— Как его фамилия?

— Не знаю. Просто — Жорж.

— Чем он занимается?

— Не интересовалась, — зевнула Кастальская, — артист, кажется. Чудесно рассказывает анекдоты и великолепно танцует. Вы долго еще будете меня допрашивать?

— Сейчас уйду… Значит, ваш сын до этой поездки в экспедицию нигде не работал?

— Как раз перед поездкой он работал. Отец его устроил на киностудию каким-то ассистентом. Но Владе там не понравилось, и он уехал.

— Вы твердо помните, что он уехал двадцать шестого?

— Ах, боже мой, вы задаете странные вопросы. В этот день уехала вся экспедиция.

— Извините за беспокойство.

Был один из самых тяжелых дней затянувшегося следствия. Соколов сидел в кабинете полковника Зубова и все чаще, каким-то виноватым жестом приглаживал редкие волосы. Он только что закончил свой неутешительный доклад и ждал грозы. Признаки ее уже появились на горизонте. Полковник стал подчеркнуто вежливым и внимательным. А это никогда не сулило добра.

— Так вы утверждаете, уважаемый Виктор Леонидович, что версия «знакомые» себя исчерпала?

Соколов ничего подобного не утверждал, но словечко «уважаемый» так его ушибло, что он счел за благо промолчать.

— Опрошено сто двадцать восемь человек, — продолжал Зубов. — Проверены все адреса. Вскрыты все связи. Проанализированы все обстоятельства. И вся работа впустую. Я вас правильно понял, товарищ капитан?

— Никак нет, товарищ полковник. Вы меня неправильно поняли.

— Как так неправильно! — загремел Зубов. — Приносите мне кучу бумаг, докладываете о выполнении плана расследования, а вместо мыслей я слышу какое-то бульканье. Да я же по вашему лицу вижу, что вы не верите больше в основную версию. Какого же чорта вы юлите?! «Нет, товарищ полковник», «неправильно, товарищ полковник»… А все почему? Потому что привыкли больше ногами работать, чем головой. Голова, мол, у начальства есть, пусть оно и думает. А мы лучше сбегаем…

Зубов вышел из-за стола, подошел к несгораемому шкафу, проглотил какой-то порошок и, расстегнув пуговицу кителя, помассировал ладонью грудь. Словно тончайшая игла медленно проходила через глубины сердца.

Соколов молчал. Его бледные, втянутые щеки порозовели, а уши стали совсем красными. Зубов смотрел на него со спины подобревшими глазами. Он любил Соколова за скромность и выдержку.

— Давай рассуждать. Предположим, тебе указали квартиру и твердо сказали: «Преступник там, ищи!» Ты ищешь и приходишь ни с чем. Какой вывод нужно делать из этого факта? Одно из двух — либо тебе указали не ту квартиру, либо ты плохо искал. Верно?

— Так точно…

— Брось ты это «так точно»! Говори, верно или нет.

— Верно.

— Третьего быть не может. Испариться преступник не мог. Ду́хи до сих пор убийствами не занимались. Преступник весь из плоти и крови. Каждый его шаг оставляет след на земле. В этом его извечная слабость и наша сила. Он не может от нас уйти. Хоть под землю проваливайся, все равно достанем… К чему это я? А к тому, что нужно больше верить выводам своего рассудка. Если ты твердо убежден, что преступник в квартире спрятался, не уходи оттуда пока не найдешь. Понял?

— Понял.

— Вернемся теперь к нашей версии. Ты считаешь, что она полностью отработана и ничего не дала. Значит, одно из двух — либо версия была ошибочной, либо… ну, договаривай!

— Плохо ее отрабатывали.

— Вот именно. Плохо. Плохо допрашивали, плохо думали. Вот конкретный пример. Фотоснимок детской группы. Ухватились за него правильно? Правильно. Сразу потянули нитку с двух концов. Потянули и оборвали… Когда геологическая экспедиция выехала из Ленинграда?

— Двадцать шестого?

— Проверили?

— Проверили.

— А этот «питомец» тоже с ней уехал?

— Да… мать утверждает.

— А экспедицию ты запрашивал? Есть у тебя документ, подтверждающий показания матери?

— Нет.

— То-то же. Немедленно запроси. Допускаю, что Кастальский действительно уехал накануне происшествия. Значит ли это, что «питомцы» нас больше не интересуют? Не значит. Когда мы ищем знакомых, подозреваемых в преступлении, вовсе не следует ограничиваться прямыми знакомыми. Нельзя упускать из вида и знакомых второго колена. Знакомые знакомых могут оказаться не менее интересными.

— Точно.

— Вот тебе пример. Сурин узнал, что близкий друг уехавшего Кастальского некий лоботряс Жорж. Допускаешь ли такой вариант: к Бондаревой заходил не один Кастальский, а вдвоем с Жоржем. Мог этот Жорж влезть в доверие к старухе и потом придти в гости уже без Кастальского — с другими своими приятелями под любым благовидным предлогом?

— Мог.

— А нашел ты этого Жоржа? Проверил ты его?

— Нет.

— Найди и проверь.

В дверь кабинета постучался и вошел Филиппов. Его лицо лучше всяких слов говорило, что случилось нечто из ряда вон выходящее.

— Разрешите доложить, товарищ полковник. Только что по телефону позвонила женщина и спросила Соколова. Спрашиваю: «Кто говорит?» «Неважно». — отвечает, — «я хочу вам помочь раскрыть убийство на Мойке. Вы не там ищите, где нужно. Старуху убил вахтер, который в ту ночь дежурил в конструкторском бюро. Вещи он сейчас где-то припрятал, но я их сама у него видела». И повесила трубку.

Правый глаз Зубова спрятался под опущенным веком.

— Голос молодой? Приметы есть?

— Чистый голос, звонкий. Только звук «г» произносит ближе к «х», «хде-то»…

Анонимные письма и звонки редко помогали следственной работе. Большей частью они оказывались трусливой попыткой свести личные счеты, скомпрометировать честного человека. Но в данном случае, звонок неизвестной женщины имел особый интерес и вызывал много вопросов. Кто эта женщина? Почему она оказалась в курсе следственной работы? Откуда она узнала фамилию Соколова?

— Мы этого вахтера допрашивали? — повернулся к Соколову полковник.

— Дважды. В первый день, когда он сообщил, что заметил двоих на набережной, и недавно был повторный допрос.

— Вызывали его повесткой?

— Так точно.

Зубов снова обратился к Филиппову.

— Вы запомнили все, что она говорила?

— Записал слово в слово, — протянул Филиппов листок бумаги.

Зубов долго вчитывался в короткую запись телефонного разговора. Вдруг губы его изогнулись в улыбке и он весело посмотрел на своих сотрудников.

— Ну как, понятно?

У Соколова тоже повеселели глаза. Филиппов старательно морщил лоб, но не мог догадаться, чем обрадовала Зубова телефонная анонимка, казалось бы зачеркивающая всю проделанную работу.

— Вижу, что не понимаешь, — сказал Зубов. — Ладно, потом объясню. Сейчас некогда. Поедешь сейчас к этому вахтеру.

— С обыском?

— Никакого обыска. Задача у тебя одна — установить личность женщины, звонившей по телефону. Ищи среди людей, которые могли видеть у вахтера нашу повестку. Фамилию Соколова эта женщина взяла оттуда.

Филиппов уехал. Полковник, придвинув к себе толщенную папку — четвертый том дела, стал быстро перелистывать следственные материалы.

— Теперь, Виктор Леонидович, все силы направляй в одну точку — на версию «питомец». Все остальное сворачивай. Больше терять времени нельзя.

Рука Зубова потянулась к трубке затрезвонившего телефона.

— Пропустите, — оказал он, кого-то выслушав, и веселое выражение, которое Соколов только что видел на лице полковника, сразу улетучилось. Движения его пальцев, опять начавших перелистывать протоколы допросов, стали замедленными, бесцельными, как будто продолжались они только по инерции.

Когда в кабинет робко, почти крадучись вошла Галина Яковлевна Гурова, Соколов с трудом ее узнал. Из-под черного шелкового платка, накинутого на голову, свисали неубранные волосы. Ее лицо выражало отчаяние и мольбу.

Она опустилась в кресло, хотела что-то сказать, но закусила губы и молча достала из сумочки маленькую зеленую коробочку. Дрожащими пальцами, ломая ногти, она отколупнула крышку и, положив коробочку перед Зубовым, прошептала: