— Но насколько я понимаю, Екатерина далеко не молода.

— Ей около шестидесяти. Надо отдать справедливость монархине, она по общим отзывам совсем неплохо сохранилась, каждое утро усиленно обтирается льдом; поднимается с постели с зарей, ведет очень размеренный, годами упорядоченный образ жизни, в который обязательной составной частью входят аманты.

— Их много?

— Достаточно много. И что главное — с годами их влияние становится все более ощутимым. С первыми императрица почти не считалась. В отношении последних, как следует из петербургских донесений, иначе.

— Они умны? Деятельны?

— О, это не тот принцип отбора, которым руководствуется монархиня. Все решает внешность и собственно мужские достоинства. И это лишь задним числом, в переписке со своими многолетними корреспондентами — французскими философами — она начинает оправдывать появление каждого нового лица его некими невероятными талантами.

— Такое уже встречалось в истории.

— И да, и нет. Никто из монархов, насколько мне подсказывает память, не старался оправдаться в своих поступках. Великая Екатерина, несмотря ни на что, хочет еще быть добродетельной, мудрой и неизменно печься о благе своего народа.

— Нелегкая задача!

— Которую дипломат, тем не менее, должен иметь в виду. Моя обязанность предупредить, граф, и еще об одном возможном повороте событий. Вы молоды — тридцать лет не возраст для кавалера, — не вправе жаловаться на свою внешность, поэтому… Впрочем, вы еще пишете пьесы для театра, а императрица сама имеет слабость к театру и сочинительству.

— Мой Боже, еще и это!

— Не падайте духом. Ее литературные опусы, по свидетельству окружения, не так уж плохи, тем более что при ней состоит целый штат литературных секретарей, которые заняты усовершенствованием стиля своей высокой покровительницы. Как на французском, так и на русском языке, пользуясь которым, она так и не сумела избавиться от неправильного выговора. Впрочем, русский язык невероятно труден.

— Я не буду искать внимания императрицы.

— Напротив. В этом внимании нет ничего предосудительного. Польскому королю Станиславу Понятовскому недолгий роман позволил решить многие государственные проблемы.

— Даже королю?

— Я бы не стал вас снабжать непроверенными сведениями, граф. Дипломатия — искусство безукоризненного расчета. Правда, вот уже четвертый год Екатерина занята очаровательным молодым человеком — неким полунищим дворянчиком Ланским, но это не мешало императрице время от времени заглядываться и на других придворных красавцев. Но вот настоящим влиянием при дворе продолжает пользоваться ее давно получивший отставку любовник — князь Григорий Потемкин.

— У него сильная партия?

— Я бы сказал иначе — купленная его несметными богатствами толпа. Императрица была очень щедра по отношению к Потемкину, и он сам приумножил полученное в несколько раз. Современники признают за ним редкий дар — все превращать в деньги. Но главное для Потемкина — неизменная поддержка императрицы. Он умеет угадывать ее намерения и осуществлять их прежде, чем монархиня выскажет свое желание. Потемкин расчетлив, и пока в его расчеты входит верность Екатерине. А дальше — дальше вам придется наблюдать самому.

— Но ведь Потемкину кто‑то противостоит?

— Само собой разумеется. Потемкин выдвинул совершенно фантастический, но и льстящий самолюбию русской императрицы проект — так называемый греческий. Вместе с неким вельможей Безбородко они предлагают разрушить Оттоманскую Порту и на ее развалинах восстановить Византийскую империю во главе со вторым внуком императрицы — Константином.

— Заманчиво, но маловероятно.

— Вот именно. Однако в России все возможно. Тем более, что в плане Потемкина есть куда более конкретные и, безусловно, выгодные для России позиции. Начнем с положений Вооруженного нейтралитета.

— Того, который был изложен в декларации Екатерины II от 28 февраля 1780 года, если память мне не изменяет, дворам лондонскому, мадридскому, а также нашему? То есть союз держав, которые брали на себя обязательства силой защищать ее принципы, не так ли?

— Уточним эти принципы, граф, что крайне важно. Речь идет об интересах нейтральной торговли, крайне стесненной действиями воюющих держав.

— Во время войны американских колоний с Англией за независимость.

— Сами знаете, граф, вы оказались в Америке именно потому, что Франция, начиная с 1778 года, приняла участие в этой войне.

— Не только Франция, господин министр. Но так ли или иначе к Вооруженному нейтралитету присоединились в конце концов и Дания, и Швеция, и Пруссия, и Австрия, и Португалия, и королевство обеих Сицилий.

— По счастью, все это прошло. В настоящий момент война за независимость завершена. Вооруженный нейтралитет прекратил свое существование.

— Надеюсь, не вполне. Ведь Англия продолжает применять свои прежние начала и притом с таким усердием, что нейтральной торговле может грозить полное уничтожение.

— Об этом и речь, дорогой граф. Вам предстоит обнаружить и опереться на антианглийские силы при дворе. Сложность заключается в том, что план Вооруженного нейтралитета принадлежит воспитателю наследника графу Никите Панину, но он безусловно невыгоден для планов Потемкина, который — и это надо прежде всего иметь в виду — хочет полного присоединения к Российской державе Крыма. Вот вам расстановка сил при дворе. Что же касается фаворитов, думается, все они ставленники той или иной стороны. Этим вам и придется руководствоваться. Но — ради Бога! — не упускайте из виду Потемкина. Если бы вам удалось навязать ему свою дружбу! Между прочим, ценой любых подарков. Он крайне тщеславен и корыстолюбив. Но прежде всего тщеславен.

— Бывший фаворит! Он должен иметь раненое самолюбие.

— И он его имеет. Отнеситесь к нему возможно почтительнее. Пусть он ощутит блеск двора настоящего короля — Людовика XVI! Пусть благодаря вам он почувствует себя причастным к парижской жизни.

— А язык общения? Переводчик всегда ставит между людьми трудно преодолимую преграду.

— Потемкин может изъясняться по–французски. Его выговор ужасен, но к этому можно привыкнуть.

— Вы не представляете, что мне доводилось слышать в Америке!

— И вот еще. Я уполномочен передать вам этот ларец с драгоценностями. Вы вправе употребить их на подарки соответствующим лицам. С последующим подробным отчетом, разумеется. А в остальном — пусть вам сопутствует удача, граф. Отправляйтесь в Россию без промедления.

Гатчинский дворец. Кабинет Павла. Великий князь Павел Петрович и Е. И. Нелидова.

— Ваше величество, иногда мне кажется, что вы начинаете тяготиться вашей Гатчиной.

— Моей Гатчиной! Моей! Вы прекрасно знаете, Катишь, она навязана мне императрицей в 1783–м году. Именно навязана.

— Ваше величество, разве это имеет принципиальное значение, когда все здесь сделалось по вашему вкусу и указанию? Здесь все дышит вами. И любовью к вам. И где еще вы могли бы так беспрепятственно посвящать время маневрам и смотрам?

— Но вы же их не терпите, Катерина Ивановна.

— А разве женщине обязательно испытывать восторг от мужских занятий, тем более занятий полководцев? Я могу отдать должное внешней стороне всех дефиле, но я покажусь вам только смешной со своими замечаниями, не правда ли? Главное — все здесь рядом со дворцом.

— Но неужели вы не заметили, как избегают Гатчины все флигель–адъютанты? С каким пренебрежением они относятся к нам?

— К вам? Ни в коем случае, ваше высочество! Речь идет о страхе перед неудовольствием императрицы, а в конце концов, положение… флигель–адъютанта слишком зыбко.

— Если бы они боялись императрицы, то, по всей вероятности, так не бежали бы от ее милостей. Иногда они напоминают мне яблоки, которые осенним временем осыпаются с дерева.

— Да, я знаю, им запрещено прямое общение с Малым двором.

— Тогда на что же вы в претензии, ваше высочество?

— Да, и эта история с митрополитом Сестренцевичем…