Тем временем Бюсси, не подозревая, что герцог наблюдает за ним и следит за изменениями его лица, Бюсси, уже уладивший все с паролем, отбросил плащ за плечи, вскочил в седло и, пришпорив коня, с большим шумом проскакал под гулким сводом ворот.

Незадолго до того герцог, обеспокоенный отсутствием гонца, подумывал, не послать ли за Бюсси; он не сомневался, что, прежде чем отправиться к Бастилии, Бюсси завернет в свой дворец. Но теперь Франсуа мысленно нарисовал себе, как Бюсси и Диана смеются над его отвергнутой любовью, ставя его, принца, на одну доску с презираемым мужем, и злобные чувства снова взяли в нем верх над добрыми.

Отправляясь на свидание, Бюсси улыбался от счастья. Эта улыбка была для принца оскорблением, и он позволил Бюсси уехать. Если бы у молодого человека был нахмуренный лоб и печаль в глазах, возможно, Франсуа и остановил бы его.

Между тем Бюсси, выехав за ворота Анжуйского дворца, тут же попридержал коня, чтобы не производить слишком большого шума. Прискакав, как и предвидел принц, в свой дворец, он оставил коня на попечение конюха, почтительно внимавшего лекции по ветеринарному искусству, которую читал ему Реми.

– А! – сказал Бюсси, признав молодого лекаря. – Это ты, Реми?

– Да, монсеньер, собственной персоной.

– Еще не спишь?

– Собираюсь лечь через десять минут. Я шел к себе, вернее, к вам. По правде говоря, с тех пор как я расстался со своим раненым, мне кажется, что в сутках сорок восемь часов.

– Может быть, ты скучаешь? – спросил Бюсси.

– Боюсь, что да!

– А любовь?

– Э! Я вам уже не раз говорил: любви я остерегаюсь, обычно она для меня лишь предмет полезных наблюдений.

– Значит, с Гертрудой покончено?

– Бесповоротно.

– Выходит, тебе надоело?

– Быть битым. Именно в колотушках и выражалась любовь моей амазонки, доброй девушки в остальном.

– И твое сердце не вспоминает о ней сегодня?

– Почему сегодня, монсеньер?

– Потому, что я мог бы взять тебя с собой.

– К Бастилии?

– Да.

– Вы туда отправитесь?

– Непременно.

– А Монсоро?

– В Компьени, мой милый, он готовит там охоту для его величества.

– Вы в этом уверены, монсеньер?

– Распоряжение было ему отдано при всех, сегодня утром.

– А!

Реми задумался.

– И, значит? – сказал он немного погодя.

– И, значит, я провел день, вознося благодарения богу за счастье, которое он посылает мне этой ночью, и жажду провести ночь, наслаждаясь этим счастьем.

– Хорошо, Журдэн, мою шпагу! – приказал Реми. Конюх исчез в доме.

– Так ты изменил свое мнение?

– Почему?

– Потому, что ты берешь шпагу.

– Я провожу вас до места по двум соображениям.

– По каким?

– Во-первых, из опасений, как бы у вас не случилось неприятной встречи по дороге. Бюсси улыбнулся.

– Э! Бог мой! Смейтесь, монсеньер. Я прекрасно знаю, что вы не боитесь неприятных встреч и что лекарь Реми не бог весть какая поддержка, но на двух нападают реже, чем на одного. Во-вторых, мне надо дать вам великое множество полезных советов.

– Пошли, дорогой Реми, пошли. Мы будем разговаривать о ней, а после счастья видеть женщину, которую любишь, я не знаю большей радости, чем говорить о и ей.

– Бывают и такие люди, – ответил Реми, – которые радость говорить о ней ставят на первое место.

– Однако, – заметил Бюсси, – мне кажется, погода нынче весьма переменчивая.

– Еще один повод идти с вами: небо то в облаках, то чистое. Что до меня, то я люблю разнообразие. Спасибо, Журдэн, – добавил Реми, обращаясь к конюху, который принес ему рапиру.

Затем, обернувшись к графу, сказал:

– Я в вашем распоряжении, монсеньер. Пойдемте.

Бюсси взял молодого лекаря под руку, и они зашагали к Бастилии.

Реми сказал графу, что должен дать ему тьму полезных советов, и действительно, едва только они тронулись в путь, как лекарь принялся засыпать Бюсси внушительными латинскими цитатами, стремясь убедить его в том, что он делает ошибку, отправляясь этой ночью к Диане, вместо того чтобы спокойно лежать в своей постели, ибо, как правило, человек дерется плохо, если он плохо спал ночью. Затем от ученых сентенций Одуэн перешел к мифам и басням и искусно ввернул, что обычно именно Венера разоружала Марса.

Бюсси улыбался. Реми стоял на своем.

– Видишь ли, Реми, – сказал граф, – когда моя рука держит шпагу, она так с ней срастается, что каждая частица ее плоти становится крепкой и гибкой, как сталь клинка, а клинок, в свою очередь, словно оживает и согревается, уподобляясь живой плоти. С этого мгновения моя шпага – это рука, а моя рука – шпага. И поэтому – понимаешь? – больше не приходится говорить ни о силе, ни о настроении. Клинок никогда не устает.

– Да, но он притупляется.

– Не бойся ничего.

– Ах, дорогой мой сеньор, – продолжал Реми, – речь идет о том, что завтра вам предстоит поединок, подобный поединку Геркулеса с Антеем, Тезея с Минотавром, нечто вроде битвы Тридцати, или битвы Баярда. Нечто гомерическое, гигантское, невероятное. Речь идет о том, чтобы в будущем поединок Бюсси называли образцом поединка. И я не хочу, знаете ли, не хочу только одного: чтобы вас продырявили.

– – Будь спокоен, мой славный Реми, ты увидишь чудеса. Нынче утром я дал по шпаге четырем лихим драчунам, и в точении восьми минут ни одному из этих четырех не удалось даже задеть меня, а я превратил их камзолы в лохмотья. Я прыгал, как тигр.

– Не сомневаюсь в этом, господин мой, но будут ли ваши колени завтра такими же, какими они были сегодня утром?

Тут между Бюсси и его хирургом завязался разговор по-латыни, который то и дело прерывался взрывами смеха.

Так они дошли до конца большой улицы Сент-Антуан.

– Прощай, – сказал Бюсси, – мы на месте.

– Может, мне подождать вас? – предложил Реми.

– Зачем?

– Затем, чтобы быть уверенным, что вы возвратитесь через два часа и хорошенько поспите перед поединком, пять или шесть часов по меньшей мере.

– А если я дам тебе слово?

– О! Этого будет достаточно. Слово Бюсси, чума меня побери! Хотел бы я знать, как в нем можно усомниться!

– Что ж, ты его имеешь. Через два часа, Реми, я вернусь домой.

– Договорились. Прощайте, монсеньер.

– Прощай, Реми.

Молодые люди расстались, но Реми задержался на улице еще немного.

Он увидел, как Бюсси приблизился к дому и, поскольку отсутствие Монсоро обеспечивало полную безопасность, вошел через дверь, которую открыла Гертруда, а не через окно.

Только после этого Реми, с философским спокойствием, пустился по безлюдным улицам в обратный путь к дворцу Бюсси.

Пройдя через площадь Бодуайе, он заметил, что навстречу ему идут пятеро мужчин, закутанных в плащи и под этими плащами, по всей видимости, хорошо вооруженных.

Пятеро в такой час – это было необычно. Реми отступил за угол дома.

Не дойдя десяти шагов до него, мужчины остановились и, обменявшись сердечным «доброй ночи», разошлись. Четверо отправились в разные стороны, а пятый продолжал стоять, погрузившись в размышления.

В этот миг из-за облака выглянула луна и осветила лицо этого ночного гуляки.

– Господин де Сен-Люк? – воскликнул Реми. Услышав свое имя, Сен-Люк поднял голову и увидел направляющееся к нему человека.

– Реми! – вскричал он, в свою очередь.

– Реми собственной персоной, и я счастлив, что могу не добавлять: «к вашим услугам», ибо, как мне кажется, вы чувствуете себя прекрасно. Не будет ли нескромностью с моей стороны, если я поинтересуюсь, что ваша милость делает в этот час столь далеко от Лувра?

– По правде сказать, милейший, я изучаю по приказанию короля настроение города. Король сказал мне:

«Сен-Люк, прогуляйся по улицам Парижа, и если ты случайно услышишь, что кто-нибудь говорит, что я отрекся от престола, смело отвечай, что это неправда».

– А кто-нибудь говорил об этом?

– Никто, ни словечка. И вот, так как скоро полночь, все спокойно и я не встретил никого, кроме господина де Монсоро, я отпустил своих друзей и собирался уже вернуться, тут ты и увидел меня.