекрасных статей; он был бы еще лучше, если бы в свое время вы обращались с ним бережнее. Вчера его заново подковали; проезжая через Сент-Эньян, прикажите подстричь ему гриву и хвост по нынешней моде. Его сбруя в полном порядке, седло на нем превосходное, а в кобурах вы найдете мои пистолеты.
Теперь, сын мой, вот еще что: в прошлом вы причиняли нам кое-какие огорчения, мы, ваша матушка и я, прощаем вас; в свою очередь я также принес вам немало горя: я говорю о мнимой смерти Констанс; не знаю, имел ли я право так поступить, полагаю, что нет, ибо мне пришлось прибегнуть ко лжи, а ложь, если даже это ложь во спасение, все равно остается ложью, и я прошу у Бога прощения за нее.
— Ах, батюшка! Батюшка! — воскликнул Роже, тщетно пытаясь сдержать слезы.
— Я сказал вам об этом не для того, чтобы лишний раз попрекнуть вас, Роже, — продолжал барон, неверно истолковав чувство, исторгнувшее у сына громкий возглас. — У вас доброе и мужественное сердце, вот только голова дурная; а потому остерегайтесь самого себя еще больше, чем других людей. Эго — последний совет вашего любящего отца. А теперь, — проговорил барон, который и сам был растроган до глубины души, — подойдите под мое благословение.
Роже упал на колени, а барон движением, исполненным достоинства и отцовской нежности, простер над ним руки и, возведя очи горе, на мгновение возложил ладони на голову сына. Поднявшись, шевалье кинулся в объятия матери.
— Милый мальчик, — сказала баронесса, — поднимись к себе в комнату, я сама все время плачу, а потому понимаю, что и тебе надо выплакаться, Да, вот еще что: будь спокоен, я всякий раз стану прибавлять несколько слов к письмам, которые станет посылать тебе отец.
Роже снова с благодарностью обнял мать: ей не нужно было дожидаться, пока он заговорит, она и так проникла в его самые затаенные мысли. Потом он поцеловал руку, протянутую ему отцом, ушел к себе в комнату и в самом деле проплакал там большую часть ночи.
С наступлением дня шевалье облачился в дорожное платье. Барон поднялся еще раньше и успел обо всем позаботиться, Кристоф был уже оседлан и взнуздан, на его крупе укрепили сумку со всем необходимым. Шевалье с глубоким волнением отметил, что глаза у отца были почти такие же красные, как и у него самого.
Подали легкий завтрак, но никто даже не притронулся к еде. Каждый плакал или глотал слезы. Барон понял, что, чем скорее будет покончено с этой тягостной сценой, тем лучше будет для всех. Встав из-за стола, Роже подошел к своему воспитателю и попросил у него прощения за все те неприятности, какие он ему причинил. Славный аббат, хотя в обыденной жизни и был изрядным себялюбцем, отвечал растроганным голосом, что от души прощает своему воспитаннику множество мелких прегрешений, которые тот совершил, возможно не думая, что тем огорчает его.
Роже вышел из комнаты, взяв под руку мать и протянув другую руку отцу; возле дверей он увидел всех слуг замка: они плакали горькими слезами, ибо в Ангилеме все боготворили шевалье. Он обнял каждого, как обнял бы своих друзей, и слуги заплакали пуще прежнего.
Кастор громко лаял и метался на своей длинной цепи; бедный пес как будто понимал, что его молодой хозяин надолго покидает отчий дом; шевалье подошел к нему, Кастор положил передние лапы на грудь юноши и на свой манер облобызал его.
Провожая сына, барон и баронесса прошли вместе с ним пешком около четверти льё; однако где-то все же надо было остановиться, и барон остановился там, где они находились; на сей раз Роже, которого теперь уже не сковывал торжественный ритуал родительского благословения, кинулся в объятия к отцу.
Затем наступил черед его бедной матушки: баронесса судорожно прижимала к груди своего любимого мальчика, ее истерзанное сердце разрывалось от рыданий, в глубине души она проклинала злосчастное наследство, надолго разлучавшее ее с сыном. Аббат взирал на эту горестную сцену из окошка башни, махая носовым платком.
Наконец барон взял Роже за руку и подвел его к лошади.
— Мужайтесь, сын мой, — сказал он. — Вспомните, что вам скоро восемнадцать и, стало быть, вы уже мужчина.
Шевалье сел верхом на Кристофа, конь стоял понурив голову и опустив хвост, казалось разделяя общую печаль; тут мать снова бросилась к Роже, она протянула ему обе руки, и он покрыл их поцелуями. Барон буквально оторвал жену от сына, с которым она никак не могла расстаться, и, собрав все силы, крикнул юноше:
— Пришпорьте своего коня, сударь, я вам приказываю!
Роже послушался и поскакал. Однако, отъехав на сотню шагов, он оглянулся, чтобы еще раз увидеть мать. Заметив, что она приникла к мужу и плачет в его объятиях, он вернулся, снова обнял и поцеловал баронессу, еще раз пожал отцу руку, а затем пустил лошадь галопом и минут через пять скрылся за ближней рощей.
И тут тоскующее сердце Роже подсказало ему, что он должен проститься еще кое с кем: он не хотел, он не мог уехать, не повидав Констанс. В присутствии юной девушки упомянули, в какой именно день он должен покинуть Ангилем, и шевалье надеялся, что она поймет: хотя такой крюк несколько удлинит его путь, он все равно проедет неподалеку от Безри. Вот почему он ускорил бег Кристофа и через короткое время увидел выступавшие над кроличьим заказником башни замка.
Продолжая ехать вперед, шевалье все время оглядывался по сторонам, при этом он испытывал известную робость, она шевелилась в глубине его души из-за былых запретов виконта и виконтессы. На повороте лесной тропы он различил сквозь листву белое платье и подъехал ближе: то была Констанс; держа в руке книгу, она сидела на пригорке, поросшем мхом, и делала вид, будто читает.
