Предания об утраченном Рае были во все времена, и это совсем не случайно. Иногда эта катастрофа описывалась как лишение благодати, изгнание или разрыв. Иногда как наказание за какие-то людские грехи, иногда как прихоть богов. Никто никогда не утверждает, что лично бывал в благословенных райских кущах, но порой ссылаются на предыдущие поколения, на дальних предков, анасази[3]. Эти «исторические люди», пребывали в Райском Саду, а мы, современные люди, постоянно чувствуем себя изгнанными из Рая, отчужденными от него и лишенными права на возвращение.

Возможно, эта родовая память – неврологическая голограмма родовой травмы нашего отделения от матери, от которого нам никогда не оправиться полностью. Возможно, ключ к осознанию – это наличие в Райском Саду двух деревьев, о которых говорится в Книге Бытия. Одно из них – Древо Жизни; другое – Древо Познания. Плоды первого съедобны, но тот, кто съест плод со второго дерева, пойдет по безрадостному пути изгнания из Рая. Двигаясь от Древа Жизни, то есть от жизни инстинктивной, к Древу Познания, воплощающему рождение цивилизации, человечество проходит путь от внутренней похожести подобного с подобным к индивидуальному сознанию, которое может возникнуть только в результате отделения субъекта от объекта.

Никто не помнит, когда появилось сознание, когда первые осколки опыта установили связь с другими осколками, когда это стало противопоставляться тому, а Я отделилось от Ты. Но в результате этого непредсказуемого и неизвестного процесса возникло «ощущение Я», то есть Эго, которое было таким хрупким, что ему пришлось утверждать себя посредством временных идентичностей и высокомерия. Претендуя на роль Хозяина Вселенной, оно трепещет при появлении болезненных теневых воспоминаний о своем происхождении. Как быстро оно подвергает рационализации десятки и сотни тысяч своих адаптаций, свои длительные погружения в первозданную грязь и возвращения на поверхность! Как оно пугается, что его задвинут назад и вниз!

Смысл понятия самости, которое ввел Юнг, отделив его от Эго, заключается в почитании таинства, существующего в каждом из нас. Самость, как и Бог, по своей сути непознаваема. Поэтому следует говорить и о таинстве Бога, и о таинстве самости. Самость – это не объект и даже не цель; самость – это действие, это процесс. Джерард Мэнли Хопкинс прекрасно выразил эту мысль в своем стихотворении:

Самость – это целенаправленность организма, телеологическое намерение стать самим собой, насколько это вообще возможно. Как в корневище растения содержится весь цветок, так и единая самость организма выражается в совокупности его корня, стебля, лепестков, пестика и тычинок. Самость непознаваема, хотя ее целенаправленность можно увидеть в разных формах телесного выражения: аффектах, мыслях, симптомах, образах сновидений и т. д. «Считывание» целеполагания самости – это основная задача юнгианской терапии; предполагается, что оно является ключом к исцелению человека. Поскольку самость воплощает целостность организма и его таинственную автономную деятельность, мы никогда не сможем познать ее глубже, чем пловец может познать океан или мыслитель постичь Царство Небесное. Следовательно, хрупкое Эго должно наполниться «ощущением» самости, которая всегда останется непознаваемой и непостижимой.

Поэтому мы всегда обладаем только частью знания, хотя можем искренне полагать, что понимаем себя целиком и полностью. По сути, нет большего безрассудства, чем такое проявление гордыни. В греческой трагедии происходит землетрясение, когда главный герой заявляет, что полностью познал себя. В тот момент можно быть абсолютно уверенным в том, что боги приступили к своей работе – вернуть человека обратно в состояние истинного смирения, звучащего в сократовских вопросах. Юнг говорил, что невроз похож на обиженного или отвергнутого бога, имея в виду, что степень выпячивания той или иной стороны Эго человека отражает степень отрицания им глубины, широты и многомерности проявления самости.

Как только заканчивается время грез в Райском Саду, шок сепарации оказывается таким сильным и вызывает такое потрясение, что след утраченной связи отпечатывается на всей нервной системе человека и сохраняется в его бессознательном. Неслучайно первичным мотивом, скрытой программой любых отношений является стремление вернуться обратно. В мечтах о самом главном, в грезах о Рае в лирике поэтов-романтиков выражена тоска по Возлюбленной. По сути, это религиозное искание, что подтверждает этимологический смысл слова «религия», которое является производным от латинского слова religare, означающего «восстановить связь» или «воссоединиться».

Осознание достигается только через потерю Другого и ощущения, что Другой – это действительно Другой. Здесь лежит причина младенческого плача, в этом смысл известной картины Эдварда Мунка «Крик». Посмотрите, как страшно младенцу, которого отнимают от материнской груди. Посмотрите, как он ее ищет, сосет и жаждет ею насытиться, чтобы снова с ней соединиться. А значит, заботливое, внимательное отношение к ребенку и его кормлению постепенно формируют у него: 1) уверенность в присутствии Другого; 2) постепенное отделение от матери. Можно с уверенностью сказать, что главная психологическая задача родителя состоит в том, чтобы максимально облегчить и подготовить переход ребенка к полной сепарации, к состоянию, которое называется взрослостью. То, каким образом родитель отвечает на этот вызов, определяет самый значительный его вклад в психологическое наследие ребенка. Формирование у ребенка уверенности в себе в процессе постепенного «расставания» – в этом состоит парадоксальная задача родителей.

По Юнгу, цена осознания сопоставима с ценой, которую заплатил Прометей: за спасительный огонь, украденный у богов, ему пришлось заплатить кровью. Ежедневно ребенок делает еще один шаг, удаляясь от воспоминаний о Райском Саде. «Рождение – лишь забвение и сон»[5], – написал Вордсворт об увядающем Рае. Или же, как вспоминает Дилан Томас:

Похищение огня у богов – это мифологическая метафора зарождения сознания и культуры. Вместе с тем это зарождение становится причиной невроза – внутреннего расщепления между субъектом и объектом, Я и Другим. Так как бремя сознания все время возрастает и ребенку становится все сложнее его нести, ему крайне необходимо знать, что нужно сделать, чтобы перенести свою привязанность на другой объект, если это возможно, а если нет – то как ему выжить. Он начинает «считывать» мир, чтобы распознавать его послания, начинает понимать, чему этот мир может его научить и какие задачи он ставит перед ним. Это считывание имеет феноменальную природу, то есть, говоря современным языком, строится на ощущениях, а не на рациональных и когнитивных процессах. Феноменологическое чтение мира создает эмоциональную сферу ребенка, из которой постепенно складывается структура его личности и формируются стратегии выживания.