С тех пор прошло больше двух лет.
Эдвард писал Изабелле с каждой почтой, она получила от него двадцать четыре письма, ибо почта оттуда отправлялась всего раз в месяц, и письма его были такие, какими и должны быть письма влюбленного. Задушевные и милые, порою с юмором – особенно в последнее время – и нежные. Сперва чувствовалось, что он тоскует по дому, мечтает вернуться в Чикаго, к Изабелле, и, слегка встревоженная, она умоляла его быть стойким. Она боялась, как бы он не упустил такой счастливый случай и не примчался домой. Ей хотелось, чтобы у ее любимого хватило выдержки, и она написала ему словами поэта:
Я не любил бы так тебя,
Не будь мне честь дороже.
Но постепенно он, казалось, успокоился, и Изабелла радовалась, видя, с каким воодушевлением он старался расшевелить этот забытый богом уголок, ежечасно показывая, что такое американская деловая хватка. Но она знала Эдварда, и, когда первый год, минимальный срок его пребывания на Таити, подошел к концу, она приготовилась употребить все свое влияние, чтобы удержать его там. Пусть он до тонкостей изучит дело, ведь смогли же они ждать год, почему не подождать еще один. Она посоветовалась с Бэйтменом Хантером, великодушнейшим из друзей (что бы она делала без него первые дни после отъезда Эдварда!), и они решили, что будущее Эдварда превыше всего. Время шло, и она с облегчением убедилась, что он совсем не рвется домой.
– Он просто великолепен, правда? – воскликнула она однажды.
– Он молодец, – ответил Бэйтмен.
– Ему там трудно приходится, это можно прочесть между строк, но он все терпит, потому что…
Щеки ее чуть порозовели, и Бэйтмен с серьезной улыбкой, которая так красила его, закончил:
– Потому что он любит вас.
– Я его не стою, – смиренно сказала она.
– Вы удивительная, Изабелла, просто удивительная.
Но прошел еще год, по-прежнему Изабелла каждый месяц получала письма от Эдварда, и в конце концов ее стало удивлять, что он ни словом не упоминает о возвращении. Он писал так, словно навсегда обосновался на Таити и больше того – очень этим доволен. Это ее озадачило. Она несколько раз перечитала все его письма, одно за другим, и, теперь в самом деле читая между строк, поразилась перемене, которой прежде не замечала. Последние письма были так же нежны и милы, как и первые, но тон их стал иной. Еще прежде она со смутной подозрительностью относилась к юмору Эдварда и питала чисто женское недоверие к этому непонятному свойству, а теперь почувствовала в нем легкомыслие, которое ставило ее в тупик. Казалось, это пишет новый Эдвард, не тот, которого она знала прежде.
Однажды, на другой день после того, как пришла почта с Таити, она ехала в автомобиле с Бэйтменом, и он спросил:
– Эдвард написал вам, когда он отплывает?
– Нет. Я думала, он что-нибудь написал вам.
– Ни слова.
– Вы же знаете Эдварда, – засмеялась Изабелла. – У него нет чувства времени. Если придется к слову, спросите его в следующем письме, когда он думает приехать.
Она говорила так беззаботно, что лишь обостренная чуткость помогла Бэйтмену понять, как ей хочется, чтобы он это сделал.
– Конечно. Непременно спрошу. И о чем только он думает! – ответил он с улыбкой.
Через несколько дней, снова встретившись с Бэйтменом, Изабелла заметила, что он чем-то взволнован. С тех пор как Эдвард уехал, они часто бывали вместе: обоим он был дорог, и, заговаривая о нем, каждый находил в другом благодарного слушателя. Не удивительно, что Изабелла читала в лице Бэйтмена, как в раскрытой книге. Что-то подсказало ей, что его тревога связана с Эдвардом, и она не отступилась, пока не заставила его признаться.
– Видите ли, – сказал он наконец, – до меня дошли слухи, будто Эдвард уже не работает в той фирме, и вчера мне представился случай спросить самого мистера Брауншмидта.
– И что же?
– Уже почти год, как Эдвард там больше не служит.
– Как странно, что он ничего не писал об этом!
Бэйтмен замялся, но он зашел уже так далеко, что просто не мог не договорить до конца. Ему было мучительно неловко.
– Его уволили.
– Боже правый, за что?
– Они, кажется, предупредили его, и не раз, и в конце концов предложили уйти. Говорят, он был нерадив и плохо знал дело.
– Эдвард?!
Наступило молчание, и вдруг Бэйтмен увидел, что Изабелла плачет. Он невольно схватил ее за руку.
– Дорогая, не надо, не надо, – взмолился он. – Я не могу видеть ваши слезы.
Самообладание настолько ей изменило, что она даже не отняла руки. Он пытался ее утешить:
– Непостижимо, правда? Это так не похоже на Эдварда. Нет, здесь, наверно, какое-то недоразумение.
Некоторое время она молчала, а когда заговорила, голос ее звучал неуверенно.
– Вам не кажется, что в его последних письмах есть что-то странное? – спросила она, отводя в сторону полные слез глаза.
Бэйтмен ответил не сразу.
– Я заметил в них перемену, – признался он наконец. – Мне кажется, Эдвард утратил ту вдумчивость и серьезность, которые меня так в нем восхищали. Можно подумать, что самые важные вещи… что они уже не важны для него.
Изабелла молчала. Смутно и тревожно было у нее на душе.
– Может быть, он ответит вам, когда думает вернуться. Нам остается только ждать этого ответа.
Снова оба они получили по письму от Эдварда, но и на этот раз он ни словом не обмолвился о возвращении; правда, когда он писал, он еще не мог получить последнего письма Бэйтмена. Ответа можно ждать лишь со следующей почтой. Пришла и она, и Бэйтмен принес Изабелле только что полученное письмо; но ей довольно было взглянуть на его лицо, чтобы понять, что он смущен и расстроен. Изабелла внимательно прочла письмо от начала до конца, потом, слегка поджав губы, перечитала.
– Очень странное письмо, – сказала она. – Я не совсем понимаю.
– Можно подумать, что он смеется надо мной, – вспыхнув, сказал Бэйтмен.
– Да, в самом деле, но это, разумеется, не нарочно. Это так не похоже на Эдварда.
– И он ни слова не пишет о возвращении.
– Не будь я так уверена, что он меня любит, я бы подумала… Даже не знаю, что бы я подумала.
Вот тогда-то Бэйтмен и раскрыл перед нею план, который сложился у него за этот день. Фирма его отца, компаньоном которой он теперь стал, производила все виды автомобилей и как раз намеревалась открыть отделения в Гонолулу, Сиднее и Веллингтоне; и, вместо того чтобы послать туда управляющего, Бэйтмен надумал поехать сам. На обратном пути он остановится на Таити – едучи из Веллингтона, его все равно не минуешь, и тогда повидает Эдварда.
– Тут какая-то загадка, и я непременно ее разгадаю. Это единственный выход.
– Как вы добры, Бэйтмен! – воскликнула Изабелла. – Как великодушны!
– Вы же знаете, Изабелла, больше всего на свете я хочу, чтобы вы были счастливы.
Она посмотрела на него и протянула ему обе руки.
– Вы удивительный, Бэйтмен. Другого такого нет на свете. Как мне вас благодарить?
– Никак не благодарите. Только позвольте помочь вам.
Она опустила глаза и слегка покраснела. Она до того привыкла к нему, что уже забыла, как он хорош собой. Он был высокий, одного роста с Эдвардом, и тоже прекрасно сложен, но волосы у него были темные, а лицо не румяное, как у Эдварда, а матово-бледное. Она, конечно, знала, что он любит ее. Это было трогательно. Она питала к нему самые нежные чувства.
Вот из этого-то путешествия и вернулся теперь Бэйтмен Хантер.
Дела задержали его несколько дольше, чем он рассчитывал, и у него было вдоволь времени, чтобы поразмыслить о двух своих друзьях. Он пришел к выводу, что у Эдварда не может быть никакой серьезной причины, которая помешала бы ему вернуться домой, разве что гордость не позволяет ему заявить права на обожаемую невесту, пока он не преуспел; но, если так, надо его урезонить. Изабелла несчастлива. Эдвард должен вместе с ним вернуться в Чикаго и обвенчаться с нею, не откладывая. На заводах автомобильной компании Хантера для него найдется подходящая должность. Сердце Бэйтмена обливалось кровью, но он ликовал, думая о том, как ценою собственного счастья устроит счастье двух самых дорогих ему людей. Он никогда не женится. Он будет крестным отцом их детям, и через много лет, когда Изабеллы и Эдварда уже не будет в живых, он расскажет их дочери, что в давние-давние времена любил ее мать. Бэйтмен рисовал себе эту сцену, и глаза его затуманивались слезами.
