– Где мой ужин? – рычал Ричард, и от рыка его сотрясался потолок, и стены ходили ходуном. – Где моя выпивка? Скоты! По гнусным, виноватым мордам вижу: опять воровали мое столовое серебро! Убью! Где мой хлыст?!

– Папулечка, – лепетала Серафина, – не надо никого убивать, присядь, выпей чашечку чая с молоком, а я тебе пока сыграю на арфе.

Вид персика, терзающей струны сладкоголосого инструмента, воздействовал на Ричарда гипнотически. Теряя рассудок, он истекал слюной низменной похоти и слезами слащавого умиления, делался кротким, как ягненок, выпивал чашечку чая с молоком и сам принимался лепетать что-то беспомощное, растроганное, невероятно пошлое и сальное.

– Персик, марципанчик, пончик, куколка, пойдем, папулечка угостит тебя конфеткой.

От этого кошмара у Кита пересохло во рту, и он сделал еще один большой глоток бодрящей и веселящей жидкости. В голове его созрел великолепный план упиться до бесчувствия и позволить заботливым охранникам доставить домой свое безжизненное, мирно дремлющее тело. Он незамедлительно приступил к воплощению своего великого замысла на практике, как вдруг на глаза попалась уже знакомая худосочная дамочка с садовыми ножницами.

Кит моргнул, но нет, зрение не подводило. Это была она. На сей раз без садовых ножниц и не в униформе своего магазина, а в черном платье официантки, в белом переднике и с подносом в руках. Этим подносом она отбивалась от подвыпившего художника, который, насколько понял Кит, загорелся желанием написать ее портрет. Без одежды.

Кит не понимал, что таинственная сила заставила его вмешаться и, тем не менее, подкрался поближе и одним взглядом обратил распоясавшегося служителя Муз в паническое бегство. Дамочка перевела дух.

– Приставучие идиоты, – пробормотала она под нос с омерзением, – липучие, сальные…

– Добрый вечерок, – приветливо выговорил Кит прямо ей в маленькое розовое ухо.

Она обернулась, увидела его сиятельную особу и побледнела, как смерть.

– Ой.

– Что такое.

– Это вы?

– Да, я, а что.

Она донельзя смутилась и неловко попыталась с ним объясниться. Невесть отчего. Кит, в конце концов, вовсе не требовал от обворожительного создания никаких объяснений.

– Дело в том, понимаете… что-то случилось с официанткой, и леди Милфорд попросила меня подменить бедную девушку…

– Ясно. Это ведь душенька Серафина, у нее всегда проблемы.

– А… потом она сказала мне, кто вы… поверьте, я не знала.

Кит не понимал, что за черт дернул его подойти. Хотя стоило извиниться за свое поведение, пожалуй. Она-то его не знала, и наверняка решила, что он только и делает, что разгуливает по зданию и пристает к незнакомым женщинам с непристойными предложениями угостить ленчем. Или с прочими предложениями, куда менее невинного рода.

– Послушайте, я не имел в виду ничего плохого. Просто у вас был такой вид…

– Какой?

– Будто вы чем-то ужасно расстроены. Ладно. Это меня не касается. Забудьте, мисс…

– Миссис Лэнгдон, – пробормотала она.

– А имя у вас имеется? Или мистер Лэнгдон, кем бы он ни был, так и обращается к вам – миссис Лэнгдон?

Черт! Почему он не мог захлопнуться, хоть тресни? Она смотрела на него. Глаза у нее были такие синие, что хотелось ущипнуть себя за локоть и спросить, не сон ли это. Ресницы длинные-длинные. Маленький упрямый подбородок, аккуратный носик, губы, сочные, как пригоршня спелой вишни. Фигурка, невзирая на излишнюю худобу, весьма соблазнительная. Ножки просто чудесные, очень стройные, очень аккуратные. Ей было года двадцать три, может, двадцать четыре.

– Шарлотта, – проговорила она едва слышно.

– Рад познакомиться…

– Попробуйте креветки.

– Мне что-то…

– Или гребешки, очень свежие.

– Пожалуй, воздержусь.

– Тогда сардинки, – предложила миссис Лэнгдон с отчаяньем.

Сардинки Киту не понравились. У них был на редкость унылый вид. Как и у миссис Лэнгдон, честно говоря. Ох. Тоска.

– Благодарю, я не голоден, поужинал дома.

Она сглотнула.

– Вы меня теперь уволите?

Кит все еще пытался подобрать подходящие слова, чтобы извиниться за неуместные, спонтанные, идиотские заигрывания, и ее слова застали его врасплох.

– Уволю? За что?

– Я уже шесть лет работаю в магазине Либера, и за это время у меня не было ни единого нарекания… вы можете написать на меня жалобу… моя работа – не Бог весть что такое… но четыре сотни в неделю никому не помешают…

– Написать на вас жалобу? Зачем? Кому?

– Вам, наверное, не понять, для вас четыре сотни в неделю – просто не деньги, но… люди голодают, – закончила она свою маленькую взволнованную речь, почему-то впадая в обличительный пафос.

Кит ничего не мог понять. И кто тут после всего ненормальный.

– Голодают? Как – голодают?

– Ну? Как? Им нечего есть… – проговорило прелестное синеглазое существо, заметно падая духом.

– Возможно, я неправильно вас понял, но лично я не вижу здесь ни одного голодающего. По мне, так этим певцам разложения, меланхолии и декаданса не мешало бы похудеть, уж больно раскормленные у них, лоснящиеся, самовлюбленные физиономии.

Ей не понадобилось смотреть по сторонам, чтобы понять, что в данном случае лорд Ланкастер безоговорочно прав, шах и мат.

– Не здесь, – пролепетала она, тушуясь, – но… в мире…

– Милая девушка, вы все равно не адресу. Я не политик. Вот мой зять, например – да, он политик. Так вот, когда речь заходит о голодающих, он всегда предлагает действовать радикально.

– Накормить этих несчастных людей? – наивно предположила прекрасная цветочница, по совместительству ужасная официантка, приобняв поднос с морскими закусками.

– Нет. Повесить этих несчастных людей. Чтобы другим неповадно было, – отчеканил Кит.

– Боже, – вырвалось у нее, – вы серьезно?

– А вы? Вы что, решили, что я уволю вас оттого, что вы отказались со мной пообедать? За кого вы меня принимаете? Уж не говоря о том, что я мог бы схлопотать за такие штуки серьезный судебный иск. За домогательства.

Ее щеки слегка порозовели.

– Да. Простите. Это все, конечно, страшно глупо, но я ужасно боюсь потерять работу. Это для меня все.

– Ваша работа?

– Да.

А как же муж. Дети? Любимая комнатная собачка? Подружки? Разные женские глупости вроде шляпок и перчаток? Кит не понимал, отчего ее слова настолько взволновали его.

– Идите домой, – велел он ей.

– Я не могу пойти домой… мне надо работать.

– Ваше рвение, как и заботы о голодающих, весьма похвальны, но уже очень поздно, гости сыты и довольны, а что касается душеньки Серафины, ей не до вас.

Леди Милфорд и впрямь уже была настолько накачана шампанским и Мыслераспылителем, что едва соображала – на каком свете находится. Вокруг нее толпились почитатели и воздыхатели, заглядывая глубоко в декольте ее персикового платья в облипку.

– Ой… вы думаете, я правда могу пойти домой?

– Да. Идите. Нет, сардины оставьте… они еще могут понадобиться голодающим.

– Ой! Извините. Спасибо. До свидания.

– До свидания, – вежливо отозвался Кит.

Миссис Заботы о Голодающих покинула его, и он с легким сожалением проводил взглядом ее ножки. Потом немедля Кит дал себе строжайший зарок больше никогда и ни за какие коврижки не являться на перфомансы и прочие светские мероприятия без законной супруги. Потом Кит выкинул все это из головы и погрузился в мысли о по-настоящему важных и серьезных вещах.

Он стал думать о Копилке.

Он любил это здание. Страстно, неистово любил. Кит унаследовал эту любовь с текущей в его жилах кровью, и она жила глубоко в его сердце. И оттого его доводило до полнейшего исступления, когда это чудесное создание, это грациозное существо (а он не воспринимал Копилку иначе, как живое существо) использовали в качестве трамплина в вечность.

Да. Трамплин в вечность. Звучит паршиво. Будто заголовок статьи в дрянной бульварной газетенке. И все же, факт оставался фактом – Копилка притягивала самоубийц всех мастей, всех степеней сумасшествия и отчаянья подобно магниту. Самоубийцы открывали окна, забирались на подоконники и с ужасной высоты прыгали вниз.