— Да и какую книжку брать, не знаю.

— А вот теперь слушай меня, Платон. Внимательно слушай! Что сегодня ввечеру во дворце будет?

— Танцы и карты. Я должен за креслом ее императорского величества стоять неотлучно.

— Найди минуту, отлучись да к Анне Степановне и подойди. Прямо скажи, мол, который день охота тебе припала книжку ей передать презанимательную. Каждый вечер книжку ту с собой берешь да случаю не находишь о том сказать. А вот нынче нет больше твоего терпения, пусть Анна Степановна хоть расказнит тебя, после вечера зайдешь в ее покои собственноручно ту книжку передать. И гляди на нее, гляди как на самую распрекрасную барышню, как на распуколку весеннюю. Чтобы страсть была видна. Чтобы сразу видать — ни перед чем не остановишься. Напролом пойдешь.

— Так на такой разговор время нужно. Не рассердилась бы государыня за картами, что пост свой оставил.

— А ты так с Анной Степановной разговор веди, чтобы государыня вас видала. Может, даже по виду твоему поняла, о чем речь. Надо полагать, не только не рассердится — еще как довольна будет.

— Тут бы, батюшка, актер какой нужен, а я что!

— Ты что? Хочешь в золоте и бриллиантах купаться? Хочешь богаче князя Таврического стать? Тут не то что у актером, животным каким прикинешься, за рысака скакать будешь, за змею ужом извиваться.

— Приготовиться бы надо. Может, завтра…

— Никакого завтра! Сегодня! Слышь, Платон, сегодня же расстарайся. Дворцовые покои флигель–адъютантские долго порожняком стоять не будут. Не начать бы тебе локотки кусать, да и нам всем вместе с тобой. Сегодня же! А завтра поглядим, что выйдет.

Петербург. Зимний дворец. Будуар Екатерины. Екатерина II, А. С. Протасова, П. А. Зубов.

— Ждала, ждала тебя, Анна Степановна. Что‑то ты сегодня заспалась — на тебя непохоже.

— Заспишься тут, государыня. Ночь‑то ночи рознь. Тут и так еле–еле камер–медхен растолкала.

— Тебя‑то? Чудеса!

— Никаких чудес, государыня. Это с моей‑то стороны, а вот с другой! Тут уж поистине руками разведешь.

— И что скажешь?

— Что тут говорить: молодец что надо.

— Да ты по порядку. С чего бы это наш богатырь на атаку решился?

— Теперь‑то уже и покаяться могу, государыня. Окольным путем велела до сведения родителя его довести. Влет все уразумел. Обещался немедля с сынком потолковать. Последним дураком его обозвал.

— Это еще почему? А может, не по душе парню должность.

— Еще как по душе. Родитель по секрету поделился, мол, что ни день к родителям заезжает, на судьбу свою сетует: не пришелся‑де государыне по мысли. Уж как он ни старается, а государыня к нему хоть и милостива, да не ласкова.

— Родителю пенял? Даже так?

— То‑то и оно.

— А родитель какие резоны для сынка сыскал?

— Да ведь, государыня, люди они простые, в придворных делах неискушенные. Советовал еще больше стараться, во всем угодным быть.

— Только и всего? А уразумел все же сразу.

— Да, может, не так и уразумел, как сын его с полуслова понял.

— Подсказал, что ли, отец?

— Где подсказал! Я полагаю, просто Платон Александрович приободрился да и бултых головой в омут.

— Крепко приободрился?

— Вы, поди, не видали, государыня, как меня между танцами в сторонку отозвал. Сначала на экосез пригласил. Хотела отказать — куда мне в пляс пускаться. Потом подумала, может, и к лучшему. А уж во время танца чудеса начались.

— Чего смеешься, Королева Лото? Чего развеселилась? На тебя не больно похоже.

— Случай особый, государыня. Как наш флигель–адъютант меня за талию обхватил, как ручкой‑то своей железной прижал, так, верите ли, едва дух не испустила. Он все крепче сжимает да шепотом на ухо и говорит, мол, сегодня ввечеру книжку вам занести должен. Должен — и никаких. Еле ему стук условный сказать успела, а уж меня на старое место посадил и нету его. Ловок, прокурат! Куда как ловок!

— А что же раньше‑то?

— Он и впрямь, государыня, приободрения требует. Молод очень. Не поднаторел. А о вас иначе как о небожительнице и не отзывается. Только что не молитву творит.

— Обо мне потом. Что дальше было?

— Дальше — дальше оглянуться не успела, уж в окнах развиднелось. Солнышко встало. Говорю, чтобы прочь шел, а он ни в какую. Вроде и ночи не было. О прислуге заговорила — рукой махнул: еще о них думать. Бесшабашный оказался, кто б подумал!

— Неплохо, значит.

— По мне, так куда уж лучше.

— Красного Кафтана не поминаешь?

— Да Бог с ним, с отцом семейства. Кисель он клюквенный — не Кафтан Красный. И от Королевы Лото, как черт от ладана, бегал.

— Ладно, Анна Степановна. У каждого свой вкус. А говорили‑то еще о чем?

— Какие разговоры! На каждом слове на ваше величество сворачивал. И какие руки у императрицы красивые — на портретах только самых лучших такие увидишь.

— Невелик комплимент. Сама знаю, руки у меня хороши.

— И поступь какая величественная.

— А какой ей быть? Да и годы, хошь не хошь, свое берут. Не побежишь, не попрыгаешь.

— Полноте, государыня, вы и смолоду ходили чисто пава какая.

— Художники мне говорили.

— Сами видите, не придумал молодец. Правду говорит.

— А еще? Еще что говорил?

— Чтобы повторить, пиит какой записной нужен. Что твой Державин распелся. Подумала, обо мне забыл. Ан нет, петь‑то поет, но и про дело не забывает.

— Про что? Про что поет, спросила?

— Мол, в глаза государыни заглядишься, голова кружиться начинает. Голубые. Бездонные. Ровно небо в полдень летний. Губы…

— Ваше величество, к вам господин флигель–адъютант добивается.

— С каким делом, не сказал? Ты что ли прийти велела, Анна Степановна? Знак какой дала?

— Упаси Бог. Да и зачем бы раньше времени? Поди, сам решился. Мол — раз козе смерть. Так и вчерась мне сказал.

— Зубов! Вы даже не дождались доклада камердинера. Но — это, может быть, и к лучшему. Я говорила сейчас Анне Степановне — поздравляю вас полковником и поторопитесь переехать в дворцовые покои. Флигель–адъютант — человек, которому следует всегда быть у императрицы под рукой. Анна Степановна, не почтите за труд — распорядитесь.

— Какой труд! Поздравляю вас с назначением, Платон Александрович, от души поздравляю. Дальнейшие ваши успехи служебные в ваших руках. Не обманите ожиданий императрицы.

— Ваше императорское величество, не нахожу слов благодарности. И полнейшей моей преданности. Я готов с радостью положить за вас жизнь мою.

— А вот уж это лишнее. Совсем лишнее. Мне нужна ваша жизнь, полковник, и вы должны об этом всегда помнить.

— Как прикажете, государыня. Отныне моя жизнь в полном вашем распоряжении. У меня нет никаких своих дел или своих желаний…

— Так‑таки никаких своих желаний? Полковник! Я не ошибаюсь, вы залились краской? Это невероятно! Теперь тем более вы должны признаться мне, в чем же заключаются желания, от которых ради своей императрицы вы готовы отказаться?

— Государыня, простите меня, даже ради моей императрицы я не откажусь в душе от одного заветного желания. Оно родилось в моей душе, когда я впервые оказался во дворце. Но оно всегда было таким невероятным, что признаться в нем…

— Вы испытываете терпение вашей императрицы, полковник. Я приказываю вам говорить.

— Это совершенно невозможно.

— Я продолжаю настаивать!

— Государыня, вы лишите меня моего чина и отправите из дворца — ничего другого не последует за моим признанием.

— Теперь вы вызвали любопытство женщины, а это особенно опасно, поверьте мне.

— Но именно о женщине и идет разговор.

— Так в чем же дело?

— Государыня, только на коленях я могу признаться в том, что все это время видел в императрице… женщину. Самую красивую. Самую обольстительную. Самую… желанную. Казните меня, ваше величество?

— За что же, полковник?

— За святотатство! Ах, если бы вы были не императрицей. С каким бы упорством и отчаянием я бы добивался чести быть замеченным такой ослепительной женщиной.