Вместо ответа я вытащила свой кинжал и положила его на стол перед собой.

– О, дайте я хоть взгляну, кто это! – крикнула Гертруда и бросилась к двери.

– Взгляни, – ответила я. Гертруда тут же вернулась.

– Барышня, – сказала она, – господин граф. Не произнеся ни слова, я спрятала кинжал за корсаж. Когда граф вошел, я лишь повернула к нему голову. Вне всяких сомнений, моя бледность напугала его.

– – Что сказала мне Гертруда?! – воскликнул он. – Вы приняли меня за герцога и, если бы я действительно оказался герцогом, убили бы себя?

Впервые я видела его в таком волнении. Но кто скажет, было ли оно подлинным или притворным?

– Гертруда напрасно напугала вас, сударь, – ответила я, – раз это не герцог, то все хорошо. Мы замолчали.

– Вы знаете, что я пришел сюда не один, – сказал граф.

– Гертруда видела четырех человек.

– Вы догадываетесь, кто они, эти люди?

– Предполагаю, один из них священник, а двое остальных наши свидетели.

– Стало быть, вы готовы стать моей женой?

– Но ведь мы договорились об этом? Однако я хочу напомнить условия нашего договора; мы условились, что если не возникнет каких то неотложных причин, признанных мною, я сочетаюсь с вами браком только в присутствии моего отца.

– Я прекрасно помню это условие, но разве эти неотложные причины не возникли?

– Пожалуй, да.

– Ну и?

– Ну и я согласна сочетаться с вами браком, сударь. Но запомните одно: по-настоящему я стану вашей женой только после того, как увижу отца.

Граф нахмурился и закусил губу.

– Сударыня, – сказал он, – я не намерен принуждать вас. Если вы считаете себя связанной словом, я возвращаю вам ваше слово; вы свободны, только…

Он подошел к окну и выглянул на улицу.

–..только посмотрите сюда.

Я поднялась, охваченная той неодолимой силой, которая влечет нас собственными глазами удостовериться в своей беде, и внизу под окном я увидела закутанного в плащ человека, который, казалось, пытался проникнуть в наш дом.

– Боже мой! – воскликнул Бюсси. – Вы говорите, что это было вчера?

– Да, граф, вчера, около девяти часов вечера.

– Продолжайте, – сказал Бюсси.

– Спустя некоторое время к незнакомцу подошел другой человек, с фонарем в руке.

– Как по-вашему, кто эти люди? – спросил меня господин де Монсоро.

– По-моему, это принц и его лазутчик, – ответила я. Бюсси застонал.

– Ну, а теперь, – продолжал граф, – приказывайте, как я должен поступить – уходить мне или оставаться?

Я все еще колебалась; да, несмотря на письмо отца, несмотря на свое клятвенное обещание, несмотря на опасность, непосредственную, осязаемую, грозную опасность, да, я все еще колебалась! И не будь там, под окном, этих двух людей…

– О, я злосчастный! – воскликнул Бюсси. – Ведь это я, я был человеком в плаще, а другой, с фонарем, – Реми ле Одуэн, тот молодой лекарь, за которым вы посылали.

– Так это были вы! – вскричала, словно громом пораженная, Диана.

– Да, я! Я все больше убеждался в том, что мои грезы были действительностью, и отправился на поиски того дома, где меня приютили, комнаты, в которую меня принесли, женщины или, скорее, ангела, который явился мне. О, как я был прав, назвав себя злосчастным!

И Бюсси замолчал, словно раздавленный тяжестью роковой судьбы, использовавшей его как орудие для того, чтобы принудить Диану отдать свою руку графу.

– Итак, – спросил он, собрав все свои силы, – вы его жена?

– Со вчерашнего дня, – ответила Диана. И снова наступила тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием обоих собеседников.

– Ну а вы? – вдруг спросила Диана. – Как вы проникли в этот дом, как вы оказались здесь? Бюсси молча показал ей ключ.

– Ключ! – воскликнула Диана. – Откуда у вас этот ключ, кто вам его дал?

– Разве Гертруда не пообещала принцу ввести его к вам нынче вечером? Принц видел, хотя и не узнал, господина де Монсоро и меня, так же как господин де Монсоро и я видели его; он побоялся попасть в какую-нибудь ловушку и послал меня вперед, на разведку.

– А вы согласились? – с упреком сказала Диана.

– Для меня это была единственная возможность увидеть вас. Неужели вы будете столь жестоки и рассердитесь на меня за то, что я отправился на поиски женщины, которая стала величайшей радостью и самым большим горем моей жизни.

– Да, я сержусь на вас, – сказала Диана, – потому что нам было бы лучше не встречаться снова. Не увидев меня еще раз, вы бы меня забыли.

– Нет, сударыня, – сказал Бюсси, – вы ошибаетесь. Напротив, сам бог привел меня к вам и повелел проникнуть до самой глубины в подлый заговор, жертвой которого вы стали. Послушайте меня: как только я вас увидел, я дал обет посвятить вам всю свою жизнь. Отныне я приступаю к выполнению этого обета. Вы хотели бы знать, что с вашим отцом?

– О да! – воскликнула Диана. – Ведь поистине мне неизвестно, что с ним сталось.

– Ну что ж, я берусь узнать это. Только сохраните добрую память о том, кто, начиная с сегодняшнею дня, будет жить вами и для вас, – Ну а ключ? – с беспокойством спросила Диана.

– Ключ? Отдаю его вам, так как я хотел бы получить его только из ваших собственных рук. Скажу одно: даю вам слово, что ни одна сестра не доверила бы ключ от своих покоев более преданному и более почтительному брату.

– Я верю слову отважного Бюсси, – сказала Диана. – Возьмите, сударь.

И она вернула ключ молодому человеку.

– Сударыня, – сказал Бюсси, – пройдет две недели, и мы узнаем, кто такой на самом деле господин де Монсоро.

И, простившись с Дианой с почтительностью, к которой примешивались одновременно и пылкая любовь, и глубокая печаль, Бюсси спустился по ступенькам лестницы.

Диана, склонив голову в сторону двери, прислушивалась к его удаляющимся шагам. Шум шагов давно уже затих, а она все слушала, слушала с трепещущим сердцем и со слезами на глазах.

Три или четыре часа спустя после только что описанных нами событий бледное солнце чуть посеребрило края красноватой тучи, и занимающийся день стал свидетелем выезда короля Генриха III в Фонтенбло, где, как мы уже говорили, на следующее утро намечалась большая охота.

Выезд на охоту у всякого другого короля прошел бы незамеченным, но у того оригинала, историю царствования которого мы решились бегло очертить, он вызвал столько шума, суеты и беготни, что превратился в настоящее событие, как это случалось со всеми затеями Генриха. Судите сами: около восьми часов утра из больших ворот Лувра, между Монетным двором и улицей Астрюс, выехала кавалькада придворных на добрых конях и в плащах, подбитых мехом; за ними последовало великое множество пажей, затем толпа лакеев и, наконец, рота швейцарцев, которая непосредственно предшествовала королевской карете.

Сие сложное сооружение, влекомое восьмеркой мулов в богатой сбруе, заслуживает отдельного описания.

Оно представляло собой прямоугольный длинный кузов, поставленный на четыре колеса, внутри сплошь выложенный подушками, снаружи задрапированный парчовыми занавесками. В длину карета имела примерно пятнадцать футов, а в ширину – восемь. На труднопроходимых участках дороги или на крутых подъемах восьмерку мулов заменяли волами в любом потребном количестве. Эти медлительные, но сильные и упрямые животные хотя и не прибавляли скорости, зато вселяли уверенность в том, что место назначения будет достигнуто, правда, с опозданием, и с опозданием не на какой-нибудь час, а уж не менее чем на два или три часа.

Карета вмещала короля Генриха III и весь его походный двор, за исключением королевы Луизы де Водемон; по правде говоря, королева так мало принадлежала ко двору своего супруга, что о ней можно было бы вообще не упоминать, если бы не паломничества и религиозные процессии, в которых она принимала самое деятельное участие.