— Ему-то хорошо, ему все равно теперь, а я? Я маме обещала о нем заботиться, она ведь не простит, когда мы с ней встретимся, ох, не простит!

Господи! О чем это она? Какая мама? Она умерла давно.

— Лежит синий весь, и лица почти нет, А сердце сразу почувствовало — он это! Он!

Лида начала раскачиваться на табуретке. Я все еще не понимала, но сердце почему-то сжалось. Лида закрыла лицо руками и закричала без слов, заплакала. Вот теперь до меня наконец дошло, я обняла ее, молча гладила по голове, спине, рукам, а в голове болезненно звенела и билась мысль: «Не мог он умереть! Как же он мог, как?!»

У могилы я стояла в каком-то отрешенном состоянии, словно это вовсе и не со мной происходит, и это не я, а другая женщина хоронит бывшего мужа, отца своих детей, хоронит несбывшуюся огромную любовь. Немногочисленные родственники Павла сгрудились у самого гроба, поддерживая Лиду, я с ребятами стояла чуть в стороне. Слез не было. Позже всех подошла Лиля и стала поодаль. Выглядела она неважно, лицо бледное, отекшее. Одета в довольно дорогой брючный костюм с широкой блузой навыпуск, но живот все равно был виден, срок, наверное, месяцев шесть-семь. С Лидой они даже не посмотрели друг на друга. Меня мучила мысль: знает или не знает Лида о том, что Лилька носит ребенка от ее брата, и сказать ли ей об этом? Но решила не вмешиваться, они взрослые люди, сами разберутся, меня это все, в сущности, не касается. Наконец гроб закрыли, стук молотка ударил по нервам. Но отчего-то стало легче. Я так и не смогла заставить себя поцеловать его мертвого, изуродованного, страшного, даже цветы положила не глядя. Не хочу помнить его вот таким — только живым!

На поминки мне страшно не хотелось идти, я предпочла бы помянуть Павла только с детьми. Но Лида неожиданно вцепилась мне в руку, совершенно не слушая, что я ей говорю. Я смирилась с ситуацией. Поминки хотя и проходили в Лидиной квартире, но руководила всем одна из ее двоюродных племянниц Тамара. Эта Тамара ненавидела меня с первого взгляда. Вечно измышляла всякие гадости и рассказывала их направо-налево. Лично с ней мы виделись считаные разы, но сплетницу это не останавливало. Даже Лида несколько лет назад сообщила мне, что Тамара считает абсолютной виновницей нашего с Павлом развода меня, и даже утверждает, будто я исковеркала Павлу жизнь. Хотелось бы знать чем?

Поминки затягивались. Вся энергия Лиды, похоже, ушла на то, чтобы заставить меня приехать сюда, и теперь она опять молчала. Тамара сновала из кухни в гостиную, ей было не до меня. Единственное, что она себе позволила, — это пару злобных взглядов. Я украдкой посмотрела на часы — стрелки словно остановились. Обвела глазами присутствующих: большинство вяло жевали, Лилька уставилась в чистую тарелку. Лида вдруг заговорила дрожащим, неуверенным голосом, но по мере того, как она говорила, голос ее окреп:

— Когда Павлику было почти пятнадцать, он как-то попросил у меня денег на мороженое, я ему дала. Он обещал вернуться через час. Его не было долго, часа три-четыре. Обычно он держал слово — сказал, через час, значит, через час, и я места себе не находила. Хотела уже пойти на угол к гастроному, найти его, но тут раздался звонок, слабенький такой звоночек. Открываю дверь, а он стоит — в чем душа только держится! Лицо и руки в крови, глаз заплыл, губы распухли, двух зубов нет, дышит часто, я чуть сознания не лишилась! Но не время было падать в обморок, я кое-как скрепилась, помогла ему войти в дом, сняла с него порванную рубашку и испачканные брюки. В этот день я его ни о чем не спрашивала, только лечила ссадины и меняла холодные компрессы на кровоподтеках. А на следующий приступила к детальным расспросам: кто его так изуродовал? Все было, как я и думала: двое ребят постарше хотели отнять у него деньги, а он не давал, вот они его и избили. Но сколько я ни спрашивала, что это за ребята, знает ли он их, мне так и не сказал. Видно, знал, но не сказал. А я хотела пойти к их родителям или в детскую комнату милиции — двое ведь на одного, да еще и старше. Пока синяки не прошли, Павлик в школу не ходил. Унизительно ему было показаться в таком-то виде, он ведь гордый был. Я за учебу не переживала, он все равно лучше всех в классе учился, а может, и во всей школе. Потом несколько дней все бегал куда-то, да, видно, неудачно, приходил хмурый, отмалчивался. И вот как-то пришла я с работы, вижу — настроение у него хорошее. Спросила, а он мне и признался, что записался в какую-то спортивную секцию, я уже забыла, как она называлась. Нужны деньги на форму и еще на что-то, кажется, инвентарь, немало денег. А я как раз премию тогда получила, хотела куртку ему купить новую, тут же их все и отдала, лишь бы он был счастлив. Прошло сколько-то месяцев, мальчик исправно ходит на занятия в секцию, не бросает и вроде доволен, ну и я за него радуюсь. Про тот случай я уж и думать забыла, а Павлик не забыл, не-ет. Возвращается раз с занятий позже, чем обычно, рубашка порвана, на левой щеке синяк, и глаз немного заплыл, но довольный, смеется. Я оторопела прямо. А он мне и говорит: «Сеструшка, — он меня так часто называл, особенно когда настроение у него хорошее, — сеструшка, ты помнишь, как меня избили год назад и деньги отняли? Я рассчитался с этими подонками. Их было двое, но я и один с ними справился». Очень он был тогда возбужден, весь вечер только об этом говорил и смеялся много. Но не потому, что был злым и жестоким, просто он уже тогда был настоящим мужчиной, а мужчина должен уметь постоять за себя. А так он был очень хорошим и добрым. Ведь правда, Женя?

Лида застала меня врасплох. Было так невыносимо больно слушать, с какой любовью и гордостью говорит она о брате. Я как раз думала в этот момент: правильны ли были мои претензии к Павлу? Теперь все они казались мелочными. Может быть, и в самом деле права Тамара, я испортила Павлу жизнь? Но чем же, чем? Тут я вспомнила все то ужасное, грязное, что сказал следователь о жизни Павла и о причинах его смерти, и мне стало нехорошо. Этими сведениями я ни с кем еще не делилась, думаю, что и не поделюсь. А тут еще вопрос Лиды о его доброте. Мужественный — да. Смелый — наверное. Но доброта, отзывчивость?.. Вот уж нет! Павел и отзывчивость — да это просто смешно! Но ведь не скажешь об этом его сестре, и где, на поминках!

— Да. Да-да, — наконец выдавила я.

Катька, которая давно оправилась после кладбища, стрельнула в меня насмешливым взглядом. Лида, казалось, только и ждала моего подтверждения и тут же продолжила вспоминать:

— А на втором курсе МВТУ он вдруг влюбился. Женечка, ты не обижайся, это ведь еще до тебя было.

Той девочке было только семнадцать, хорошенькая, как кукла. Ребята за ней стаями ходили, а она и глазом не моргнет, такая самоуверенная, хоть и молодая. Как-то она мне сразу не показалась. Я понадеялась, что при стольких-то кавалерах она на Павлика и не посмотрит, хотя в душе понимала, что вряд ли. Ведь Павлик был такой красивый, такой видный, и это несмотря на дешевую одежду. Не получалось у меня заработать на дорогие и модные вещи, эх! Как я боялась, так и вышло, Павлика она сразу заприметила. Стала я тогда разузнавать, кто она, да чья, да откуда. Оказалось, через два дома от нас живет. Побывала я у нее во дворе, поговорила с бабками, что возле подъездов сидят, бабки-то эти все про всех знают. И таких страстей они мне порассказали! Матери у девчонки давно нет, куда делась, никто не знает. То ли уехала куда, сбежала из дома, то ли сама умерла, то ли ее муж убил. Отец девчонки форменный бандит! Гости у них часто бывают, а вид у них у всех такой — тюрьма по ним горючими слезами обливается. Я, как все это узнала, так сразу к Павлику. Брось, говорю ее, брось. Затянут они тебя, и не выкрутишься. А он мне в ответ — нет, я ее очень люблю, а она будет меня слушаться, а не отца. Уперся на своем и ни в какую, как уж я его ни уговаривала. А потом смотрю как-то, а он не в себе, я к нему с расспросами. Павлик сначала ничего не хотел мне говорить, а потом признался, что испытание какое-то она для него придумала. Мол, если любишь меня, то сделаешь. А вот какое испытание, он мне так и не сказал, вроде как знать мне этого не надо, чтобы я не нервничала. Что, Пашенька, спрашиваю, такое страшное испытание? Тяжелое, говорит, рискованное, и не знаю, говорит, решусь на него или нет. Я уж тут и спать перестала, ночами ворочаюсь, не могу уснуть, представляю себе всякие ужасы. Да и Павлик мается, я же вижу, с лица спал, ничего не ест. Наконец, в воскресенье решился он, нервничать перестал, в лице вроде жесткость какая-то появилась. Сказал, что ближе к вечеру пойдет к ней, а там будь что будет. А как сели с ним обедать, у него вдруг живот сильно заболел, рвота началась, температура подскочила. Я неотложку вызвала, его сразу же увезли в больницу, оказалось, аппендицит. В другое время я бы переживала, а тут обрадовалась даже. Может, думаю, пока он в больнице, все и переиначится, все их отношения. Выписали его на восьмой или на девятый день, так он в тот же день к ней и пошел, я вздумала было не пускать, да куда там! Взрослый ведь, за ногу не привяжешь. Обратно пришел быстро, меньше чем через час, прошел на кухню, сел на табуретку и смотрит в одну точку. Что, спрашиваю, не видел ее, не получилось, что ль, встретиться? Отчего же, видел, говорит, а сам усмехается как-то нехорошо, криво. И что теперь? — спрашиваю. А ничего, говорит, все, конец. Очень мне хотелось тогда узнать, что да как, но вижу, переживает уж очень, прямо белый весь, и не стала к нему лезть. А он к ней больше и не пошел ни разу. Ходить к ней не ходит, но и на человека не похож, молчит все, думает о чем-то. Месяца через три она вдруг сама звонит ему по телефону. А я голос-то ее помню и говорю Павлику: эта, кукла твоя звонит. В первое-то мгновение он было дернулся, подойти хотел, но потом передумал: нет меня, говорит. Больше она ему не звонила. Долго он потом еще переживал, но время все лечит, забыл все-таки. А я потом стороной узнавала о ней. Отца ее опять посадили, она выскочила замуж за кого-то из своих воздыхателей. То ли муж ей неудачный попался, то ли в голове у нее ветер, но только стала она погуливать. А он, не будь дураком, выследил ее, застукал прямо в постели со своим дружком. Дружок-то успел убежать, а ее муж так избил, что едва до больницы довезли, она и умерла. А ведь совсем молодая, еще девятнадцати не было. Вот тебе и судьба, даром что красавицей слыла. А Павлика Бог тогда спас, беду от него отвел. Я ведь тайком ходила тогда в церковь, молилась да свечки ставила. Вот и вступились за него светлые силы, не дали пропасть честному человеку.