Меня-то самого рваная рана на спине дога ничуть не испугала, и я валялся и боролся с Дусиком по-прежнему. Хорошо, что хозяйка Агата не подняла большого шума — видно, запомнила, как Нора ей выдала, и не хотела получить снова. А мне даже нравилось, что Нора может вот так выдать — на всю катушку. В жизни нельзя быть тихим да безответным. Даже и нравилось, пока она не выдала мне. Опять из-за дурацкой ревности.

Мы решили собраться нашим классом. Я когда узнал, обрадовался. вдвое: и своих повидать интересно, и сразу вообразил во всех лицах, как буду рассказывать — сначала про десант, а потом про жизнь со львом, про будущие фильмы. Другим после меня будет и рта не раскрыть! Что они видели в жизни?! Кто в институте, у тех вообще продолжение школы; ну, кому повезло попасть в армию, те немного повидали жизнь, но разве сравнить мотострелков или, скажем, связистов с нами, с десантниками! Собрался идти — и тут Нора мне выдала! Как это я ее не спросил, собрался тайком! Да и бегу я на встречу ради своих бывших девиц, знает она эти школьные дружбы, теперь у каждой десятиклассницы по два аборта! Мало того, что несла такое, да еще слышно было, наверное, насквозь с чердака до подвала.

Ну короче, я тоже не выдержал. Чего это я должен спрашиваться у нее как маленький?! И не тайком собрался, а говорю за неделю! А девочки у нас были самые разные, и очень даже порядочные многие. Галя Шелехова — да я с ней и поцеловаться-то решился за месяц до выпускных экзаменов. Про Шелехову я, само собой, Норе не уточнял, да и не влюблен я в нее давно, но пусть бы послушала, как можно по-настоящему жить, а не как ее маменькины отличники и студентики. Можно, вот только немногие могут! Про Шелехову не уточнял, но сказал, что хотя Нора жена, но не икона, на которую только одну молиться! И тут она запустила в меня палкой. Я отклонился, реакция тренированная, а палка разбила две чашки ка столе и сбросила на пол банку сгущенки. Открытую. Обидно, потому что последняя банка, а я очень люблю сгущенку. Сбросила на пол, а Дусик не растерялся, тут же вылизал — он тоже любит сгущенку.

Устал я ругаться или что, но расхохотался, хоть и обидно за последнюю банку:

— Отличный, — хохочу, — удар! Тебе бы мастером по городошному спорту!

Ну и она тоже. Или смешно, или поняла, что слишком. Ну короче, помирились по всем статьям. А что ругались при Дусике, что при нем она в меня палкой — это ни ей, ни мне не стукнуло в голову. Мы ж привыкли при нем ничего не стесняться.

На следующий день Нора пошла на студию. Обычное дело: поддержать контакты. Тем более мы придумали ночью новую сцену, вместо вычеркнутой с догом: пусть принесут клетку с говорящим попугаем, и попугай ругает Дусика голосом Норы. А Дусик не понимает, где же хозяйка?.. Она ушла, а я стал готовить Дусику обед: разморозил конину, напустил туда же сырых яиц, как полагается, для витаминов, оставалось только расколоть кости. Дусик больше всего любил костный мозг, палочки мозга для него как конфеты, но сам разгрызть большую трубчатую кость он не мог — львы вообще не могут. Гиены, те могут, а у львов челюсти слабые.

Только начал колоть здоровенный мосол, как телефон в комнате. Телефон стоял в нашей комнате на тумбочке около дивана. И Дусика я там же запер, чтобы не совался под руки, пока я готовлю, а то, не дай бог, проглотит неразмороженный кусок: львы ужасно подвержены ангинам!

Зазвенел телефон, я бросил кость и побежал в комнату. Звонила Нора, не могла утерпеть, должна была сразу рассказать, как Ленчик ухватился за сцену с попугаем, как сразу придумал диалог — ну, разговор то есть между мной и попугаем: я сижу в соседней комнате и не знаю, что говорю с ненастоящей Норой!.. Я улегся на диван, чтобы удобнее слушать, потому что Нора всегда как начнет — то уж надолго! Дусик сразу же взгромоздился на меня и стал вылизывать руки: ведь пахнут мясом! Наконец Нора мне рассказала все что хотела, а под конец объяснила, что теперь они с Ленчиком вместе идут к редактору. Сначала я не понимал и смеялся, зачем в кино редакторы будто в газете, но давно привык и теперь вполне одобрил маршрут Норы: Ленчик-то Ленчик, но редактор главнее.

Повесил я трубку, хотел сбросить Дусика, идти докалывать кость — а он меня не выпускает. И все лижет, лижет. Слишком увлеченно лижет. Начисто вылизал руки после мяса — и стал лизать по волосам. Так лижет — что вот-вот снимет скальп.

Я пытаюсь сбросить, но попробуйте сбросить махину в два центнера! «Ат! — кричу. — Ат!» — никакого внимания. Вот бы пригодился попугай с Нориным голосом, чтобы скомандовать строго — но такой пока только в фантазии.

Я все дергаюсь — так Дусик слегка выпустил когти и придержал за плечи.

Ну короче, как до когтей дошло, я понял, что нужно выбираться из-под него любым способом. Была бы палка! Но не было палки.

А Дусик лижет и лижет. Скальп на мне уже едва держится. И хотя я временно затих — обдумываю ситуацию, — когти выпускает на полдлины. Видали, как кошки когтят? То же самое, только у Дусика каждый коготь — сантиметров пять. Средний перочинный ножик, только острее.

Встать я не могу, это ясно. И я решил выползти из-под Дусика, вернее, выскользнуть — и пешком добираться до двери. Ерзал я спиной по скользкой коже дивана и сдвигался к краю. Этому странному движению Дусик не препятствовал, ему даже интересно. Доерзал я до края — и резко ушел спиной вперед из-под льва — на пол. Что-то вроде разворота на стропах против ветра. Секунда свободы, попытался вскочить — но Дусик уже снова на мне. И когти выпустил на всю длину.

Ну что, значит, нужно мне, так же, как по дивану, ерзать на спине до двери. Стиль: перевернутая черепаха! Ползти удобнее на животе, но тогда я перед Дусиком беззащитен: вцепится в затылок, я и не пикну. А так могу отпихиваться всеми руками и ногами. Да еще стол на полпути к двери, тяжелый дубовый стол: и спрятаться под ним, и попытаться надвинуть на Дусика — может, испугается, отскочит? Эх, палку бы!

Пока я составлял план, Дусик с интересом меня рассматривал. Его хитрая морда дышала в сантиметре от моего лица. Долгое лизание ему надоело наконец, и он потрогал мне кожу лба клыком.

— Ат! Ат!

Я отпихнул горячую пасть рукой. Тогда он прихватил зубами запястье. Я вырвал руку — ага, вот уже и кровь. Теперь Дусик знает, что внутри во мне кровь — такая же, как в парной конине.

К двери, надо было скорей к двери! Или хоть под стол для начала. Дусик удерживал меня, выпуская когти, я вырывался, что-то трещало — материя или кожа. Боли не было, и когда рвалась кожа — не до боли!

Упустив руку, Дусик впечатал когтистой лапой мне в бок. Тогда я понял, что рука — ерунда, о руках и ногах нечего думать — надо защищать грудь и живот: если их, порвет, тогда не выбраться! И руки-ноги оказались очень пригодными, чтобы затыкать ими пасть и подставлять под когти. Да еще соображение: отпихиваться надо, но не стукнуть бы его слишком сильно, не разозлить! Пока он со мной играл — как с мышью, но играл, — а если разозлится, ударит лапой по-настоящему, рванет клыками во всю мощь — тогда у меня сразу не останется шансов.

До стола я доерзал. Но перевернуть его набок, чтобы загородиться от Дусика, не мог: для этого надо было хотя бы сесть, а Дусик прижимал меня к полу. Доерзал все-таки, но устал на трехметровой дистанции от дивана до стола как никогда в жизни. И лежал, отдыхал. Дусик тоже решил сделать передышку: поставил лапу мне на грудь, чтобы не рыпался, и глядел, склонив голову набок с выражением дьявольской веселости. Сколько-то минут длилось перемирие. Потом он решительно ухватил зубами мою ногу и потащил, пятясь назад.

Тут выяснилось, что у него тоже имеется план, противоположный моему: я мечтал добраться до двери, он — затащить меня к себе на антресоли. Ну понятно, антресоли — его логово, там он собирался заняться мною всерьез.

На антресоли мне очень не хотелось. Упершись пяткой свободной ноги ему в нос, я рванул изо всех сил другую — и вырвал ее из зубов под треск не то штанины, не то кожи. Вырвал — и отыграл полметра. Но Дусик, чуть скакнув, нацелился на голову, я заткнул ему пасть локтем, и он снова дал задний ход, таща уже за руку,