Очутившись наконец на улице, он осмотрелся и, насколько позволяла смурая ночная мгла, различил чуть выше вдали, перед домом Варнавы, фигуру помощника — тот все еще расхаживал взад-вперед, иногда останавливался и, освещая фонарем занавешенные окна, тщетно пытался в них заглянуть. К. его окликнул; не особенно даже испугавшись, помощник прервал свое неприглядное филерское занятие и направился к К.

— Кого это ты высматриваешь? — спросил К., слегка проверяя гибкость розги о собственную ляжку.

— Тебя, — отвечал помощник, подходя ближе.

— А кто ты такой? — приглядевшись, спросил вдруг К., ибо, похоже, перед ним был вовсе не его помощник. Этот был постарше, какой-то весь понурый, с морщинистым, хотя и оплывшим лицом, да и походка совсем другая, куда девалась легкая, упругая, во всех движениях и суставах словно заряженная электричеством побежка помощников, этот же ступал медленно, слегка прихрамывая, с какой-то болезненной вальяжностью.

— Ты не узнаешь меня? — удивился незнакомец. — Да я же Иеремия, твой старый помощник.

— Вот как? — проговорил К., снова слегка показывая из-за спины припрятанную было розгу. — Но у тебя вид совсем другой.

— Это потому, что я один, — сказал Иеремия. — Когда я один, прощай жизнь молодая.

— А где же Артур? — спросил К.

— Артур? — переспросил Иеремия. — Наш ласковый малец-удалец? Так он оставил службу. Ты ведь тоже с нами не больно-то ласков был. Вот его нежная душа и не выдержала. Он вернулся в Замок и там подает на тебя жалобу.

— А ты? — спросил К.

— Я-то могу остаться, — отвечал Иеремия. — Артур подает жалобу и за меня тоже.

— И на что вы жалуетесь? — поинтересовался К.

— А на то, — сказал Иеремия, — что ты шуток не понимаешь. Что мы такого сделали? Малость подурачились, малость посмеялись, малость невесту твою расшевелить хотели. Все, кстати, как было приказано. Когда Галатер нас к тебе посылал…

— Галатер? — изумился К.

— Ну да, Галатер, — подтвердил Иеремия, — он тогда как раз Кламма замещал. И когда он нас к тебе посылал, так и сказал, я слово в слово весь разговор запомнил, нам же потом ссылаться надо: «Вас направляют в помощники к землемеру». Мы на это: «Но мы ничего в этой работе не смыслим». А он нам: «Это не главное; если понадобится, он вас обучит. Главное в том, чтобы вы его малость развеселили. А то, как мне доложили, больно близко он все к сердцу принимает. Он только что в деревню прибыл и решил, что это невесть какое событие, хотя на самом деле это пшик, ровным счетом ничего. Вот это вы ему и растолкуйте».

— И что же, — спросил К., — прав был Галатер? И удалось ли вам выполнить его поручение?

— Да не знаю я, — ответил Иеремия. — За такой короткий срок вряд ли это возможно. Я одно знаю, что ты очень груб с нами был, на это мы и жалуемся. Не пойму, как ты, тоже всего-навсего служащий, причем даже не служащий Замка, не способен уразуметь, что служба вроде нашей очень тяжкая работа и нехорошо своими капризами, будто ты барчук озорной, настолько нам ее затруднять. Ведь это бессердечно — оставлять нас на морозе у ограды, как ты это сделал, или как ты Артура, который из-за одного недоброго слова иной раз целыми днями переживает, кулаком чуть не убил тогда, на матрасе, или как ты меня весь вечер по сугробам гонял, я потом целый час отдышаться не мог. А я ведь не мальчишка уже.

— Милый мой Иеремия, — сказал К. — Ты во всем совершенно прав, только расскажи это не мне, а Галатеру. Это он по своей воле вас ко мне послал, я ни о чем таком не просил. И поскольку я вас не требовал, значит, имел право отправить восвояси, причем с радостью сделал бы это по-хорошему, а не силой, но вы же по-хорошему не шли. Почему, кстати, ты сразу, как только вы ко мне явились, так откровенно со мной не разговаривал?

— Потому что я на службе был, — ответил Иеремия. — Это ж само собой понятно.

— А сейчас ты больше не на службе? — спросил К.

— Сейчас — нет, — сказал Иеремия. — Артур в Замке от службы уже отказался или по крайней мере дал ход делу, чтобы нас окончательно освободили.

— Но ты все равно меня разыскиваешь, как будто ты на службе?

— Да нет, — отозвался Иеремия, — я ищу тебя, только чтобы Фриду успокоить. Когда ты ее из-за Варнавиных сестриц бросил, она очень горевала, не столько из-за того, что тебя лишилась, сколько из-за предательства твоего, впрочем, она давно это предвидела и много из-за тебя выстрадала. А я как раз к окну школы снова подошел взглянуть, может, ты все-таки образумился. Но тебя там не было, только Фрида, одна-одинешенька, сидит за партой и плачет. Ну я к ней зашел, тут у нас дело и сладилось. Да и остальное потом все быстро утряслось. Я, пока мои дела в Замке решаются, коридорным устроился в «Господском подворье», а Фрида снова в буфетную вернулась. Для Фриды так оно, конечно, лучше. Не было для нее никакого резона за тебя замуж идти. Да ты и не ценил жертвы, на которые она ради тебя пошла. А она, бедняжка, все еще нет-нет да начнет за тебя переживать, дескать, может, нехорошо она с тобой поступила, может, ты вовсе не в Варнавином доме пропадаешь. И хотя никаких сомнений насчет того, где ты запропастился, разумеется, не было, я для очистки совести решил проверить, чтобы раз и навсегда убедиться, после всех треволнений Фрида заслужила наконец право хоть раз спокойно выспаться, да и я тоже. Вот и пошел, и не только тебя здесь обнаружил, но между делом успел удостовериться, что девчонок своих ты тоже натаскал будь здоров. Особенно чернявую, та за тебя прямо как дикая кошка, того и гляди, глаза выцарапает. Только вот через соседский сад ты напрасно уходил, я эту дорожку знаю. ^{23}

Итак, то, что можно было предвидеть, но невозможно предотвратить, все-таки свершилось. Фрида его бросила. Вряд ли окончательно, не настолько все скверно, Фриду, пожалуй, еще можно вернуть, просто она легко поддается посторонним влияниям, а особенно влиянию этих гнид помощников, которые считали положение Фриды сродни собственному, и теперь, раз уж сами уволились, подбили уйти и ее; однако стоит К. к ней явиться, напомнить обо всем, что говорит в его пользу, и она со слезами раскаяния бросится ему на шею, особенно если он, допустим, сумеет оправдать свой визит к сестрам каким-нибудь успехом, которым он им обязан. Но несмотря на все резоны, коими он в отношении Фриды себя успокаивал, на душе у него спокойно не было. Ведь только что он перед Ольгой Фриду расхваливал, своей единственной опорой называл, а опора вон какая непрочная оказалась, не понадобилось даже могущественной руки сверху, чтобы Фриду у К. увести, достаточно было этого не слишком аппетитного помощника, этой странной дряблой плоти, которая даже не производит впечатление вполне живой.

Иеремия от него уже удалялся, но К. кликнул его назад.

— Иеремия, — сказал он, — буду с тобой вполне откровенен, ответь и ты мне честно на один вопрос. Я тебе больше не господин, ты мне не слуга, чему не только ты рад, но и я тоже, причин обманывать друг друга у нас теперь нету. Видишь, прямо на твоих глазах я ломаю эту розгу, вообще-то для тебя предназначавшуюся, ведь дорожку через сад я не потому выбрал, что тебя боялся, а чтобы тебя врасплох застигнуть и хорошенько розгой этой проучить. Ну так ты и за это не обижайся, это все в прошлом; будь ты не навязанный мне властями слуга, а просто мой знакомый, мы бы наверняка отлично поладили, правда, твой вид иногда меня как-то с толку сбивает. Так мы и сейчас поладить можем, если раньше упустили это сделать.

— Ты считаешь? — спросил помощник, от души зевнув и потирая усталые глаза. — Я, конечно, мог бы и подробнее тебе все дело растолковать, да времени нету, мне к Фриде надо, крошка и без того меня заждалась, она еще на службу не заступила, я уговорил трактирщика — она-то, не иначе чтобы забыться, рвалась сразу на работу идти — дать ей еще немного времени для передышки, так мы хотя бы эти пару деньков вместе пробудем. А что до предложения твоего, у меня, конечно, никакого повода нет тебе врать, но и доверять тебе особых резонов нету. Я ведь не ты, со мной все иначе обстоит. Пока я состоял при тебе на службе, ты, конечно, был для меня очень важная шишка, не из-за каких-то особых твоих заслуг, а в силу моего служебного положения, и я бы для тебя все сделал, что твоей душе угодно, но теперь — теперь ты мне совершенно безразличен. И что ты розгу ломаешь, нисколько меня не трогает, только напоминает, какой грубый господин мне достался, меньше всего подобными ухватками можно меня к себе расположить.