Она расстегивает кофту до пояса и сбрасывает ее.
— Когда ты целовал меня последний раз? Обнимал?
— Не помню.
— В прошлом году.
Она протягивает руки ко мне.
— Поцелуй меня, обними. Я люблю тебя, я не могу без тебя.
Она приближается и опускается на колени передо мной. Я обхватываю ее плечи.
Мы терзаем друг друга, пока не насыщаемся.
В двенадцать ночи она говорит:
— Я хочу испечь тебе пирог. В честь твоего дня рождения. Я привезла все с собой.
До двух ночи она действительно печет пирог. Потом будит меня и опускается, голая, в мои объятия.
— Сожми меня, Алешенька, крепко-крепко, чтобы я задохнулась.
Раздается звонок, и трубку, после некоторого молчания, вешают. На окнах мороз выкрасил узоры, как в причудливом калейдоскопе. Я смотрю в пустынный переулок и вдруг вздрагиваю. Напротив моего узкого подъезда стоит одинокая фигура в дубленке с капюшоном и смотрит в окна. Свет падающего фонаря освещает лицо, и я отпрыгиваю от окна, как укушенный.
Бешенству моему и злобе нет предела. Я быстро набираю номер телефона со срывающимся диском.
— Зачем вы ей рассказали, где я живу?
Саша уже два раза заезжал за мной вечером после института и подвозил, но только до метро.
— Я ей ничего не говорил. Я и сам не знаю. Она, видимо, проследила за тобой и выследила, где ты живешь.
— Передайте ей, что, если я еще раз увижу ее под окнами, я раскрошу и переломаю у нее…
— Алеша, Алеша…
Я в бешенстве швыряю трубку. Через секунду раздается звонок, опять молчание. Впечатление, что кто-то слушает мой голос. Выключив свет, я подхожу к окну. Напротив дома никого нет. Идет снег.
Снег идет.
«Февраль. Достать чернил и плакать». Писал поэт. Я не поэт. Возможно, им легче выражать накопившееся на душе.
Я знал, в моей душе, хотел я этого или не хотел, жила она. И ненавидел себя за это. Все эти приходящие и уходящие девочки-девушки не могли выскоблить, испепелить, выбелить черное пятно по имени… Меня не столько волновала ее внешность. В ней было что-то родное, близкое, как будто она была создана из моего ребра…
Будь она проклята, сгори в геенне огненной. Она преступила. Переступила.
Да, если б она просто переступила. Нет, у нас все по-особенному. Она необыкновенно переступила, через кровь. Боже правый…
Я попробовал быть один. На третий день мне стало невыносимо скучно. И я сразу вызвал спасительниц. Утопающего. Тоска — спутница жизни, отчего я тоскую, я сам не знаю. По кому я тоскую? Я обобщенно тоскую. Свои чувства ближе к нам, чем чувства других. Мы всегда верим в исключительность своих чувств. К чему я это? Ни к чему…
Уже март. Письма продолжали приходить «до востребования». Звонки и последующее молчание раздавались вечером. «Скорая помощь» подъезжала периодически к институту; он говорил со мной, сидя в машине, и старался разрушить мою плотину. Воздвигнутую высоко-высоко… На улице была слякоть. Я не хотел слушать, слушая.
— Она сидит все дни, часы дома, кроме института. Не ест, не пьет, вздрагивает от каждого телефонного звонка. Поговори с ней. Просто выскажи все, что в душе накипело. Это вернет ее к жизни. Ведь она ж сходит с ума… без тебя.
— Почему меня должна волновать ее жизнь? Ее не волновала моя, когда она все это творила. И не раз, и не два. А много раз! Теперь я понимаю, почему она себя так странно вела в августе и сентябре. Не захотела впервые со мной пойти на выставку художников. Заманила на свой день рождения и переспала со мной, будучи блудницей. Да что ж за исчадие должна быть женщина!..
Я ударил кулаком со всей силы в ладонь левой руки.
— Не надо, Алеша, не надо. Я знаю, что ты добрый, ранимый мальчик. Я знаю, что она доставила тебе очень много боли. Невероятное количество. Боли. Я знаю, что у тебя и сейчас все болит, спустя полгода… Я знаю, что только святой мог бы ее простить. Но если бы ты ее простил… Нет, нет, не дергайся. Единственное, о чем я прошу, — поговори с ней, не надо ее прощать. Дай двум сердцам излиться. Излить весь яд, и желчь, и боль и прижечь хотя бы рану.
Ведь невозможно зимы жить с открытой раной. Ты не сможешь… И ты не залечишь ее, пока вы не встретитесь и не поговорите.
— Абсолютный абсурд. Как просить у палача — сострадания. Или сожаления.
— Алеша, все, что ты ни скажешь, ты будешь прав. Но ведь она волнует тебя…
Господи, неужели это так?.. Будь я проклят и тот, кто создает душу. А потом в эту душу…
— Тогда в парке ты не бросил ее, а поймал ей такси, а потом позвонил проверить, доехала ли она. После такого ужасного признания… У тебя громадное сердце. Для этого надо быть великим и выше всего. Для меня это говорит больше, чем любые слова. Смилостивься, снизойди, ненавидь ее, но поговори с ней. Не дай ей зачахнуть. Ее жизнь в твоих руках.
— Я могу идти?
— Я подвезу тебя к дому.
— Лучше к метро…
— Я все равно знаю, где твой дом. Я подвозил ее несколько раз… Она сидела и молилась на твой подъезд. Что ты в него входишь.
— Как трогательно. Больше этого не делайте. Я не ручаюсь за себя, если она попадется мне на глаза.
— Алеша…
Но яд его слов разливался в моем сердце.
— …позволь мне завтра заехать к тебе. Я куплю бутылку вина, и мы посидим с тобой, поговорим как мужчина с мужчиной. Только мужчина мог бы выдержать то, через что ты прошел.
«Через что она меня проволокла…»
— И проходишь. Мне жаль ваши сердца. Как ужасно все то, что случилось. Как трагично, что ничего нельзя вернуть вспять. Что это ломает две прекрасных, созданных друг для друга жизни.
Я вздрогнул.
Завтра. Вечер. Он привозит бутылку коньяку и бутылку вина.
— Я не знал, что ты будешь.
Через час должна приехать Вика после съемок, она снимается в каком-то водевиле «Волшебный циркач», на телевидении.
Я хочу выставить защиту, заслонку, возможно увидев ее, он оставит меня в покое и не будет работать надо мной: моей психикой, чувствами, нервами, эмоциями. Я понимаю, что он чего-то от меня добивается, не понимая. Я никак не мог понять чего. Но даже не хотел об этом думать или размышлять. Любовник ее сестры. Может, она с ним тоже спала. А почему нет, ей сподручно. Она всегда тянется к близлежащему.
— Скажите, а Лита с вами тоже спала?
— Алеша… Как ты можешь такое подумать?..
— А почему нет, она спала с моим братом, она легла сразу с двумя.
— Алеша, не надо так говорить… На нее нашло затмение.
— Взяла в рот, едва целованный мной, член…
— Алеша!
— Заразила венерическим заболеванием. Предала, изменив с моим собственным братом, упорно добиваясь свидания, переступив через собственную сестру. Продолжала жить с ним, спать, встречаясь со мной. Не слишком ли много затмений. Я думал, что они бывают минутные, пускай часовые, но не хронические же.
— Ты прав, ты во всем прав. Но давай посмотрим с другой стороны. Лита — своеобразная девочка, весьма красивая, когда она идет по улице, на нее все оборачиваются.
— Вы не видели ее поутру без грима…
— Видел и не раз, когда заезжал за Верой, везти ее в институт.
— Пустоцвет это, а не красота. Никому радости от нее нет. Значит, если она красивая или необычная, ей можно переступать? Становиться преступницей? Заниматься кровосмешением? В древние времена это было преступление…
— Нет, нет, никому этого нельзя. Но ты несешь наказание.
— Почему вы так заботитесь о ней и стараетесь для нее?
— Она молода и не всегда понимает, что творит. Голова ее моментами не соображает, что делает.
— Удобное объяснение. Тогда ей нужно лечь в психушку, чтобы голова ее сознавала.
— К этому и идет. Если ты не…
Внизу хлопнула дверь и раздался звонок. Вика влетела свежая, раскрасневшаяся с мороза. Без всякого прошлого.
— Познакомьтесь, это Виктория.
— Меня зовут Саша, очень приятно. Алеша, я не буду тогда отвлекать и мешать, позвоню вам завтра, если вы не против?
