Я называю и хочу записать.

— У меня, хорошая память. Не надо. Спокойной ночи, — говорит она. — Я рада, что вы понравились мамуле.

— Я не заметил.

— Чтобы она во время первого обеда сразу приглашала на второй раз, надо ей очень понравиться. Второй раз тех, кто ей не понравился, в этот дом уже не приглашают.

Она смотрит ожидающе на меня. Водка согрела ее подрезанные скулы незаметным, легким румянцем. Я, видимо, должен был что-то сделать, то ли сказать, но стоял как каменный. Весь ее облик, стройные плечи под черной кофтой, шаль располагали к интиму. Но меня как заклинило. Она ждала…

— Спокойной ночи, — сказал я.

— Спасибо за вечер.

— И вам.

Она вошла в открывшийся лифт, не повернувшись на прощание.

Снег, словно дождавшись меня, повалил как из…

Вот «как из чего» — после водки — мне трудно придумать. А вам?

Таксист, возникший из ниоткуда, увидев шапку снега на моей голове и замерзшую позу, неожиданно (даже для себя) остановился.

— Растает голова-то, — сказал он.

— Не сахарная, не растает.

— Ну а куда ехать, еще помнишь?

— Вот туда и поедем, — согласился я, рассмешив его.

В субботу я появился с «достанными» цветами и новым токайским.

— Какие красивые красные розы — зимой. Спасибо, Алексей.

Я неловко кивнул.

— И все для Вики! — улыбнулась она.

Вике я подарил шоколадные печенья из Парижа. Девушкам я не дарю цветы.

В субботу были великолепные, нежные, выпеченные пироги: с мясом, с капустой, с рисом-яйцом и один — с вишневым вареньем.

— Специально для любителя и ценителя, — сказала знаменитая пекарша.

Я, наклоня голову, поцеловал пахнущую ванилью руку. Мне было приятно — внимание.

— Это напоминает мне мою молодость, когда мама, раз увидев, сказала: «Зоя, а почему б тебе с ним не встречаться, он умеет целовать руки».

Я улыбнулся притче.

— Поэтому, перефразируя свою маму, скажу: Вика, а почему бы тебе с ним не встречаться, не знаю, как тебе, но он умеет целовать руки маме!

Я рассмеялся. У нее было очень мягкое чувство юмора, без претенциозности. Обычно звезды…

— Мамуля, ты опять меня навязываешь Алексею.

— Что же делать, не будь пирогов, мы бы обе его увидели, как ветра в поле. И что бы мы делали — без него!

Вика смеется, заливается, я вместе с ней. Мы пьем итальянский мускатный ликер, который я тоже привез к столу.

— Скажите, а чем вы занимаетесь, Алексей? Так как мы встречаемся второй раз, я надеюсь, это не бестактно с моей стороны спросить?

— Ничем.

— Тоже интересное занятие!

Мы рассмеялись.

— Учусь в институте культуры.

— А это с чем едят, если не секрет?

— Я, честно сказать, и сам не знаю.

Знаменитая актриса рассмеялась от всей души.

— В вас есть завидное чувство искренности.

Она отрезала новый кусок только что выпеченного пирога и положила на белую с темно-синими цветами тарелку.

— Попробуйте вот этого.

И без связи с предыдущим спросила:

— А как вам моя дочь? — и посмотрела внимательно в глаза.

— Мамуля, его абсолютно не волнует твоя дочь, — сказала Вика.

— Значит, у него хороший вкус! Я рада. И у меня есть шансы…

Мы, не сдержавшись, рассмеялись: каким тоном это было сказано. Она, конечно, была великая актриса, даже в простой мизансцене.

— Я не встречал таких, как ваша дочь. В ней есть род, классицизм, воспитание, на редкость утонченные руки…

— Это от матери, — отмахнулась актриса и, сама не выдержав, мягко рассмеялась. — Я что-то сказала?..

— Что ты, мамуля, нам послышалось!

— Значит, вы одобряете, как я ее воспитала?!

— Да, и очень.

— А как вам ее профессия?

— Я сам всегда мечтал быть актером.

— Вы тоже?.. — с грустью сказала она.

— Кто не был молод…

— Я рада, что вы это рано осознали. Это уже талант, уже зрелость!

— Я поступал в Щукинское училище два раза, и сам Захава…

— И что же Захава?

— Не принял меня.

Она рассмеялась от души. Я спросил:

— А как ваши съемки, Виктория?

Она скривилась, как от кислого. Хотя лимон не ела.

— В этом доме не принято говорить о кино.

— А вот Викуле не нравится ее профессия — актриса.

— У меня нет твоего дара, мамуля, а быть посредственностью… Или посредственной актрисой… Уволь.

— Если бы ты была ею, я бы сама не дала тебе сниматься в кино. Да и в главных ролях бездарные актрисы не снимаются.

— Я твоя дочь, и в твоих глазах…

— Поверь, я самый строгий судья каждого твоего плана и монолога на экране. Актерская профессия — очень заманчивая каторга. Но посмотри, как Раневская, Пельцер, Пилявская до сих пор на сцене блистают. Не каждому дано, для этого нужен природный дар. Но некоторые помогают своему маленькому ростку пробиться и расцвести, имея лишь его. Каторжным, каждодневным трудом. Молодой Андрей Миронов, например, похоже, взошла звезда.

Я слушаю, не дыша, я обожал все, что связано с актерской профессией. Театром, кино…

— Мамуля, я думаю, Алеше скучны наши семейные разговоры и он…

— Наоборот, очень интересно!

Она взглянула на меня, как на предателя.

— Но кто-то должен продолжать мое имя на экране… — сказала актриса.

— Почему, мамуля?

— Мне не дали доиграть…

Воцарилось молчание. Я не понимал.

— А ты в себе топчешь этот росток и не даешь…

— Я устала, поэтому я пока выйду, а вы…

— Хорошо, хорошо, я перестаю. Пусть Алеша скажет свое мнение.

— Очень, очень вкусные пироги.

От неожиданности все рассмеялись, и спало нарастающее напряжение. Я не знал, что будет так смешно: я просто пытался перевести бронепоезд на другие пути.

Вика встала.

— Мамуля, мы пойдем с Алешей погуляем, если ты не против.

— Смотрите, Алеша, она с вами начала любить снег и зиму! Вы уникальный человек, ценитель вишневого варенья…

Вика загадочно улыбнулась и вышла.

— А варенье с чаем — когда возвратитесь? — задала она вопрос скорее сама себе. — Я подожду.

Вика вернулась в красивом лыжном костюме.

— Я не знал, что вы еще и лыжница!

— Она не катается на лыжах, это из загранки прислали, — сказала актриса.

— Мы будем играть в снежки, — сказала Вика, — и в нем тепло.

— Смотри, чтобы тебе не натерли лицо, у тебя завтра съемки, — сказала мамуля. — Кто-то должен в семье зарабатывать деньги!..

Мы выходим в замкнутый двор их дома. Знаменитого дома, потому что здесь живет ее мама. Мягкие снежинки пляшут какой-то полонез и падают с неба.

— Сегодня католическое Рождество, — говорит Вика.

— Что это значит?

— Самый большой праздник в Северной Америке, — продолжает она, и мне кажется, что в ее голосе я слышу грусть.

— Вы действительно хотите играть в снежки?

— Я шутила с мамулей, она всегда волнуется о моем лице.

Вика стоит возле большого дерева в летней кожаной куртке, подбитой белым мехом. Ноги вместе, сапожки носок к носку.

— А где ваш папа? Он дома не бывает?

— Мой папа — канадец. Его здесь нет. Мама замужем за другим человеком, он писатель и сценарист.

— Значит, вы канадка?

— Нет, я русская. Это долгая история…

— Простите. Я не хотел лезть вам в душу.

— Вы чересчур скромны. Это редкость.

Слышал бы это мой папа!

— Почему вы боитесь ко мне приблизиться, я не кусаюсь?

Я сделал шаг навстречу, оставался последний шаг. Один…

— А еще шаг?

Я сделал и его.

Я стоял совершенно рядом с Викой. Ее дыхание касалось моих губ. Она сдерживала дыхание, стараясь не дышать. Наши глаза изучали друг друга. У нее были ослепительные белые зубы. «Как у американских киноактрис», — подумал я.

От фонаря долетал снежный свет. Зимний свет. Кругом было бело. Только ее темная летная куртка.

— Вас всегда обо всем надо просить? Вы такой недогадливый.

— О чем? — просил я, догадываясь. Хотя зачем…