— Откуда оно у тебя?

— Неужели вы думаете, что я назову вам имена, чтобы вы превратили меня в глазах общества в доносчика и агента вашего господина Шешковского! У меня достаточно добрых знакомых, скажем так, из литературных кругов. Они постоянно бывают в моем доме. Мы многое обсуждаем так, как нам представляется правильным и нужным.

— Но подумай сам, в какие мартинистские бездны ты можешь окунуться и как можешь сыграть на руку Малому двору! Голод в России! Надо же додуматься до такого абсурда. За всю свою поездку в Тавриду — а это не ближний путь — я не видела ни одного человека в лохмотьях и рубище. Ни одного.

— И все же можно мне ознакомить вас с сочинением Новикова? «Всякий, у кого есть дети, не может равнодушно отнестись к известию о том, что огромное число несчастных малюток умирает на груди своих матерей. Я видел исхудалые бледные личики, воспаленные глаза, полные слез и мольбы о помощи, тонкие, высохшие ручонки, протянутые к каждому встречному с просьбой о корке черного хлеба черствого, — я все это видел собственными глазами и никогда не забуду этих вопиющих картин народного бедствия. Целые тысячи людей едят древесную кору, умирают от истощения. Если бы кто поехал сейчас в глухую деревню, в нищенскую хату, у него сердце содрогнулось бы при виде целых куч полуживых крестьян, голодных и холодных. Он не мог бы ни есть, ни пить, ни спать спокойно до тех пор, пока не осушил бы хоть одной слезы, не утолил бы лютого голода хоть одного несчастного, пока не прикрыл бы хоть одного нагого».

— У меня нет слов! Это же пасквиль, истинный пасквиль! И только Прозоровский не хочет этого понять и довести дело до конца.

— Думаю, мне понятна политика московского главнокомандующего.

— Понятна, мой друг? Так в чем же она заключается?

— Князь не хочет недовольства во вверенном ему городе, а недовольство возникнет, несмотря на все предусмотренные вами, ваше величество, меры, непременно. Именно поэтому Олсуфьев, этот советник Уголовной палаты, не решился везти Новикова в Москву. Тот слишком слаб и потому мог бы скончаться в дороге.

— Вам нечего добавить, Храповицкий? Вы не имеете никаких новых сведений?

— Я хотел сообщить вам, ваша величество, что Прозоровский направил в новиковскую деревню майора с двенадцатью гусарами, которые и доставили Новикова в Москву.

— Живым и, как окажется, здоровым!

— Живым — это действительно так, но о здоровье говорить не приходится. Новиков всю дорогу впадал в обморочное состояние, так что его каждый раз с превеликим трудом приводили в чувство.

— В вашем голосе тоже звучит сочувствие или я ошибаюсь, Храповицкий?

— Ваше величество, мне никто не давал права оценивать побуждения и поступки моей монархини.

— Ах, так! Где же сейчас находится сей мартинист?

— Князь Прозоровский докладывает, что в Москве, в Тайном приказе у Мясницких ворот.

— И что дальше?

— Князь сам решил допросить арестованного, но никаких физических мер применять к нему не стал из‑за его крайней слабости. Впрочем, он подчеркивает, что словесных угроз с его стороны было предостаточно.

— Результат? В чем признался Новиков?

— Ни в чем.

— Посадить его на хлеб и воду. Или того лучше — на одну воду!

— Ваше величество, ой и так отказался от приема всякой пищи.

— Что?! Значит, без Шешковского не обойтись. Пусть везут Новикова сюда, в крепость. Живого. Или мертвого. Это уже не имеет значения.

Петербург. Зимний дворец. Екатерина II, А. С. Протасова.

— Вот и дожила ты, Анна Степановна, до новой свадебки. Пестовала, пестовала пятерых своих красавиц, пора их и в белый свет выпускать. Рада ли?

— По совести, государыня, сама не знаю.

— Это как тебя, клуша–наседка, понимать? Товар‑то у тебя такой на руках: оглянуться не успеешь, вянуть начнет.

— Молода Катюша, куда как молода. Пятнадцать лет — куда тут своим семейством обзаводиться. Да и жених…

— Вот те раз, и жених, оказывается, тетушке не потрафил.

— Так ведь на одиннадцать лет старше.

— Что за беда. Человек умнейший, образованнейший. При Малом дворе даже великокняжескую пару растормошить умеет. Уж Павлу Петровичу угодить — дело немыслимое, а Федору Васильевичу Ростопчину удается. За границей с детства много путешествовал, лекции в Лейденском университете слушал. А уж говорить как умеет!

— Так ведь и Катюша моя мало в Чем ему уступит. Одних языков сколько знает. От книг не оторвешь. Вдвоем говорить начнут — чисто профессора какие.

— Тем более хорошо. Может, Бог даст, друг к другу приладятся на всю жизнь.

— Федор Васильевич рассказывал, как с князем Безбородкой, по вашему, государыня, приказу, в Константинополь на переговоры только что ездил.

— Самой же понравилось — разве нет, Анна Степановна?

— Другое мне, государыня, горько. Не при вашем дворе Катюша будет, а при Гатчинском. Больно мрачно у них, неприютно. Может, есть такая возможность молодоженов‑то наших сюда перевести?

— А вот об этом, Королева Лото, говорить не будем. Федор Васильевич мне камергером при цесаревиче надобен.

— Да и с Нелидовой больно он не ладит.

— Чем же плохо? Вишь, какой узелок у нас крепкий там завязывается. А Катерине Петровне твоей нужды нет в их дела мешаться, может и в сторонке оставаться. Фрейлиной она пожалована, но я с нее обязанностей никаких спрашивать не стану.

— Еще я вам, государыня, сказать хотела, может, и пустяк, а так как‑то странным мне показался.

— Чего мнешься, Анна Степановна?

— Наш Платон Александрович обеспокоился, чтобы графа Ростопчина в Гатчине навестить, с предстоящей женитьбой поздравить.

— Так в чем дело‑то?

— Почему не в Петербурге? К чему ему в Гатчину ехать?

— А ты его, Анна Степановна, в опеку не бери. Пусть для всех любезен будет. Нам‑то с Гатчиной на открытых ножах тоже ни к чему все время оставаться. И что Ростопчина поздравит — отлично. Я от него прыти такой никак не ожидала. Молодец!

Стихи неизвестного современного автора на смерть Г. А. Потемкина.

Век счастливо прожив, Потемкин князь скончался,

Роскошествуя жил и дельности чуждался,

Век умницею жил, но был ли он таков -

Судить лишь могут то Фалеев и Попов [секретари князя].

Другие ж от него так Да да НЕТ слыхали,

Иные только рост, походку его знали.

В нем чести, правоты не виделось следа,

Властолюбив и горд, надменен был всегда.

Незнающий был вождь. Непобедимо войско

Доставило ему название геройско.

Везде он крал казну, себя обогащая,

Пол женский развращал, богатством обольщая.

Его уж нет! — Забудем, перестанем говорить,

Дадим наследникам простор имение делить.

Петербург. Зимний дворец. П. А. Зубов, А. С. Протасова, Екатерина II.

— Платон Александрович, ваше сиятельство, думается, вам надо бы поспешить к государыне.

— Что‑нибудь случилось, Анетт?

— Ради бога, тише, граф, давайте не будем давать пищу сплетням — их и так за последнее время плодится слишком много. Но идемте, идемте скорее к ее величеству.

— Нездоровье?

— Благодарение Господу, нет, но государыня получила ужасное известие — о кончине князя Таврического.

— Потемкин погиб? В бою? От ран? Но он, кажется, стал избегать участия в военных действиях.

— Какое ранение! Князь скончался. Еще трудно сказать, от чего. Скорее всего, от апоплексического удара.

— Но у ее величества последнее время заметно изменилось отношение к князю. И я знаю, многое в его действиях вызывало раздражение государыни.

— Полноте, какие счеты, когда человек уходит. Навсегда уходит. И не обманывайте себя, граф, Григорий Александрович до последнего немало значил для государыни. Только, пожалуй, никто не догадывался, как дело обстояло в действительности.

— Ее величество расстроена?

— Не то, Платон Александрович! Скажу вам откровенно, я боюсь такого же, как у князя Таврического, удара. Доктор Роджерсон давно опасается такой возможности.