Это кошка. Чертова кошка.

Я делаю глубокий выдох, опускаясь на край кровати. Маленький котеночек приближается к моей вытянутой ноге, нюхает мои кроссовки. Я готовлюсь к неизбежному шипению, предсказуемым когтям и клыкам, которые всегда выпускают животные в моем присутствии.

Но этого не происходит.

Вместо этого котенок выгибает спину и возмущенно мяукает. Она приближается прямо ко мне и обнюхивает мою руку, бедра. Я кладу нож обратно в ботинок и неуверенно протягиваю руку. Котенок движется прямо к ней, утыкаясь головой в мою ладонь. Маленький розовый язык лижет мое запястье, и я смеюсь. Щекотно. Не помню, чтобы раньше ко мне прикасалась кошка, за все мои шестьсот лет.

– Что такое, а? – воркую я, осторожно гладя мягкую шерстку кошки.

У нее светло-серая шерсть, только с намеком на светло-серые полосы. Она такая худая. Я провожу рукой от ее спине до бедер, слезы застилают глаза, когда ощущаю каждый позвонок, выступающие кости по обе стороны от хвоста. Кошка мяукает снова – но не в страхе. Больше походит на то, что она кричит о том, как она голодна и какой покинутой себя чувствует. Я нежно беру ее на руки. Бедняжка весит не больше двух с половиной килограмм.

– Иди сюда, кроха, – говорю я, прижимая комочек шерсти на руках и осторожно выходя из спальни. Я сажу ее на кухонный стол и рыскаю по пустым полкам, куче мусора на полу. Она наблюдает за каждым моим движением, ее огромные светло-зеленые глаза выглядят как две полные луны. Клянусь, в них таится надежда, будто она знает, что я ищу.

Рядом с побитой микроволновкой, стоящей в углу, мне, наконец-то, повезло с раскопкой закрытой банки кошачьей еды.

– Ты попробуешь «океаническую рыбу и тунец в соусе», – говорю я кошке, читая обертку. – А теперь найти бы мне еще и открывалку, – бормочу я в отчаянии, смотря на замусоренную кухню. Кошка мяукает снова. Громко.

– Ладно-ладно, ты голодна, я поняла. Я могу что-нибудь придумать.

Я достаю нож из сапога, прокалываю крышку в нескольких местах, а затем открываю ее ногтями. Я сваливаю непривлекательное содержимое на пластиковую крышку «Таппервэйр» ²¹и ставлю ее перед кошкой.

Она зарывает мордочку в кашице, делая огромные укусы, ее крошечное тело дрожит от мурчанья. Еды не стало за несколько минут, и она смотрит на меня снова своими огромными круглыми как луна глазами, мяукая, будто задавая вопрос.

– Еще?

– Бедняжка, – говорю я, опять поглаживая ее и осматривая квартиру Тарин. Я не могу оставить здесь кошку – по очевидным причинам. Судя по тому, насколько она истощена, тому беспорядку на полу в спальне, Тарин не заботилась о ней в течение достаточно долгого времени.

Я вспоминаю о чемодане в спальне и быстро возвращаюсь к нему. Кошка следует за мной по пятам.

– Ты пойдешь со мной, хорошо? – спрашиваю я у нее.

В знак соглашения она мяукает.

С помощью ножа, я делаю отверстия для воздуха в чемодане, а затем поднимаю лоскут.

– Запрыгивай, – говорю я котенку.

И потом я вижу ее. Краем глаза замечаю проблеск синевы, той самой вещицы синего цвета, которую я знаю так же хорошо, как и ее владельца. На книжной полке, зажатой среди стопок поцарапанных дисков, лежит книга Кира.

– Да! – триумфально шепчу я, вытаскивая ее с полки. Я тихо хихикаю в неверии – среди всех мест она оказывается на книжной полке. Единственный предмет во всей квартире, который находится в логичном месте. Я думала, она будет спрятана.

Я сажусь на диван и пробегаюсь пальцами по обложке книги, синяя кожа изношена и легко сгибается, сломанный замок поставлен на нее гораздо позже оригинального манускрипта после того, как у его хозяина развилась паранойя и скрытность. Тот замок, который я сломала, разбив его о металлический прут подъемного крана, влажный от морского воздуха, за мгновение до того, как собиралась спрыгнуть в устье Оклендской реки и покончить с собой.

Если бы Тарин смогла разобраться в этой книге, то это изменило бы ее жизнь. Текст из четырнадцатого столетия, полный алхимических писаний? Аукционный дом или музей заплатили бы сотни или тысячи долларов за вещь, подобную этой. Тарин смогла бы пройти реабилитацию, уехать, получить возможность начать новую жизнь, которую заслужила.

Кошка, замечаю я, царапает и скулит у двери, которую я не заметила ранее, наполовину скрытой за креслом из фиолетового бархата.

– А ну-ка, вернись сюда, – говорю я ей. – Нам пора уходить.

Она только громче мяукает, просовывая лапки под дверь. Мои руки покрываются мурашками по непонятной причине.

– Что там? – спрашиваю я, подходя к ней, волосы на шее становятся дыбом в дурном предчувствии.

Еще больше царапин.

Я вытираю липкий лоб, глубоко вдыхаю и открываю дверь ванной. Непрозрачная оранжевая занавеска для душа насмехается надо мной. Я не хочу, чтобы видеть, что за ней. Не хочу.

Но у меня нет выбора. Кошка подбегает к ванне и вскакивает на фарфоровый выступ с обитыми краями, стуча лапой по занавеси для душа.

Когда она медленно сдвигается в сторону, я мельком вижу тонкие, темные волосы, обрамляющие лицо, столь же бледное, как и плита позади. Я бегу в сторону ванной, дергаю за занавеску для душа. Весь стержень падает на пол с металлическим лязгом, отдающимся эхо.

– Тарин! – кричу я. Она одета, резиновый ремень, завязанный вокруг бледной, травмированной руки, растянулся на мыльнице, рядом с почерневшей ложкой и иглой.

Я падаю к ней, ударяясь коленями о ванную, и прижимаю пальцы к ее шее. Ее кожа ледяная.

Но смутно и слабо я чувствую его. Маленький, медленный стук ее пульса. Она жива.

– Тарин! – опять кричу я, размахиваясь рукой и сильно ударяя ее по лицу. Ее голова откинулась в сторону.

Я поворачиваю ручку крана и брызгаю на нее горячей водой, пытаясь поднять температуру ее тела так быстро, как только могу. Я выкрикиваю ее имя.

– Очнись! – говорю я ей.

И потом, к моему удивлению, она приходит в себя.

В течение некоторого продолжительно времени ее губы шевелятся, не произнося ни звука. А затем:

– Кайли?

– Да, это я.

Выключаю душ и глажу ее по влажному лбу.

– Нет, это не ты, – она открывает глаза, пристально сморит на меня. – Я знаю, кто ты. Ты девушка-ангел.

– Не отключайся, – приказываю я ей.

– Ангелы мне не указ, – вздыхает она. – Я устала.

Ее веки трепещут, а затем закрываются.

– Тарин, нет! Не засыпай. Оставайся со мной.

– Но ты – не Кайли. Я видела ее... А ты увела меня от нее. Она мертва.

Сердце оборвалось. Меня бросило в жар. В ушах зазвенело от визга грузовых поездов.

– Нам нужно доставить тебя в больницу, – говорю я. – Я помогу тебе встать.

Но она не отвечает. Я кладу руку ей на плечо и грубо трясу за него. Ничего.

Я выкарабкиваюсь из ванной комнаты и вытаскиваю телефон из сумки. Как раз собираюсь набрать, когда понимаю, что не могу использовать его – не могу быть засеченной здесь, в квартире Тарин. Я спешу на кухню, где на столе, рядом со старой коробкой из-под пиццы, видела стационарный телефон.

Дрожащими пальцами набираю 911.

– Помогите, – говорю я, когда отвечает мужчина, слова вылетают сами по себе. – Здесь девушка. Она без сознания. У нее передозировка. Думаю, она на грани смерти. В ванной.

– Вы можете описать...

Но я уже отключилась. Хватаю кошку и усаживаю ее в пустой чемодан. К моему удивлению, она не сопротивляется. Я закрываю его на замок и мчусь к двери, оставив ее незапертой, лечу вниз по лестнице с чемоданом в руке и книгой под мышкой. До меня доносится вой сирен вдалеке.

Я вылетаю из входной двери здания и спускаюсь по лестнице на улицу, грудь разрывается на части от частого дыхания, пока я пробираюсь вниз по кварталу, к машине миссис Морган. Игнорируя испуганное мяуканье кошки, я пристегиваю чемодан ремнем безопасности на пассажирском сиденье и включаю зажигание.

А затем, сама не знаю почему, я замираю, соскальзываю по сиденью вниз, чтобы меня не было видно, когда из-за угла появляется скорая. Сотрудники скорой помощи вырываются из дверей и движутся к зданию под треск радио обратной связи и красными огнями.