А вот с Николаем Ивановичем Салтыковым судьба иначе распорядилась. Такого и при покойной императрице пошатнуть не удалось. Хотел избавиться от него. Как еще хотел. Чего только покойнице не говорил. Все без толку.

Государыня перед кончиной будто назло милостями его осыпала. Графское достоинство пожаловала. Пять тысяч душ крестьян. Управлять Военной коллегией назначила. При Павле Петровиче с ходу в генерал–фельдмаршалы пожалован был. Император Александр Павлович председателем Государственного совета сделал. Когда в кампанию тринадцатого года отправился, Салтыкова регентом — подумать только! — регентом всего государства Российского сделал. А по возвращении из похода в княжеское достоинство возвел с титулом светлости. Светлейший князь граф генерал–фельдмаршал Салтыков! За что? Воля самодержца, как воля Вседержителя, — всегда простому человеку непонятна. Теперь уже до гробовой доски — простому. Никто не вспомнит, никто добрым словом не помянет…

— Пан храбья на ярмарек собрался? Добрый ярмарек обещает быть. Бардзо добрый. Коней з вечора навели полно местечко.

— Сколько тебя учить: не пан храбья — господин граф. И не местечко — мои Янишки.

— Виноват, пан храбья. Где на старости лет учиться. По моему разумений, было бы должное почтение. Что пан храбья велит заложить? Дрожки?

— Сам не знаю. Может, пешком пройдусь.

— Как можно вельможному пану без экипажа! Пусть ясновельможный пан сам идет, а дрожки сзади едут. Для уважения. Нет в нашей округе пана выше пана храбья, значит, и дрожки должны быть.

— Ладно, закладывай. Надоел хуже горькой редьки. Гулянье тоже сегодня будет?

— А как же, как же, непременно будет. Вся шляхта к вечеру у заезда соберется. С семействами.

— Шляхта! Однодворцы!

— А хоть бы и однодворцы, все равно шляхта, не простой народ. Обращение знают. Приодеться умеют.

— По какой моде, интересно знать? По местной, что ли, янишковской?

— И что ж тут смешного, Проше вельможного пана? В каждом монастыре свой устав. А если пани или паненка от роду красавица, переодеть ее в любую моду — все равно красавицей останется. Как панна Текла, например. Чисто ангел небесный — глаз не отведешь.

— Какая Текла? Валентинович, что ли?

— О, ясновельможный пан и назвиско паненки запомнил — хороший знак, очень хороший.

— Это еще почему?

— Может, удастся старому Тадеушу пана принарядить, новый сюртук подать — все равно в укладке его молью побьет. Сапожки надеть. Ни одна девица глаз от пана не оторвет.

— Хватит глупости молоть! В пятьдесят четыре года ты бы, Тадек, хоть об этом подумал.

— А что Тадеку думать. Поговорка такая на всех языках есть: слышал ее пан? Седина бобра не портит. А у ясновельможного пана и вовсе ни одного седого волоса. Располнел пан немного — не беда: великому пану не годится надвое переламываться. Ему достойно при фигуре быть.

— Заговорил ты меня, хуже сороки расстрекотался.

— А сорока стрекочет, ясновельможный мой пан, к добру. К прибытку, как в народе говорят. Вот и я хочу моему пану на ярмарке веселья да прибытку.

— Что это? Никак, праздник у нас какой у нас в Янишках? Музыканты со всей округи собираются. Горожане принаряженные какие‑то.

— А праздник, праздник и есть. Веселье — свадьба. Ясновельможный пан Зубов женится.

— Да полно тебе! Этот наш барсук? Наш угрюм вековечный? И женится! Какую же невесту себе отыскал?

— Веселью удивился, пан, невесте еще больше удивишься: паненка Текла Валентинович.

— Валентинович? Шляхтянка ли?

— Шляхтянка, только из бедных. Самых бедных.

— Выходит, наш скупец и сквалыга бесприданницу берет. Вот и вправду чудеса у нас пошли. Как же дело такое сделалось?

— Как, как, пригляделся к ней ясновельможный пан, да и пошли пана управляющего к родителям свататься.

— Сам не ходил?

— Смеешься, пан? Куда ходить‑то? Дом у них под соломой, полы только что не земляные, через порог куры со двора шастают.

— Прямо так и посватал? Через управляющего?

— Сам пан посуди. Управляющему куда ловчее и о приданом договориться — жених его в дом родительский тайком представить должен. Ну, там чтоб лошадь какую–никакую родителям купить, чтоб было на чем им в церковь ехать. Да мало ли дел! Неужто ясновельможному пану во все дела хозяйственные самому входить!

— Вот невесту, пожалуй, и не знаю. Хороша ли? Среди красавиц наших имени такого будто и не припомню.

— А не припомнишь, пан, не припомнишь! У каждого свой вкус, так уж положено. Паненка Текла из себя, за пшепрощением, невидная. Тоненькая — соломинкой переломишь. Бледненькая — на солнышке ровно прозрачная. Ручки протянет — пальчики, как у дивчинки. Волосы хороши — ничего не скажешь. Косы едва не до земли. Светлые, что твоя солома спелая. А так — больше ничего и не скажешь.

— Мог бы такой великий пан и получше, выходит, выбрать.

— А мог, мог, да не захотел. Сколько лет казаковал, а вот нашлась и на него зазнобушка. Пан Игнацы, отец паненки, сам руками разводит. Что ни день благодарственные молебны служит, чтобы свадьба состоялась, не раздумал бы ясновельможный пан.

— На веселье, поди, все его знатные родные — кровные съедутся.

— Не слыхал. Не было такого разговору. Может, и нет уже никого из близких в живых. Только никого не будет. Ясновельможный пан храбья Платон Зубов и паненка Текла Валентинович.

Тренькает погребальный колокол в Янишках. Редко. Жалостно. Отзовется и замолчит. Кажется, надолго. Опять отзовется и опять смолкнет. А кругом весна бушует. Куда ни глянь, кругом почки проклюнулись. Зеленой дымкой окрестные леса заволокло. От птичьего гомона иной раз собственного голоса не услышишь. Где стаями вьются. Где гнезда вить начинают. Седьмое апреля. Радоница…

На графиню Зубову все оглядываются. Недолго семейным счастьем попользовалась. Года не прошло — вдова. Под густой вуалью лица не видно. Да и кто бы осмелился в лицо заглядывать. Счастлива, нет ли была, одно известно — граф души в пани Текле не чаял. На руках носил. И все… Во дворе графского дома обоз рядится. В Петербург гроб повезут. Графиня вместе поедет. Как бы иначе — последний долг! Там под столицей имение родительское родовое. Все Зубовы собираются. И название у поместья достойное. Графское. Троице–Сергиева пустынь. Молчит графиня Текла. Который день губ не разжимает. От попутчиков из родни да местной шляхты наотрез отказалась. Мол, слугами одними в пути обойдется. А возвращаться… там будет видно. Перстень, что императрица Екатерина Великая когда‑то супругу ее подарила, с бриллиантом преогромным, на руку надела. Часами смотрит, молчит.

— Обоз готов, ясновельможная храбина. Можно и в путь.

— Можно…

По прошествии положенного срока траура графиня Текла Игнатьевна Зубова сочеталась законным браком с графом А. П. Шуваловым.

Из семейного архива Шуваловых

И. И. Шувалов [последний фаворит Елизаветы Петровны] — сестре своей, княгине П. И. Голицыной. 1763.

…Довольно жил в большом свете; все видел, все мог знать, дабы еще меня счастие суетное льстило. Прямое благополучие в спокойствии духа, которого найтить иначе не можно, кейс удалиться ото всех неизвестных обстоятельств и жить с кровными и друзьями, умерить свой желания, и довольствоваться простым житием, никому зависти и досады не причиняющим. Часто обстоятельства виноваты нашему поведению. Один человек может быть нелюбим и любим по разности состояния… Все друзья мои, или большей частию, были только — моего благополучия. Теперь — собственно мои…

Молева Нина Михайловна — москвичка, окончила филологический факультет и аспирантуру Московского университета, а также Щепкинское училище при Малом театре. Доктор исторических наук, кандидат искусствоведения, профессор, член Союза писателей и Союза художников России. Архивист по убеждению. Ученица Игоря Грабаря. Автор более 50 научно–исследовательских и художественных книг, около 300 статей и публикаций. Особое увлечение — Москва с доисторических времен до наших дней. Среди произведений: «Архивное дело №…», «Человек из легенды», «Ошибка канцлера» (роман), «Княгиня Екатерина Дашкова» (роман), «Манеж. Год 1962–й» (Историческая хроника), «Когда отшумела оттепель» (Историческая хроника), «Московская мозаика», «Москвы ожившие преданья», «Жизнь моя — живопись», «Москва извечная» (Годы исторической хроники), «Московские были», «Литературные тропы Москвы», «Путями истории, дорогами искусства», «Государыня–правительница Софья» (роман), «А. Г. Орлов–Чесменский» (роман).