Дети — они были главным предметом спора Большого и Малого двора. Павел хотел, чтобы вся его семья жила вместе. Екатерина забрала к себе двух старших сыновей и разрешала им встречаться с отцом один раз в неделю. Павел подозревает сыновей в преимущественных симпатиях к бабке и своим постоянным недовольством, разоблачениями императрицы еще более отталкивает их от себя.

Оказавшаяся в середине девяностых годов в Петербурге принцесса Кобургская имеет возможность сравнить два русских двора. «Мы были очень любезно приняты, но здесь я очутилась в атмосфере [Гатчины] совсем не похожей на петербургскую. Вместо непринужденности, господствующей при императорском дворе, я нашла здесь стеснение, все было натянуто и безмолвно. Великий князь, который, впрочем, очень умен и может быть приятным в обхождении, если он того желает, отличается непонятными странностями, между прочим дурачеством устраивать все вокруг себя на старый прусский лад. В его владениях тотчас встречаются шлагбаумы, окрашенные в черный, красный и белый цвет, как это имеет место в Пруссии, при шлагбаумах находятся часовые, опрашивающие приезжающих, подобно прусакам. Всего хуже, что эти солдаты — русские, переодетые в прусаков; эти прекрасные на вид русские, наряженные в мундиры времен короля Фридриха I, изуродованы этой допотопной формой. Русский должен оставаться русским. Он сам это сознает и каждый находит, что он в своей одежде, коротком кафтане, волосами, остриженными в кружок, несравненно красивее, чем с косою и в мундире, в котором он в стесненном и несчастном виде представляется в Гатчине. Офицеры имеют вид, точно они срисованы из старого альбома. За исключением языка во всем прочем вовсе непохожи на русских. Нельзя сказать, чтобы эта метаморфоза была умно придумана. Мне было больно видеть эту перемену…»

Известие о падении Бастилии вызвало в Петербурге энтузиазм среди купцов, торговцев и некоторых молодых людей высших классов.

Из «Мемуаров» графа де Сегюра. 1789.

1789 год положил начало новой эпохе человеческого рода. Дух свободы учинился воинственным при конце 18 века, как дух религии при конце XI века. Тогда вооруженною рукою возвращали святую землю, ныне святую свободу.

«Политический журнал», 1790, № 1. Петербург.

Петербург. Зимний дворец. Кабинет императрицы. Екатерина II, А, В. Храповицкий, Н. И. Салтыков.

Храповицкому давно известно: в такие часы к ее императорскому величеству лучше не подходить. Доклады отложить. Вопросов никаких не решать. Мечется по кабинету — места себе не находит.

— Что же это? Что происходит? Два года войны с турками! Столько обещаний, столько планов разработанных, во всех подробностях представленных — и опять ничего! Всех, кажется, переслушала. Все резоны приняла, а дальше, дальше что?

— Николай Иванович по вашему желанию, ваше величество, явился. В антикамере дожидается. Поди, уж больше часа.

— Еще один вояка! Впрочем, может, на него и следовало положиться. В Семилетней войне хорош был. Князю Голицыну Хотином овладеть помог, с турками справлялся. Потому и назначила его воспитанием великих князей руководить. Думается, для Александра Павловича и Константина Павловича лучше не найти. Глядишь, чему толковому научит. С какого года член Совета при высочайшем присутствии?

— Как и сенатор, ваше величество, — с 1784–го. Год назад по вашему указанию включен в Военную коллегию вице–президентом.

— Бог мой, Храповицкий, на что мне эта литания. Никуда его назначать больше не собираюсь. Только о турецком театре потолковать. Проси.

— Ваше императорское величество!

— Да вы при бумагах, князь. А я никаких докладов с вас не спрашивала. У вас открылся дар пифии, Салтыков?

— Если бы нечто подобное и случилось, ваше величество, я никогда бы не посмел на него положиться. Военный может быть по роду службы своей только прагматиком.

— Между тем как раз прагматизма моим военным и не хватает. Князь, я устала от победных реляций с турецкого театра и прошу вас коротко объяснить мне, что там происходит. С вашей, по крайней мере, точки зрения.

— Мне не слишком удобно это делать, ваше величество.

— Отбросьте эти китайские церемонии. Я не собираюсь передавать князю Таврическому содержание нашей беседы и более того — запрещу Храповицкому распространяться о смысле разговора. Поверьте, я потому и ценю моего статс–секретаря, что он умеет молчать. Итак, князь, я вас случаю. Сочтите этот ваш анализ очередным уроком по стратегии вашим питомцам.

— Если такова ваша воля, государыня, — извольте. Итак, заручившись одобрением вашего величества, Потемкин в конце мая прибыл к армиям, кои решил разделить на пять дивизий.

— Это я выучила наизусть.

— Извините, ваше величество, но знание подробностей необходимо для понимания нынешней ситуации. Случилось так, что 1–я и 2–я дивизии собрались только в конце июня у Ольвиополя.

— Кажется, слишком много времени на сборы.

— Мне невозможно о том судить из Петербурга, ваше Величество. Но 3–я дивизия, коей командует Александр Васильевич Суворов, расположилась уже у Фильчи, 4–я, князя Репнина — у Казнешти, 5–я, Гудовича — у Очакова и Кинбурна.

— И что же Потемкин?

— Князь Таврический 11 июля начал наступление с двумя дивизиями к Бендерам. Визирь одновременно двинул 30–тысячный корпус Османа–паши в Молдавию, надеясь разбить находившиеся там наши и австрийские войска до приближения князя Потемкина. Однако затея его не удалась. Суворов мгновенно соединился с принцем Кобургским и через десять дней, 21 июля, наголову разбил турок под Фокшанами.

— Вы хотите сказать, что дело обошлось без светлейшего?

— Во всяком случае, так сложилась ситуация. Григорий Александрович продвигался к Бендерам крайне медленно, учитывая благоприятное время года, сухую погоду и, значит, хорошие дороги. К тому же он решил подтянуть к себе и наши части из Молдавии. Это дало основание визирю предпринять новое наступление.

— Но значит, Потемкин еще не вступал в дело?

— Пока нет. Между тем визирь собрал без малого стотысячное войско, в конце августа перешел Дунай и двинулся к реке Рымник, но здесь 11 сентября потерпел совершеннейший разгром от войск Суворова и принца Кобургского. Ситуация для нас была тем более блестящей, что буквально накануне князь Репнин разбил большой турецкий отряд на речке Салче.

— Я не стратег, князь, но не могу не высказать своего соображения. Разве в этих условиях нельзя было принудить турок к миру? Чего еще надо было ждать?

— Мне тем более трудно отвечать на ваш вполне законный вопрос, ваше императорское величество. Победа Рымникская снимала все препятствия к тому, чтобы нам перейти Дунай. Но…

— Какое но? Да не тяните же, князь! Вы боитесь касаться дел князя Потемкина, как если бы он имел какие‑либо преимущество перед всеми остальными военными начальниками.

— Князь Потемкин запретил переход Дуная. Одержанные победы вполне его удовлетворили. Он ограничился тем, что приказал Гудовичу взять Аккерман. 3 ноября Бендеры сами сдались, и кампания была закончена.

— Позвольте, позвольте, но ведь австрийцы перешли Дунай.

— Совершенно верно, ваше величество. Русские войска проложили им дорогу к победе. 1 сентября австрийцы форсировали Дунай, 24–го сентября взяли Белград, в течение октября некоторые крепости в Сербии, а вот сейчас принц Кобургский занял Бухарест.

— Думаю, вы знаете, как обеспокоены Пруссия и Англия нашими действиями. Наши агенты доносят, что они обещают свою поддержку султану в случае продолжения Турцией военных действий.

— Этого следовало ожидать, ваше величество. Тем более, что мир не заключен.

— Именно это больше всего беспокоит меня, но никак не Потемкина. Я благодарю вас за доклад, Николай Иванович. А, кстати, удовлетворите мое чисто женское любопытство: что в вашем портфеле?

— Мой адъютант подготовил последние сочинения великих князей, матрикулы с их балами и несколько рисовальных опытов их высочеств.

— Ваш адъютант? Не тот ли это молодой человек, который дожидается в антикамере?